— Лен, погоди, не суетись, — попросила она, хотя Ленка уже закончила. Это ей самой не начать бы суетиться. Тем более, что началась такая хорошая новая жизнь. Она вздохнула глубоко и залпом допила кофе. Потом взяла в одну руку голову Наполеона за концы треуголки, а в другую оковалок бюста. Остатки шелухи на срезах были похожи на присохший клей. — Такое впечатление, что голова изначально была приклеена… — придумала она рациональное объяснение. — Только я не могу поверить в то, что я не заметила это в Париже. Да и магазинчик был вроде приличный. — Ты всем этим крутым мужикам мечтала отпилить головы, — критически усмехнулась Ленка. — Отпиливала и забывала, что отпилила. Такие маньяки тоже бывают… Похоже, сеанс психотерапии продолжился. Ее и вправду потянуло пойти в ванную и перебрать-перещупать всю свою коллекцию доведенных до лилипутских размеров и безвредности властителей. — Ладно, сиди, — остановила ее Ленка. — Что ты там про создание своей собственной реальности говорила, помнишь? Это она помнила. — Вот, считай, и создала, — сказала Ленка. — Я теперь ничему не удивлюсь. Даже если приду домой, а там вместо Андрюхи — слегка постаревший Ди Каприо, мечта моего детства. Ага! А вместо моего одного соплячка пятеро таких дикаприков по лавкам. Параллельная реальность, типа. — Она встала из-за стола. — Съезжу проверю-ка… а то тревожно как-то. Ленка стала одеваться, а она, так и держа бронзовые кусочки Наполеона, стала на нее смотреть. — А ты пока сходи, договорись, чтобы тебе квартирку освятили, — между делом, опять стала давить Ленка. — А то как бы твоя параллельная реальность в кювет не закосила. Ленка посмотрела на себя в зеркало, встряхнулась, причесалась, а потом повернулась и посмотрела на Джима Корбетта — солидного британского джентльмена с белыми усами, который, пока Ленка занималась собой, невозмутимо глядел ей в спину. — Я бы и этого сняла… типа, в твоей новой реальности, — сказала она в лицо великому охотнику. — Чем "этот"-то тебе не угодил? — спросила она подругу, как-то вдруг потерявшись в одиночестве на открытой кухне. — Ну, а чем он так тебя прельстил, кроме того, что был крутым охотником? — спросила Ленка, бросив на нее неласковый взгляд через плечо. — Я ведь раньше не спрашивала… Джим Корбетт ее не прельстил. Джим Корбетт был ей учителем жизни и опорой. Потому что был "монахом охоты". Она изучила его биографию да так и не нашла в ней ни одной женщины. Он прожил, и она сможет так же. — Вот-вот. Поэтому и сними, — сурово велела Ленка, подошла, чмокнула ее в щеку и ушла. А она осталась одна. Она пошла босиком на балкон, оставив недошинкованного Наполеона на кухонном столике. Вчерашняя дождливо-осенняя декорация была начисто убрана. Новая реальность… Да, сказала она себе, новая реальность! День начинался настоящим летним днем, обещал стать почти жарким, и утро, не жалея, отдавало последнюю прохладу. Пол лоджии тоже очень приятно холодил ступни. Она пожмурилась, подышала и посмотрела вниз. Церковь осталась в ее новой реальности на том же месте, где была раньше, кресты внизу сияли. В ограде двигался народ. И странно: чем дольше она сейчас смотрела с высоты своего балконного положения на церковь, тем меньше ей хотелось возвращаться назад, внутрь, в "свою роскошную квартирку-студию"… Никогда раньше Ленка так не называла ее недавно приобретенное гнездо, совсем не роскошное, если говорить об интерьере, а очень даже минималистическое, почти аскетическое. Может, подружка права? У Ленки всегда была хорошая интуиция, лучше, чем у нее. В отличие от Ленки, она всегда просто продавливала реальность своим интеллектом… ну, или, в крайнем случае, гипнозом… Может, теперь стоит попробовать, принять ее совет… раз уж реальность такая новая и еще, чего доброго, не устоявшаяся? Она усмехнулась, зашла в комнату и, хотя пол тут был теплее, вдруг снова ощутила тотальную неуютность… Было бы очень странно, если бы она пошла сейчас в церковь с подачи подруги. Но это новое, неожиданное ощущение неуюта показалось еще более странным, еще более неуместным, чем Ленкины мистические идеи. Она посмотрела на часы: было уже без десяти девять. И вдруг она вспомнила… даже не вспомнила, а представила себе, что служба в церкви начинается как раз в девять, отложились в памяти утренний звон колоколов и то же движение людей ближе к девяти утра. Выходило все к одному! "Психотерапия так психотерапия", — сказала она себе и приняла решение. Тем более что от Ленки теперь все равно не отвязаться: допечет вопросом "освятила или не освятила?", а подруге она никогда не врала… Иногда все, что могла, умалчивала, но врать никогда не врала. Завтрак она решила отложить. Приняла душ, стараясь не всматриваться в витрину с обреченными властителями, потом немного помешкалась в выборе одежды. Она привыкла четко соответствовать корпоративным культурам и правилам тех фирм, с которыми приходилось работать. Так и тут: вывела из затона единственную длинную юбку, добавила из запасника скромную голубенькую блузку и самую свою невзрачную кофточку, которые давно уже хотела выкинуть — надо же! все пригодилось! — и примерила в качестве головного украшения летний шелковый шарфик. Платочков у нее сроду не было. Туфли на высоком каблуки остались в стороне. Знакомый охранник на выходе из периметра поздоровался как всегда со слащавым почтением провинциального бабника, вышедшего в свет, но посмотрел на нее странно, будто прикидывал, не обознался ли, не спутал ли жильца с гастарбайтером. Церкви она, конечно, посещала раньше, но исключительно по культурным соображениям. Получалось, что посещений итальянских, испанских и французских соборов у нее накопилось во много раз больше, чем православных, в одном из которых мама крестила ее чуть больше двадцати лет назад. Она заранее приготовилась к тому, что сделает что-нибудь не так — не так и не там встанет, не туда посмотрит… и какая-нибудь всевидящая бабулька ее сразу прищучит. Она решила быть, как и полагалось в данной корпоративной культуре, тише воды, ниже травы и принять все с полным смирением. Она даже перекрестилась перед дверью церкви, чего не делала никогда с того момента, когда в детстве бессознательно совершала крестное знамение по правилам обряда. Перекрестившись теперь, она вдруг подумала, что делает это для мамы и что мама, наверно, была бы сейчас очень довольна… И вдруг вздохнула с неясным облегчением. В храме ее никто не прищучил. Всем явно было не до нее. Служба шла, служил пожилой полный священник с трескучим жестким голосом. Она сразу поняла, что к нему не подойдет. В поле зрения попал другой батюшка — молодой, может быть, даже моложе ее и ростом, может быть, даже не выше нее, светловолосый, слегка курчавый, с короткой и такой же курчавой светлой бородкой, очень аккуратный на вид. Он стоял у колонны, рядом с маленьким высоким столиком, на котором лежали крест и толстенькая книга, и к нему тянулась очередь, пять человек — женщины и один молодой приличный человек лет двадцати пяти в голубом джинсовом костюме. Она покопалась в памяти и догадалась, что это, наверно, происходит исповедь. Спокойное, не строгое и не скорбное, не грустное и не слишком участливое лицо свежего батюшки ей приглянулось, и она аккуратно примостилась к очереди. Ждать и продвигаться короткими шажками пришлось минут пять. Солидная дама перед ней, дождавшись своей очереди и двинувшись вперед, вдруг повернулась к ней и сделала ей такой чинный поклон, что практически заставила ее поклониться в ответ, будто нагнула ее гипнотической силой. Это немного выбило ее из колеи, но, по счастью, дама что-то долго читала священнику по листочку, поднося его близко к глазам, а священник однообразно кивал, а потом только коротко улыбнулся и, легким жестом накинув на даму конец длинной расписной материи, висевший у него на шее, перекрестил ее голову. "Энергия…" — вспомнила она, смутилась вдруг и взяла себя в руки. Батюшка, тем временем, отпустил даму, поцеловавшую книгу и крест на раскладном столике, остро взглянул на Анну, похоже, отметив, что видит эту прихожанку впервые, — и приветливо кивнул, подзывая. Она подошла… и спохватилась на миг, что не поклонилась, согласно корпоративной культуре, стоявшим за нею. — Что у вас? — тихо спросил священник, глядя в сторону и вниз… но делая это явно не по отвлеченности ума, а по привычному рефлексу — чтоб новенькая не смутилась и спокойно собралась с мыслями, раз уж ничего не записала на листочек. — Батюшка, у меня дома возникла проблема, — предельно уравновешенно сказала она. Священник резко повернул к ней голову и застыл на ней взглядом. — Так проблема или грех? — также четко спросил он. — Я пришла с проблемой, — честно, не боясь показаться неуместной уточнила она. — Тогда пождите немного, — указал ей в сторону батюшка, но отвел руку не брезгливо. — Я закончу исповедь, потом подойдете. Она не обиделась и отошла. Пришлось подождать еще минут десять, пока исповедуются успевшие пристроиться за ней. Закончив дело, батюшка посмотрел по сторонам, собрал со столика крест и Евангелие и сам двинулся к ней. Она успела порадоваться, что сделала все правильно, не поспешив к нему. — Теперь давайте вашу проблему, — тихо сказал священник. — Я хочу освятить свою квартиру, — сказала она. — Это не проблема, — прозорливо, с легкой улыбкой заметил священник. — Вы правы, батюшка… — Произнеся это экзотическое для нее обращение из иной реальности, притом обращение к мужчине, годному ей в младшие братья, она и вовсе набралась смелости. — У меня дома начали происходить какие-то странные вещи. Предметы сами разваливаются. Я опасаюсь… Она вполне сознательно оборвала фразу. Священник продолжал очень внимательно смотреть ей в глаза. Он тоже умел держать паузу. — И что вы сами по этому поводу думаете? — спросил он без удивления и участия. — Я вот и пришла посоветоваться… — представилась она всерьез озабоченной. — Знаете ли, пугает. Что-то вроде полтергейста… Вы понимаете? — Понять можно, если разобраться, — с ее точки зрения, очень умело ответил священник и тут же спросил сам: — А вы сами крещеная, да?.. Извините, крестика на вас не замечаю. — Мама меня крестила, — ответила она, виноватым тоном признавая сильный недочет по поводу крестика. — Давно. — И все? — приподнял брови молодой батюшка. Она не поняла. — После крещения вы церковной жизни не знали, верно? — уточнил он. — В общем, да, — смиренно кивнула она и показала, что сразу готова сдаться примитивной, по ее понятиям, религиозной мистике. — Может, поэтому… и проблема эта возникла. — Вот как… — неопределенно отозвался батюшка, словно еще и не решив, что с этой посетительницей его церкви делать. — Я просто почувствовала, что, наверно, хорошо бы освятить дом… — сказала она, замечая, что начинает подыгрывать, то бишь слегка привирать… — Я тут совсем рядом живу. Она кивнула в сторону дома — и батюшка как будто сразу догадался, где и даже на каком этаже, на какой высоте над его храмом, она проживает. Он поднял голову и посмотрел в сторону ее высотки, словно ясно видя ее сквозь стены. — Надо же! Совсем недавно построили, а уже черти завелись! — так же тихо, но очень весело сказал он и снова серьезно, не шутя обратился к ней: — Значит, вы хотите освятить квартиру только потому, что в ней, по вашему разумению, завелась какая-то нечисть. Просто освятить — и все, да? — Ну, я не знаю… — Сдаваться, так сдаваться! — Мне просто кажется, что в мире действительно могут происходить необъяснимые вещи, от которых наука отказывается, а Церковь знает, что с этим делать… Все-таки тысячелетняя практика… Если бы я родилась в мусульманской среде, то, наверно, обратилась бы к мулле… или к муфтию. — Значит, вы всерьез думаете, что для решения проблемы достаточно просто освятить квартиру и посмотреть, что будет, — завел про то же батюшка. — Вроде как приняли таблетку — и ждем. А если не поможет, то — другую… Тогда можно к мулле. — Я за советом пришла… и просто с просьбой, — еле сдержала она раздражение. — Я с этим не знаю, к кому еще идти. — По-моему, прямо к себе, — отнюдь не строго сказал священник. — Вы не обижайтесь только. Все привыкли к одному: болит голова — глотай анальгин. Так и у нас… Вам бы сначала с собой разобраться, а потом уж и с вашим полтергейстом — будет один пустяк… Батюшка ненадолго замолчал — и они оба послушали какое-то незнакомое ей церковное песнопение, судя по всему длинную молитву.