— Я слышу полицейскую сирену, — говорит он, выпрямляясь и глядя в сторону переулка. — Пойду и направлю их сюда. — Холли? — я пытаюсь разбудить ее и нежно потираю ее плечи. Она издает небольшой стон. Конечно, с ней не все в порядке, но, по крайней мере, я могу надеяться, что ей не угрожает опасность. Сирены приближаются, и в течение нескольких минут две полицейские машины резко останавливаются в переулке. — Что случилось? — спрашивает полицейский у Ангуса, в то время как я сижу, прислонившись спиной к машине Холли, и укачиваю ее в своих руках. Я посадил ее к себе на колени, а ее голова лежит у меня на груди. Чувствую ее теплое, нежное дыхание на своей шее. Слава Богу, что она дышит. Может быть, она потеряла сознание. Ярко-малиновая струйка крови почти перестала течь по ее лицу, но ее одежда испачкана кровью. Слышу, как полиция допрашивает Ангуса, а «скорая» через минуту останавливается позади полицейской машины. Работник «скорой» смотрит на меня с Холли на руках, затем на придурка на земле. Он быстро подходит ко мне и садится на корточки рядом с нами. — Что случилось? — спрашивает он меня. — Эта тварь дотронулась до нее своими руками. Он ударил ее головой об машину, — рассказываю ему и чувствую, как моя челюсть сжимается, пока я смотрю на мужика в отключке. — Я возьму носилки. Молодой парамедик встает и идет к задней части машины, откуда вытаскивает каталку и катит ее ко мне. Не похоже, что он слишком торопится, и это выводит меня из себя. Еще один парамедик подходит, и они оба пытаются забрать Холли из моих рук. — Я сам, — говорю я и прогоняю их прочь. Я встаю, все еще прижимая Холли к себе, и кладу ее на жесткую каталку. Они пристегивают ее ремнями и катят к задней части скорой. Держа ее за руку и нежно поглаживая, я иду с ними. — Вы ее супруг? — один из них спрашивает меня. — Non, — отвечаю я. — Вы не можете поехать с нами. — Merde! Конечно, я могу. Нахмурившись, я сжимаю челюсть. — Хм... — он смотрит на меня, потом на своего коллегу. — Извините, но вы не можете. — Fils de salope (фр. сукинсын)! Я не отпущу ее одну. Когда она проснется, ей будет нужен кто-то, кого она знает, — я почти кричу. — Что за дела, мужик? — спрашивает парамедик, глядя поочередно то на меня, то на напарника. — Ничего. Я еду, точка, — мой голос становится все более несдержанным, более угрожающим. И поэтому один из офицеров подходит к нам. — Пусть они делают свою работу. Если хочешь — поезжай в больницу, чтобы увидеть ее. Но сейчас ты ей совсем не помогаешь, — говорит он, останавливаясь рядом со мной. — Non, я тоже должен поехать с ними. — Послушай, — начинает он, и его голос понижается, становясь более искренним. — Я понимаю, что тебе, наверное, она нравится, и ты хочешь позаботиться о ней… — Non, она мне не нравится, — говорю я, прерывая его. — Действительно? Ну, значит, она не твоя забота. Мы стоим несколько секунд, но затем я отступаю и отпускаю ее руку. Она мне не нравится. Она дура, просто сотрудник в ресторане. Женщина, которая достает меня и постоянно спорит со мной, ничего больше. — Пьер, — зовет Ангус, вырывая меня из душевного потрясения. — Пусть они делают свою работу. Мне нужно позвонить ее семье. Следующие несколько минут пролетают очень быстро, и пьяного мудака тоже увозят на другой машине скорой помощи. Его запястья наручниками прикованы к каталке. Полицейские остаются, чтобы поговорить со мной. Ангус исчезает внутри здания, а я остаюсь в этом кошмаре и смотрю на свою окровавленную одежду. Ключ-карта все еще в моих руках, а коп задает мне вопросы, пытаясь выяснить, что же именно произошло. Кажется, проходит вечность, и после многих бесполезных вопросов копы, наконец, уезжают. Наконец-то я могу поехать в больницу и убедиться, что Холли в порядке. Я поворачиваюсь и бегу к своей машине. Ключи уже у меня в руках. Больница не слишком далеко от ресторана, около пятнадцати минут езды, и, когда я подъезжаю, парковка практически пуста. Останавливаюсь возле самого входа и бегу в отделение неотложной помощи, чтобы узнать о Холли. — Мне очень жаль, сэр, но только членам семьи разрешено находиться в отделении. Вы можете подождать, и когда они приедут, я попрошу их подойти к вам. Я закатываю глаза и устраиваюсь в неудобном кресле в тихом зале ожидания. Пока сижу в многолюдном месте, пахнущем антисептиком, я не могу не думать о том времени, когда больницы были для меня такой же рутиной, как чистка зубов. Звуки, запахи, чувства — все эти воспоминания снова всплывают в моей памяти. — Я буду в порядке, — говорила Ева, улыбаясь мне и глядя на меня из-под своих густых ресниц. — Это необходимое зло, чтобы сделать меня лучше, чтобы сделать меня сильнее. Мы пройдем через это, — Ева сжимала мои пальцы и клала голову на мое плечо. Я убаюкивал ее, целовал в лоб и шептал, как я горжусь ею за ее силу и за ее способность видеть все только положительное. Я упивался ее уверенностью, ее чистейшей способностью оставаться сосредоточенной на том, чтобы стать лучше и сильнее. Не только для себя самой, но и для меня и нашего будущего. Губы Евы всегда были теплыми и манящими, умоляющими поцеловать их и обласкать. Она предлагала мне эту идеальную розовую мягкость, и я всегда наслаждался их безупречной формой, прежде чем соединиться с ними. Она всегда хотела больше поцелуев, когда проходила лечение. Она хотела, чтобы я обнимал ее и говорил, что все будет хорошо. Но ничего не было хорошо. Ничего не было идеальным. За исключением нескольких лет, что мы провели вместе. — Ты здесь, чтобы увидеть мою мамочку? — слышу я вопрос маленькой девочки, и одновременно она стучит по моему плечу, вырывая меня из воспоминаний о Еве. Посмотрев направо, я вижу источник вопроса — маленькую темноволосую девочку с сонными глазами, в руках она держит медвежонка. — Я не знаю, кто ты, — говорю я, отстраняясь от ребенка. — Ты здесь, чтобы увидеть мою мамочку? Я слышала, как медсестра сказала бабушке, что ты ждешь мою мамочку. Я смотрю туда, куда показывает ребенок, и там пожилая седоволосая женщина разговаривает с медсестрой. Перевожу взгляд с пожилой леди на маленькую девочку, которая стоит рядом со мной. Не могу сдержаться и поэтому изучаю черты ее лица. У нее такой же нос и разрез глаз, как и у Холли, и она довольно бесстрашная. Какой ребенок будет подходить ко взрослому и спрашивать у него что-нибудь? — Ты тот дядя, о котором мамочка разговаривает с бабушкой. Нахмурившись, я приподнимаю плечи в оборонительном жесте. — Что ты имеешь в виду? — спрашиваю я, выпрямляясь в неудобном кресле. — Мама сказала, что ты не очень приятный, но, как по мне, ты выглядишь ничего так. Не могу сдержаться, и из меня вырывается смешок. — Может быть, твоя мама права. — Не-а, я думаю, ты нормальный. — Эмма, — пожилая леди зовет ее. — Я должна идти. Бабушка зовет меня. — Ладно, увидимся позже. Эмма поворачивается и идет к бабушке. Пожилая леди осматривает меня сверху донизу, хмурится и, прищурившись, оценивает меня. Медленно она подходит ко мне, крепко держа внучку за руку, ее лицо напряжено. — Вы Пьер? — спрашивает она, когда останавливается в нескольких метрах от места, где я сижу. Я встаю и протягиваю ей свою руку для рукопожатия.