Руе Олесунн Вторник, 1 декабря 2009 года Белые хлопья за окном, первый снег. Я сел, взял пузырек с таблетками, кружку с водой и проглотил две таблетки антидепрессанта. Не стоило мне их принимать. Они замедляли мысли, я начинал туго соображать. Из-за них я все забывал, мне было трудно думать. Но без таблеток я не мог есть, пить, даже дышать. «Это временно, — сказал врач, — не спешите, проведите это время с близкими». Моя близкая — белая кирпичная стена. Я знал каждую дырку от гвоздя, каждый дефект покраски. Вокруг меня в углах скопились клубы пыли, когда-то зеленые растения превратились в трупики, распластавшие листья по краям горшков. Уже четыре года я никуда не спешил. Первый снег. Скоро Рождество, и в этом году, как и в прошлом, я буду сидеть один и стараться думать о том, что через несколько часов включу телевизор. Малышка мертва. Аврора мертва. Таблетки притупляли мои чувства, это казалось неправильным. Я сидел и повторял самому себе: «Малышка мертва, Аврора мертва, я мертв». Я ничего не чувствовал. Не нужно было принимать таблетки. Мне требовалась ясная голова, чтобы выяснить, что случилось с Малышкой. Тот, кто это сделал, должен был оставить следы. Если это Бирк, то наверняка найдутся весомые доказательства. Они плохо искали, а со временем отыскать следы стало сложнее. Может быть, они вообще исчезли. «Дайте себе время…» Я подошел к холодильнику. Там ничего не было, кроме заплесневелого сыра, пачки масла и банки пива «Мункхольм». Я вздохнул и выбросил сыр в мусорное ведро. «Живите одним днем, — сказал врач, — пишите себе список того, что вам нужно сделать в этот день». Сегодня я пойду в магазин и куплю еды. Приготовлю настоящий обед. Я часто готовил, когда мы с Ингрид жили вместе. Надо. Я зажгу духовку, и ничего не произойдет. Куртка висела в шкафу между костюмом и блейзером, который я никогда не надевал. Я подумал, что мне нужно засунуть руку в карман костюма. Вытащил листок с похорон Аниты и Авроры. Ингрид мяла бумажку в руках и говорила, что мы потеряли дочь и внучку, но нам нужно постараться вспомнить о тех прекрасных моментах, которые у нас были. Она всегда такая позитивная, эта Ингрид… Я засунул руку в другой карман пиджака, но листок с моей речью, которую я так и не произнес, исчез. Я надел куртку, шапку, перчатки и вышел под снег. В последнее время я начал думать, что, возможно, смогу это пережить. Начну снова жить, зная, что на свете есть огромная черная дыра — сгоревший дом. Я ведь раньше жил без Малышки, почти не общался с ней, когда она выросла. Я всего однажды навестил ее после родов. А Аврору вообще не знал. Когда я так думал, со мной говорили таблетки; они утверждали, что можно потерять дочь и внучку и продолжить жить, но нельзя работать в полиции и глотать лекарства. «Дайте себе время». Три раза в неделю я работал в архиве, сортировал старые дела, чтобы не потерять работу. Надеялся, что никто не увидит меня по дороге на службу или со службы, никто не захочет поговорить. Надеялся, что никто не заглянет мне в глаза. Они все равно меня избегали. «Дай себе столько времени, сколько тебе нужно», — сказал шеф. Зомби — бывший полицейский — медленно брел по снегу… Ближайший магазин, где меня никто не знал, хотя я отоваривался там все эти годы. Всё новые, молодые лица — видимо, за место здесь никто не держится. Я остановился у полок, пытаясь вспомнить, что нужно для коричневого соуса — мука, масло, соль, что-то еще… Воспоминания о приготовлении пищи, видимо, прятались на дне бумажного пакета в самом дальнем углу мозга. Я решил, что мне нужен бульон. Подошел к кассе, взял две шоколадки и смотрел на ленту, пока кассир пробивал товар. Посмотрел в кошелек, отыскал там карточку и заплатил. Парень за кассой упаковал мои покупки в пакет, я поблагодарил его, не поднимая глаз. — Здрасьте, — сказал кто-то, какой-то человек у двери. Я решил, что здороваются с кем-то другим, и двинулся дальше со своими покупками. Но тут кто-то тронул меня за плечо. Это был парень. Лет двадцать, волосы до плеч, кожаная куртка. — Здрасьте, — мрачно бросил я и двинулся дальше. — Вы меня не узнаете? Я покачал головой и нетерпеливо протиснулся мимо него, пытаясь выйти на улицу. — Вы ведь полицейский, да? Я обернулся и посмотрел на парня. — Вы однажды арестовали меня, много лет назад. Я ваше лицо никогда не забуду. Узкое лицо, низкий подбородок, почти сросшиеся брови. Когда я его арестовывал, у него были светлые короткие волосы. — Я взял тебя за нападение и ограбление, — сказал я. — Ты напал на собственного отца, да? — Я надеялся когда-нибудь с вами встретиться. Понимаете, вы со мной тогда обошлись по-доброму, а это для меня очень много значит. Я не привык, чтобы люди вашего возраста обращались со мной по-доброму. — Спасибо, — поблагодарил я. — Ты ведь тогда замутил все это с Дэвидом Лорентсеном, да? Он раскурил сигарету, а на вопрос не ответил. — Я слышал, его убили. Меня вызывали на допрос, но я ничем не смог им помочь. Они взяли кого-нибудь? — Ничего об этом не знаю, — сказал я. — Я был болен. Парень подошел поближе. — Извините, что говорю вам это, но у вас расширенные зрачки. Я опустил глаза. — Побочка от лекарств. — Тревога? Я кивнул. — Временно, да? — Временно. Четыре года. Парень глубоко затянулся. Выпустил дым из уголка рта. — Серьезно, — сказал он. — Долго. Чем дольше на них сидишь, тем сложнее бросать. Моя мать годами их пила. — Он протянул мне руку. — Вы хотели познакомиться со мной в тот раз, а я был не слишком вежлив. Дадите мне еще один шанс? Я взял его руку, крепко пожал. — Привет. Я Руе. — Эгиль Брюнсет, — сказал он. — Приятно познакомиться. Ронья Кристиансунн Среда, 23 августа 2017 года Дверь открылась, и в кабинет вошла медсестра с Робертом Киркебю. Как и в прошлый раз, головы он не поднимал, на нас не смотрел, зато озирался и оглядывал комнату так, будто ждал встречи с чем-то потусторонним. Сел на то же самое место, что и в прошлый раз, и принялся нашептывать что-то себе под нос. — Здравствуйте, Роберт! — начала я. Он испуганно посмотрел на нас с Августом, а потом снова уставился в столешницу. — Вы очень помогли нам в прошлый раз. Но теперь нам снова нужна ваша помощь. У меня с собой несколько фотографий, не могли бы вы сказать, узнаете ли кого-нибудь из этих людей? Посмотрите. Еще несколько секунд Роберт смотрел в стол и бормотал: — Ибен Линд, Ибен Линд, Ибен Линд… Я кивнула. — Да, это касается Ибен Линд. Я бы хотела знать, видели ли вы кого-нибудь из этих людей с ней в пятницу. Я выложила фотографии на стол. Шесть разных лиц. Я поправила снимки. Поступать так за спиной шефа и Руе, наверное, неправильно. Может, у Руе имеются весомые причины не рассказывать нам о наблюдении на причале, но Август решил сперва поговорить со свидетелем. И вот мы здесь. Будем надеяться, что из этого выйдет что-то полезное. — Ибен Линд, Ибен Линд, Ибен Линд, — твердил Роберт Киркебю. — Все им верят, все им верят, но они врут вам прямо в глаза. Стоят и болтают с маленькими детьми, полиция в этом замешана, полиция замешана, посмотрите на Тома Круза, откуда у него деньги? Я-то знаю. Медсестра наклонилась к нему. — Полиция здесь потому, что им нужна ваша помощь, Роберт. Вы узнаёте кого-нибудь из мужчин на фотографиях? Роберт склонился так низко, что почти уткнулся в снимки. — Разговаривает с Ибен Линд, — сказал он. — Разговаривает с Ибен Линд, ругается и говорит с ней, а потом она пропадает. Я задержала дыхание. — Да, Роберт, — спокойно проговорила медсестра. — Вы видели, как кто-то из этих людей разговаривал с Ибен Линд? Роберт принялся раскачиваться. Качнувшись несколько раз, он издал харкающий звук, потом еще и еще. После замер, посмотрел вниз и плюнул. Это был хорошо рассчитанный плевок — слюна шлепнулась на стол прямо перед ним. Роберт откинулся назад. Мы с Августом вытянули головы. Там, в луже слюны Роберта Киркебю, купалось лицо Руе Ульсвика. * * * — В суде это нам не поможет, — сказал Август, когда мы вышли на улицу. Сквозь серые тучи пробивались лучи солнца. Желудок сжался в комок. В суде? — Может, нам стоит поехать поговорить с Руе? — робко предложила я. Август с удивлением посмотрел на меня.