– Вам надо бежать, милорд Бладсворд, – советник произносил слова по-особому, немало зубов уже покинуло его рот. – Вы помните, что в подвалах под Кнайфхеллом есть каверны? Не погреба, а те, где ранее стояли алтари и изваяния Богов? – Помню. – Мортон играл в этих подвалах вместе с братьями. К сожалению, старые постройки оказались ненадежными, и во время одного из таких походов для игр младший брат, на тот момент ему было, кажется, года четыре, убежал слишком далеко от остальных и потерялся. Мортону и особенно Ареллу как старшему от души всыпали. Младшего же из братьев искали несколько дней, но так и не сумели отыскать ни живым, ни мертвым. Арелл до самой смерти заявлял, что Тхотер еще может быть жив, и то и дело отправлял на поиски людей. Было непонятно, на что надеялся глупец даже после того, как прошло больше четверти века. Наместник же предпочитал не вспоминать о пропавшем родственнике и тем более не винить в несчастьях себя. Со временем у него стало получаться. Ареллу потребовалось десять лет, чтобы перестать убиваться, и еще десять, чтобы на место обвиняемого поставить Мортона – именно он, нынешний правитель, предложил Тхотеру бежать и хорошо спрятаться, потому что утомился от бесконечных вопросов. То, что второй брат тоже был ребенком, не имело значения. К тому времени, как Арелл переложил ответственность на чужие плечи, отношения в семье уже не могли считаться близкими и душевными, а после общение сократилось в разы. На всякий случай Мортон посетил Храм, где ему отпустили грехи за достойное подношение и убедили, что он ни в чем не виноват. С того самого дня как брат пропал, наместник ни разу не бывал в подвалах. – Я расскажу вам, как пройти и выбраться за стены. Рядом с тем местом, где вы выйдете, за городом, недалеко будет поселение. Раньше, насколько я помню, у жителей всегда были лошади – они их разводили. Я уж не сумел собрать вам сумки, милорд Бладсворд, руки и глаза совсем не те, бегать по лестницам мне и вовсе не удается, а просить помощников я побоялся. Хорошо, если они помогут, а если помешают и выдадут вас? – В твоих словах есть мудрость, – только и сумел выдавить из себя Бладсворд. – Я ждал от вас этих слов уже очень давно. Я буду говорить вам путь, я помню его наизусть, а вам лучше бы записать, милорд Бладсворд. – Почему ты помогаешь мне? Ты должен злиться, – подозрительность не оставляла наместника. – Сердит, милорд Бладсворд. Но вы – мой лорд, и смысл моей жизни в служении вашей Великой Династии, и потому, перед лицом опасности, я не желаю вспоминать о старых обидах. Моя главная цель – помочь вам спастись. – Теперь я понимаю, почему Арелл тебя столь сильно ценил. – Не время для комплиментов, милорд Бладсворд, рыцарей скоро надо будет впустить, иначе они войдут сами. У нас не хватит сил бороться с ними, а если и хватит, то придут еще. Я задержу их, насколько это возможно. Вы взяли перо, милорд? – Да. Я слушаю тебя. Экрог В Ферстленде и за его пределами проживали люди, которые отличались большей удачливостью, чем Экрог Редгласс. Те, кто был хитрее, проворнее, обладали большей властью. Однако значительная часть населения ни в чем не превосходила правителя. Его не превосходил никто, пока Боги не отвернулись от лорда. Нередко мужчину называли счастливчиком, говорили, что он удачлив в жизни, завидовали тому, как благоприятно складываются обстоятельства для Экрога. Пожалуй, никто бы не сумел одолеть Редгласса, если бы по воле Богов, за что-то обозлившихся на мужчину, из-за глупого стечения обстоятельств или по каким-то иным неведомым причинам, кучка менее удачливых людей не оказалась в одном месте и не стала бы действовать заодно. Регент Клейс Форест, возглавляющий это стадо, вопреки первым впечатлениям, оказался опасным противником. Не по годам умным и способным рисковать, долгое время отсиживавшимся в тени короля. Форест во многом был хуже лорда-хозяина Миррорхолла. Единственная причина, по которой плаха ждала Экрога, а не того же Клейса, – не хватило совсем немного удачи. В один миг обстоятельства начали складываться против Редгласса. Люди пошли против него, Боги пошли против него. К сожалению, лимит, выданный на жизнь, не вовремя исчерпался. Быть может, не следовало радоваться собственным неуловимости и хитрости? Не стоило считать себя непобедимым? Быть может, надо было избрать жизнь в тени, без риска, лишь править и воспитывать детей? Рассчитывать на удачные браки и быть одним из десятков таких же лордов, которые опасаются рисковать? Экрог понимал, что не смог бы так жить. Это не для него. Теперь же за эту неспособность он будет расплачиваться сполна. Оставалось совсем немного времени. Слишком мало, чтобы растрачивать его попусту, и слишком много для того, чтобы помолиться в последний раз. Редгласс уже успел пожалеть себя, покричать и потребовать у стражников всего, что только мог выдать его воспаленный страхом скорой смерти разум. Порой он не отдавал себе отчета и не запоминал, что просит. Экрог провел несколько дней между последним судом и казнью в страхе; охватывающий его ужас не позволял двигаться, сдавливал горло, и ночи превратились в бессонное лежание, сопровождаемое дрожью. Лорд-правитель не боялся боли, по правде сказать, он, несмотря на свое положение, был с ней знаком – его родители, в особенности отец, любили доносить объяснения при помощи розог и других подобных методов воздействия. Именно побоями они втолковывали в будущего правителя знания, их же применяли для управления желаниями отпрыска или вынуждая согласиться на выгодный брак. И именно они стали основной причиной, почему мужчина никогда не поднимал руку на собственных детей. Пожалуй, боль в самом деле не могла вынудить Экрога дрожать от страха. Если она и случится, то будет не сильнее той, что приносили удары отца. Хозяин Миррорхолла понимал: слишком мала вероятность того, что регент исполнит обещание и обнаженного лорда заставят бежать за повозкой, чтобы прохожие имели возможность закидывать его камнями. Язык, который лжецам положено вырывать или подрезать, скорее всего, целиком останется при лорде, равно как и его глаза и пальцы, – Рорри называл осужденного дядюшкой, Ниллс желал чинить справедливую расправу, а сам Форест не походил на любителя кровавых казней. Но было нечто, что страшило куда сильнее боли, – неизвестность. Никто из тех, кто побывал за чертой и пережил смерть, так и не вернулся обратно с докладом. Что там? Быть может, как говорят священнослужители, после смерти Боги забирают знатного человека к себе во владения, в одни из, и его не мучают голод, слабость и болезни. Этот человек, если повезет, встретит родню, друзей и приятелей, а может, первую и последнюю любовь. Он может наблюдать за потомками и помогать им, когда это требуется и если ему позволят. Не на всех землях храмовники придерживались подобной версии, но в Миррорхолле и окрестностях говорили именно так. А может быть, как верят многие, часть лордов и леди отправляются к Богу Мучений, где навечно попадают в рабство – если до этого в жизни они сделали много дурного. Некоторые священнослужители в Храмах продают прощение Богов за очень и очень существенную плату и проводят ритуал очищения – Экрог предпочитал проводить его раз в три года, на всякий случай. Считалось, что это должно помогать осветлить имя перед Богами. А если это не так? Может так статься, что слова храмовников – ложь. Но страшнее всего становилось, когда Экрог задумывался: что, если после смерти ничего не будет? Ни Богов, которые должны о нем позаботиться, ни Богов, которые станут терзать его и наказывать за грехи всех прожитых лет. А что, если там на самом деле нет совершенно ничего? Нет света и темноты, нет тепла и холода, нет наслаждений и страданий… Быть может, никто не возвращался после смерти потому, что он просто переставал существовать? Вместе с телом умирало и остальное, оставалась лишь пустота. Мертвец исчезал, его тело хоронили в усыпальнице в столице, сжигали или вешали, если это был отступник от веры или предатель короны. Неужто на этом все и заканчивалось? Неизвестность пугала хозяина Миррорхолла, он не знал, как к ней подготовиться. Еще более он боялся перестать существовать. Он не хотел, чтобы его жизнь закончилась на площади, чтобы вскоре воспоминания о Редглассе потускнели и забылись, чтобы его род сказал писарям внести в летописи заметку об Экроге и на этом все успокоились. Сложно сказать, что было хуже – остаться предателем или стать никем и ничем. Экрог сел за письмо, которое обдумывал уже не первый день. Лорд писал Эризе, просил ее не волноваться за собственную жизнь и за судьбу их сына или дочери. Он просил позаботиться о старших отпрысках, молил о прощении, извиняясь, что дела сложились таким образом… Написанное не имело значения, оно ничем не могло помочь леди Редгласс и тем более наследникам. Глупость. Слова проигравшего, разуверовавшегося человека. Жалкого, ничтожного, которого не за что уважать. Экрог написал несколько писем, они были похожи друг на друга, хоть он и пытался излагать мысли и чувства каждый раз по-новому. Пожалуй, в этой камере писали десятки, сотни, а может, и десятки сотен подобных посланий. Мужчина не верил, что хоть кому-то помогли слова отчаявшегося глупца, ожидающего расправы. Он не желал становиться таким же. Спустя множество попыток наконец он понял, что именно хочет написать. Это была старая детская сказка, которую ему рассказывала на ночь мать. Леди Редгласс была очень похожа на отца, строга и уверена в правильности действий супруга – Экрогу казалось, что с каждым днем она все более и более напоминала отражение лорда, но в женском обличье. Похожая ситуация произошла и с Алеаной – со временем она стала перенимать черты мужа, что бесконечно раздражало лорда. Его любовница, жена Магистра шпионажа, не отставала от законной супруги хозяина Миррорхолла, и нечто родное, раздражающе схожее, начало проявляться в ней еще быстрее, чем в сестре Дарона Флейма. Всего за пару лет привлекательная и своеобразная дама до неузнаваемости изменилась, и порой Редглассу казалось, что он смотрит в зеркало. Это и пугало, и привлекало – Экрог любил своих детей и свое отражение не меньше, чем власть и деньги. Женщины поддерживали желания лорда, и когда одна из них убила вторую – не собственными руками, но очень способствуя, а после и сама оставила правителя, он искренне и долго горевал. Эриза пришла на замену женам, и если поначалу совершенно отличалась от них, то со временем также начала приобретать схожие черты. Леди с приятной внешностью была дочерью правителя, его старшим и пока единственным отпрыском, образованным и хорошо воспитанным. Экрог уже успел насмотреться на других женщин, а его бесконечные дела и проблемы, в части которых он был виноват сам, лишили его сил и времени смотреть по сторонам. Молодая жена напоминала ему о прожитых годах, но при этом он чувствовал себя значительно моложе. В нем вновь пробудились старые желания и мечты о путешествиях; к лорду вернулась вера в его неотразимость. Уже после приятных новостей о скором пополнении семейства Экрог поверил в себя еще больше, возможно, чрезмерно, что и привело к совершению новых ошибок и не позволило исправить предыдущие. Лорд-правитель Редгласс не знал, слышала ли в детстве Эриза легенду о Династии Редгласс, и хотел, чтобы после того, как его казнят, жена рассказывала их сыну или дочери эту историю. «В Эпоху Первых сражения то и дело вспыхивали во всех концах Ферстленда. Поначалу они еще не приобрели невероятных масштабов, но постепенно набирали обороты. Первый из Редглассов, который ранее жил только в свое удовольствие, начал осознавать, что мир меняется. Он понял, что теперь его сил для спокойной жизни недостаточно. Канули в Лету времена, когда он мог проводить долгие часы, любуясь собой в зеркалах, коих насчитывались сотни в каждом из его замков, и жалея, что отражение – его единственный собеседник, столь же прекрасный и сильный, как и он. Раньше Первый из Редглассов, выбравший для себя владения в центре материка, был уверен, что его дар, с которым он начал существование, спасет его. Обаяние и способность вызывать всеобщую симпатию, любовь и уважение, не делая ничего, талант привлекать смертных на свою сторону и договариваться с остальными Первыми становились недостаточной силой. Первый из Редглассов умело манипулировал такими же сильными существами, он постоянно менял сторону, за которую сражался, переходил к более удачливым, порой по несколько раз за конфликт, но ни один не упрекнул его в этом. Первого из Редглассов не трогал никто из соседей до тех пор, пока силы их не начали возрастать. А вместе с ними и стремление к власти. Боги охотно отзывались на просьбы Первых, даруя каждому все больше и больше могущества. Форест обрел семью и вместе с ребенком стал значительно сильнее. Дримленс благодаря супруге получил неуязвимость пред врагами, а Холдбист набирал и набирал мощь, принуждая женщин производить на свет своих потомков-чудовищ. Те умения, что ранее спасали Редгласса от расправы, более не могли обеспечить ему безопасность и спокойствие, к которым он привык. Первый из рода тоже решился воззвать к Богам, чтобы выпросить подачки и для себя, поначалу не получил должной помощи – на его зов никто не откликнулся. Утомившиеся помогать создатели пожелали отдохнуть. Редгласс был не намерен сдаваться и воззвал снова, затем вновь и вновь, но Боги так и не явились к нему. Отчаявшись, что его дар и вовсе более не имеет воздействия, Первый возжелал повторить путь Старская и отправился на единственную гору, которая располагалась на его территории. Возвышенность с почти отвесными склонами, стоявшая в окружении нескольких гор поменьше, считалась непокоримой, но Первый из Редглассов продолжал стремиться к вершинам. Он понимал, что если у Старская получилось, то удастся и ему. Подъем на вершину был сложен и опасен, но Редгласс знал, как может сделать его легче. Его преданные слуги, что были не в силах бороться с обаянием Первого, пошли вместе с главарем. Они стали его ступенями, он шел по их головам и телам, благодаря чему преодолел часть высоты. Верные воители, сильные и прославленные герои, многие из которых ранее принадлежали другим Первым, послужили следующими ступенями, и, пройдясь по их головам и телам, втоптав их в землю, Редгласс сумел подняться до половины горы. С каждым шагом путь становился лишь сложнее, и требовалось больше союзников, готовых помогать с подъемом. Он мог бы идти вперед сам, своими собственными руками прокладывать дорогу, взбираться, обдирая руки и ноги, трудясь в поте лица, но он знал, как этого избежать, и снова прибегнул к своему дару – теперь ему на помощь пришли рыцари, те воины, которых Боги и Первые наделили малой толикой умений и осыпали дарами, превратив в непобедимых предводителей войск. Редгласс сумел призвать тех вояк, что обитали в его землях, и дотянуться до тех, кто когда-либо встречался с ним и ныне не смог противиться обаянию. И вновь Первый прошел по головам и телам, оставляя помощников за собой, чтобы продолжать путь. Ему осталось всего несколько шагов, и он нуждался лишь в малой толике помощи – Первый видел конец утомительной дороги. Позвать на помощь Редглассу было более некого. Так казалось поначалу. Но основатель рода не привык останавливаться. Путь к вершине стоил любых жертв. И тогда он собрал остатки сил, и потомки соседей-Первых, те, кто хотя бы единожды встречался с мужчиной и испытал на себе мощь очарования, те, которые были слабее прародителей, поддались на зов и легли последней ступенью. После, стоя на вершине, Первый из Редглассов сумел дотянуться до Богов и докричаться до них. Теперь они увидели его стремление и могущество, они поняли, что его просьбы не блажь. И Боги явились на призыв, а он пожелал подвергнуть их своему влиянию и очаровать. Но Редглассу не хватало сил делать два дела разом – и удерживать живую лестницу, чтобы лежащие продолжали считать его лучшим из существ, и переманивать на свою сторону Богов. Редгласс был вынужден выбирать, и как только он освободил от влияния рыцарей и потомков Первых, как те вздумали начать взбираться вверх, дабы уничтожить обидчика. Снег, что ранее лежал на земле под ногами Первого, превратился в лужу воды – столь велик был гнев одного из потомков Флеймов. Редгласс воззвал к Богам, но они не желали помогать тому, кто заполучил их внимание бесчестным способом. Лишь когда враги подошли слишком близко, трое из Богов, коих сумел очаровать Первый, отдали ему по дару, каждый из которых должен был спасти идущего к вершине. Первым Бог Путешествия даровал Редглассу зеркало и способность перемещаться через него, дабы избежать отмщения, но только к себе домой, под защиту стен. Бог Просвещения, выступивший вторым, дабы Редгласс мог думать о поступках и знать, где идут его враги, даровал Первому силы наблюдать через зеркальные поверхности за своими друзьями и врагами. Третьим же вышел вперед Бог Процветания, который испытывал симпатию к Редглассу еще до того, как тот обратился с просьбами. Он протянул мужчине кроваво-красное зеркало, способное создать для Редгласса то, чего на самом деле желало сердце Первого. Когда из зеркала появилась женщина, враги остановились, и остальные Боги сжалились над нахальным глупцом. Первый на самом деле более всего мечтал о той, кто разделит с ним власть, о потомках, которым он передаст то, что завоевывал столь долгие годы. Редгласса и его избранницу отпустили с миром, даже позабыв забрать то самое зеркало. Первый и сам не вспоминал о нем до поры до времени. Почувствовавший, каково это – жить не в одиночестве и иметь спутницу и детей, Редгласс не желал останавливаться и со временем обзавелся еще тремя женщинами. Каждая спутница даровала ему по наследнику, похожему на родителя как две капли воды. Единственный из Первых, кто был лишен бессмертия, Редгласс, перед тем как отправиться прочь, туда, где время не имеет значения, вспомнил про старый дар. Родоначальник бросил его на пол, кроваво-красные осколки разлетелись во все стороны, и тогда Первый приказал женам и детям подобрать их. Разломанный дар Богов не воплощал в жизнь желания каждого из смотрящих, но стал служить связью поколений. Маленькие осколки перед уходом Редгласс приказал добавлять во все зеркала и стекла Миррорхолла, а после и в те, что будут создаваться в землях Редгласса и продаваться в другие владения – от больших до малых. С тех самых пор, если требуется помощь, Редглассы могут подойти к любому из зеркал и увидеть в нем того, кого страстно желают, поговорить с ним и прибегнуть к его помощи, когда нужно вернуться домой. Кроваво-красный осколок – к сожалению, их было не столь много – попал не в каждое из зеркал Ферстленда, но никто не может знать, где именно он есть. Потомки Первого из Редглассов, в дань памяти и в благодарность за дары, что достались им по наследству, изменили старый герб с двумя зеркалами, стоящими друг напротив друга, – этот символ избрал Первый, когда заполучил силы и обзавелся семьей. Отпрыски отыскали более подходящий – голубой фон со встающим солнцем и пик горы, на которую Редгласс сумел взобраться. А слова «К вершинам!», с коими на устах Первый продолжал идти вперед, с тех пор стали девизом рода». Кайрус – Сегодняшний день запомнится тебе на всю оставшуюся жизнь! – Ивтад явился в лачугу, где под надзором отдыхал Кайрус. Бастард выглядел выспавшимся и был в прекрасном расположении духа. Наряженный в бесподобные одежды родовых цветов, с гербом, пусть и перечеркнутым, он смотрелся почти лордом. Его лицо, с отчетливо прослеживающимися крысиными чертами, прекрасно дополняло животных, вышитых на его груди и плаще. – Ты выглядишь счастливым, – заметил Кайрус. – Сегодня случится твоя кровавая месса? – Не будь таким мрачным, палач. В твоей жизни крови было не меньше, а то и в разы больше, чем прольется сейчас. Но ты убивал по указке самодовольной знати, во благо тех, кто не способен дать миру ничего хорошего, во имя тех, кто способен лишь разрушать и танцевать безумные танцы на телах нуждающихся! Я же приношу жертвы во имя светлого будущего, и когда оно настанет, ты поймешь, что я был прав. Ты скажешь всем: «Я был знаком с тем, кто вернул свет и покой в наш мир, я стоял рядом с ним в тот знаменательный день, я разделял с ним его последнюю трапезу. Я видел, как свершалось чудо, я был там в тот день». И люди будут завидовать тебе, ты перестанешь слыть душегубом. Правители найдут для тебя иную роль, достойную и праведную, и твой топор будет ложиться на плечи лишь тех неверных, которые не склонились пред возвращенными хозяевами… – Шеи, – поправил Ивтада палач. На него выступление, во время которого бастард чрезмерно старался, чтобы выплеснуть все, что было у него на душе, и жестикулировал, не произвело впечатления. Порой Ивтад выглядел как обычный человек и вел себя нормально, но как только речь заходила о деле жизни, призвании Первых и ритуалах, он менялся. Громкие речи, в которых Голдрэт пытался уподобиться то ли возвышенным лордам и леди, то ли священнослужителям, то ли поэтам, неизменно содержали восхваление душевнобольных фанатиков, выставляя их достойными даров и могущества людьми. Через пять повторений одного и того же это начинало утомлять. – Что шеи? – Топор должен ложиться на шею, а не на плечи. Им я рублю головы, – пояснил карающая длань Его Величества и Его Высочества. Кровавые расправы над знатью вызывали в нем некоторую толику сочувствия, но более его интересовало другое – собственная память. Если Кайрус сумеет покинуть это место и вернуться домой, он должен будет рассказать о том, что происходило, о том, что он видел, и постараться запомнить слова Ивтада. Но сможет ли палач передать эти речи? Сомнения терзали его. – Пусть шеи. Я не понимаю, почему ты смеешься надо мной. Тебя веселит предстоящий обряд или… Ты наконец-то в хорошем расположении духа и перестал сердиться за сына? Это прекрасная новость! Я надеялся, что ты поймешь… Ты всегда казался мне разумным человеком, я верил, что рано или поздно ты примкнешь к нам и станешь моим верным другом. И я рад, что это случилось до того, как я отдал свою жизнь возвращению Первых. – Я не твой друг, никогда им не был и никогда не буду. – Кайрус уже пожалел о том, что открыл рот. Предстоящий ритуал влиял на Ивтада, и тот сделался еще менее вменяемым человеком. – Когда все случится? Чем скорее закончится ритуал, тем скорее Кайрус отправится домой. Если, разумеется, бастард Голдрэта не лгал и палача в самом деле отпустят. Люди, которые собрались в лагере, не любили его, лишь дети и молодые юноши и девушки, которые, вопреки всем правилам и традициям, здесь проживали вместе и занимались развратом, без заключенного перед Богами союза, а порой, не скрываясь от глаз, говорили с карающей дланью короля. Они рассказывали о своих проблемах и о том, как якобы палач испортил их судьбы, получая в ответ исчерпывающие объяснения. Остальные же предпочитали пакостить, бросаться проклятиями и грязными словами у него за спиной. В Санфелле даже в дни самых изощренных казней и многочисленных телесных наказаний была менее напряженная обстановка. – Тебе уже не терпится? – Ивтад улыбался, а Кайрус, чтобы не спровоцировать душевнобольного на новую порцию разглагольствований, только коротко кивнул. – Приготовления закончатся около полудня, и мы начнем ритуал. Он требует долгих часов, и мы должны успеть сделать все до заката, так как именно на закате должны, как сказано в летописях, разверзнуться небеса – и Первые вновь ступят на свою землю, где…