— Чем я могу помочь вам? — В той же октаве и том же тембре "калька" со стандартной английской фразы. И тут на Петера Шлегеля снизошло откровение. Он подготовил другой код контакта, но выдал экспромт, которым потом очень гордился: — Я ищу работу… Они встретились через час в демократичной сетевой кофейне на Садовом Кольце. За окнами было темно и слякотно, а Петер Шлегель был очень доволен: она оказалась именно такой, какой он ее себе и представил, вычислил на основе всей собранной информации. Он предположил, что она будет в костюме деловом, простом, но впечатляющем, и не ошибся: она выбрала для встречи костюмчик Хуго Босс, некогда создавшего идеальную по дизайну военную униформу Третьего Рейха, но эффектно нейтрализовала его легким и ярким миланским шарфиком. — Разговоры о семье и погоде можно пропустить. Я сразу говорю, что готова сотрудничать… Хотя бы в благодарность за то, что вы появились чуть раньше, чем я предполагала, — обезоруживающе, но не напористо призналась она, не дожидаясь никаких прологов, в том числе и заказанного тирамису. Этикет ее не беспокоил, она сразу крепко уперлась локтями в стол. — Очень хорошо, — с немецкой твердостью в оценках констатировал Петер Шлегель, по ее жестам замечая, что она, конечно же, проходила курсы нейролингвистического программирования и теперь дает намек, что это она может, но не обязательно. — Остается, как я понимаю, одна мелочь. Есть такое острое русское слово, многосмысловое… — Он посмаковал его про себя, как одно из любимых лакомств русской языковой кулинарии. — Отмаза… простите. — Никаких проблем, — легко кивнула она. — К вам меня отпустят… и потом еще будут этим себя пиарить. Принесли тирамису. По тому, с каким хищным аппетитом она набросилась за него, Петер Шлегель сделал вывод, что силовые тренажеры в фитнес-клубе занимают в ее расписании времени больше, чем удобное кресло в салоне красоты. — Чем бы вы хотели у нас заняться? У нас очень широкий профиль… — вставил он немногим позже в свои ностальгические, а ее туристические воспоминания о Дрездене, откуда он был родом. — У меня тоже, — просто кивнула она. — Позволите пару деликатных вопросов? — сказал он без доверительной улыбки. — Чем раньше, тем лучше… — снова кивнула она, взяла чайную ложку, повертела ее перед глазами, будто проверяя ее чистоту, и положила на блюдце. — Тогда успею три, с вашего позволения, — уже не попросил, а прямо потребовал он, обратив внимание на это движение. — Вы ведь можете хорошо работать и без этого… верно? В частности, без гипнотических техник. — Конечно… как скажете… профессиональные рефлексы… — чуть смущенно ответила она, но взгляд ее остался твердым, будто смутился один человек, а смотрел на него, Шлегеля, другой. — Приятно встретить настоящего профессионала. Это был явно не комплимент, а констатация факта. — Я тоже рад нашему знакомству, — кивнул Петер Шлегель с облегчением, полагая, что нашел хоть какие-то оперативные приемы контроля. Он хотел было спросить, а не срабатывают ли ее рефлексы только при контакте с мужчинами, но решил приберечь этот вопрос на "черный день". — Тогда я заранее попрошу вас соблюдать жесткий корпоративный кодекс, за исключением особых случаев… да? — Он заполнил короткую и важную паузу глотком кофе. — Я имею в виду особые случаи, когда вся ответственность переходит на клиента. Так логически я перехожу ко второму вопросу. Я могу узнать, чем вы занимались в той Интернет-компании? — Именно такими случаями, — без раздумий ответила Анна Репина. Она начинала ему нравиться… Он бы даже добавил русское слово из своей коллекции — "не в шутку". Ничего личного — только бизнес. — Директива "Д"… — Скорее уточнение, чем вопрос. — Вы имеете в виду исключение директивы "Д"? — тем более уточнила она. — Совершенно точно, — кивнул он. Они отлично понимали друг друга. …Удивительные опасности могут угрожать коренному жителю мегаполиса, прожившему достойную жизнь, вполне уважаемому своею семьею и стремящемуся оставаться полезным обществу до гробовой доски. Дефолт и школьная этническая группировка, третирующая на переменах его внука-шестиклассника, как и прочих местных-коренных, не в счет. Вот, к примеру, трудится он на какой-нибудь почетной пенсионной должности местного масштаба — допустим, председателем жилищного кооператива. Печется он о порядке и спокойствии в доме. И вот приходит к нему в его дом корпорация, которой во что бы то ни стало нужно прокинуть какой-то малопонятный для него кабель через этот дом. А дом и так уже опутан, как плющом, всякими провайдерами, все небо за окнами в черную косую линейку. Нет, говорит он, не пущу, такие же, как вы, уже нас замучили, всю крышу и подвал мне порушили, от ваших проводов наводки, люди болеют от излучений, тяните в обход. "Никаких излучений от оптики", — не врут эти конкретные пришельцы. Он отказывает, видя перед собой людей на вид интеллигентных и занимающихся высокими технологиями нового поколения и только ими. Денег не берет и стоит на своем, потому как серьезный ветеран, еще не с такими воевал. Он невольно раз, и другой, и третий пропускает мимо слуха, что его дом — "ключевой" на плане прокладки коммуникаций и продвижения в городе тех самых продвинутых технологий нового поколения. Ему эти объяснения ни к чему, а о том, каким перспективным прибылям от этого продвижения он, славный ветеран, угрожает, ему и так не скажут. Протягивать сеть в обход дома, по другим строениям, настолько дороже, чем через этот самый дом, насколько дешевле и технологически проще повалить стойкого оловянного солдатика, а потом спокойно тянуть кабель через его пост… Так бы, возможно, и произошло бы в начале девяностых, когда в том числе и продвижением высоких технологий часто занимались реальные пацаны. Теперь цивилизованные фирмы стараются избегать прямых решений и обходятся более щадящими средствами. Для начала у внучки ветерана, которая года на три-четыре старше своего брата-шестиклассника, во время плановой облавы на дискотеке найдут дозу-другую… после чего и пройдет второй этап переговоров, куда более эффективных. Это и есть один из вариантов мягкого проведения директивы "Д". А еще более продвинутые и гуманные корпорации после неудачи профессионального, но рядового переговорщика посылают человека с более продвинутыми возможностями гуманного психологического воздействия на рядового, но важного городского собеседника. Корпорации предвидят, что в перспективе предстоит прокинуть через мегаполис еще много новых высокотехнологичных сетей и людей на местах лучше беречь и обхаживать… — Еще один вопрос позвольте, Анна Владиленовна? — Конечно. Только перед этим один мой, можно? Даже нужно! — Скажите, вы давно в России работаете? — …Тогда просто Анна, да? — парировал он. — Анна, почему вы ушли из суда? Она устраивала его все больше. В его планах ей уже отводилась роль "спецназа", незаменимого работника. С тирамису было покончено. Петер Шлегель ожидал, что она сначала бросит взгляд в сторону, на свое смутное отражение в оконном стекле. Но она не обратилась к отражению за советом, а ответила сразу: — Видите ли, Петер, я поняла, что не интересно просто сажать. Стало интереснее выращивать. Он очень хорошо помнил, как у него под солнечным сплетением в ту минуту сжался комок. "Нельзя с ней переспать, — подумал он тогда. — Но если это она захочет переспать — тебе конец, Шлегель". Он был осведомлен, что у нее с вероятностью девяносто процентов никого нет. И очень давно нет. Вот что тревожило Петера Шлегеля: он все еще не в состоянии был постичь ее истинных целей, ее истинной миссии. Петер Шлегель привык мыслить корпоративными понятиями миссии и цели, считая, что они всегда применимы, должны быть применимы и к каждому человеку в отдельности. Он сделал вывод, что она живет очень целенаправленно. Пусть женщина нацелена на карьеру, таких сейчас пруд пруди, на них уже вся цивилизация держится, отчего и конец ее наступит неизбежно, а именно от повального распространения сексуальных извращений, как некогда в Содоме и Гоморре, потому как у женщины неуемное стремление к карьерному успеху есть несомненно сублимация самых вопиющих сексуальных извращений… Но все же самые грандиозные карьерные амбиции не отменяют той банальной истины, что женщина живет минутой, ее реакции, оценки и пристрастия сиюминутны и не подчиняются никаким перспективам. Так вертится листок, плывущий по ручью в понятном, решительном и предсказуемом направлении… Петер Шлегель сделал вывод, что у той, которая сидела перед ним, главная цель не карьера, не семейное благополучие, а нечто, находящееся за пределами добра и зла… и именно поэтому она могла стать успешным прокурором, но стала успешным хэдхантером и достигнет в этом деле совершенства. Под его руководством и достигнет. В том, что она будет работать у него и работать идеально или почти идеально, он уже не сомневался. Но теперь он увидел очень интересную работу для себя. Если он разгадает ее, он повесит на стену еще одну голову экзотического животного… Или это сделает она с его головой, что он трезво допускал, — такой итог его тоже может в конечном итоге устроить. Если это случится, тогда он признается ей, что держал камеру наблюдения и прослушку в ее личном пространстве, и она простит ему. У него не было никакого сомнения в том, что простит… За два года наблюдений Петер Шлегель не продвинулся ни на шаг к разгадке. Гипотезы возникали, но он отвергал их по причине их явной банальности. За два года наблюдений в ее квартире не появлялся ни один мужчина. За два года наблюдений в ее квартире изредка появлялись женщины — всего две. И ни к одной из них она не прикасалась, как говорят эти, "темно"… ну хотя бы просто с нежностью, не говоря уж о том, чтобы пойти вместе в душ, а потом лечь в постель. Единственный мужчина, с которым она разговаривала дома не по телефону, был великий охотник на хищников-людоедов Джим Корбетт, чей портрет висел у нее на стене, единственный фотопортрет в доме. Догадаться, что она воображает себя крутой охотницей, легко мог бы и студент психфака, но вот как в действительности и зачем она охотится… НЛП, гипноз, жесткое обаяние — не в счет. Нет, он не пошлет чинить камеру скрытого наблюдения людей из службы безопасности компании, вероятность утечки нужно свести к нулю… К тому же Анна наверняка однажды столкнется с ними на работе и, если очень захочет, расколет с полслова. Значит, придется снова просить дружка из ФСБ, а у этих всегда услуга за услугу. Но не бросать же затею, на которую потрачено столько сил и времени! Это во-первых. И во-вторых, неужели она все-таки догадалась?.. Если одиночество — как собака, то, хорошо, если не гончая. От гончей уж никак не удерешь, даже на короткое время. И эта гончая называется уже не одиночеством, а клинически выраженной депрессией. У нее собака одиночества была терпеливая, упрямая, с отличным нюхом, в сущности своей норная, и от нее, хоть не надолго, все же можно было сбежать. Если бежать со всех ног. Так Анна и делала в выходные дни. Выходной день — это драйв. Пятиборье. Сначала десятикилометровая пробежка, потом часовая схватка с силовыми тренажерами в зале, потом трехкилометровый заплыв в бассейне, потом в парке Битца часовая езда на любимом незаезженном мерине-кабардинце, большом знатоке покозлить и рвануть, и наконец — свободное падение в мягкое кресло-спа, в полный релакс, в Ленкины руки, способные творить с твоим лицом чудеса чудесней всех чудес филиппинских целителей и еврейских пластических хирургов. Вот теперь можно было пускать свою норную по следу… а пока расслабиться. — Все, Ленка, я готова… — Вижу. — Нынче особенно блондинистая Ленка остро присмотрелась. — Ты сегодня чего, на олимпийский рекорд шла? — Тебе виднее… Ленка еще и принюхалась: — Нет. Похоже не сегодня, а вчера. До сих пор "Кароном" от тебя тащит во всю. — Врешь, экстрасенша! — Да точно! Кого там… хантила? — Ну, считай, полевого командира… — Не поняла? — без удивления среагировала Ленка. — А вот как хочешь, так и понимай. — Ну и… — вытягивала из нее Ленка. — Ты, подружка, как всегда о своем, девичьем, ну и… — Моя надежда на тебя, Анька, переживет все твои монашеские обеты, так и знай… — как всегда обреченно воодушевилась Ленка. — У тебя вон даже на лице каждая мышца, как бицепс Шварценеггера. А ты тут у меня расслабиться пытаешься… типа, стараешься. Вот я, дура, и надеюсь, что когда-нибудь ты сможешь расслабиться в надежных руках, как нормальная баба. Анне стало хорошо: норная еще не догнала, а Ленка — настоящая подруга, всегда будет думать лучше, чем все. И делить с ней нечего. И ее старая пластинка никогда не надоедает. — Мне твоих достаточно, Ленка… Ленка вдоволь наслушалась и ее старой пластинки. — Ага! Знаем. Пустой базар, Нюрка. Ты вон своего "Карона" не чуешь, а от чужих гормонов сразу блюешь, как от качки в самолете. Когда собой займешься? — Опять! Вот сегодня, прошу тебя, не надо грязи. Я только-только расслабилась. С этого "вокруг да около" всегда начинались их разговоры. Старые пластинки у еще не старых кляч. Очень даже не старых. Тоже форма релакса — для обеих. Ленка и вправду надеялась, что капля камень продолбит. И всегда, как психоаналитик-дилетант, чересчур быстро выводила "клиента"-щенка к его старой луже. Всегда колко напоминала о том не тёмном, а темном вечере, когда она все же решила проверить подругу, опасаясь за ее психику и на всякий случай за саму себя. Тогда тоже долбила, долбила: Анька, ну это же ненормально, проверься. Ну, год, ну полтора, ну не может же это так долго продолжаться, тебе же крышу сорвет. Может, проверим, а? Против природы не попрешь… Вот и пора проверить, что там у тебя за темная природа, чтобы когда не надо не прорвало. Потом Ленку совсем уносило, и уже было неизвестно, кому из них первой крышу или гормональный статус править пора. Против природы не попрешь, все давила Ленка. Я тебя, Анька, твердила она, всякую любить буду, даже если ты пол сменишь конкретно, возьмешь и заговоришь басом… Но проверить-то надо, лучше раньше. Ты ничего такого не чувствуешь? Ну, вот когда на меня смотришь?