— А никто и не просит вас петь хорошо. Пойте плохо. Думаю даже, чем хуже, тем лучше. Так что озаботьтесь вашим репертуаром, чтобы не иссякнуть посреди дела. Похоже, я опять чего-то недопонимал, но каждый новый вопрос и каждый ответ Холмса только больше увеличивали мое недоумение. — А можно, в таком случае, из классики? — Дело ваше, пойте из классики. Я же сказал — чем хуже, тем лучше. Главное, громко. А я между тем осмотрю интересующие меня места. Думаю, это займет минут восемь — десять, а потом присоединюсь к вам. И мы споем вместе. От этой перспективы я немного повеселел. — Холмс, мы, кажется, еще ни разу не пели вместе. — Вот и хорошо, проверим, как получится. Теперь вы, надеюсь, поняли, для чего необходимы смокинг и громкое пение? — Боюсь, что нет… — Ох, Ватсон, какой же вы тугодум. Впрочем, как и большинство англичан. Вот французы в этом смысле — совсем другое дело… Но я не дал Холмсу развить эту богатую для сравнений тему и вернулся к волновавшей меня. — Так почему нам сегодня необходимы смокинги и громкое пение? — Самоочевидно, Ватсон: подвыпивший, с иголочки одетый певец, пой он даже самые разухабистые песни, самым что ни на есть дурным голосом и греми решеткой, хоть на весь Лондон, ни у кого не вызовет ни досады, ни подозрений. Вот попробуй вы трезвый в своем видавшем виды плаще проделать что-либо подобное и спеть хотя бы гимн Соединенного Королевства — плохо вам придется. Ну а молча водить палкой по забору, этого, думаю, вам не простит даже самый покладистый лондонец. — И как же все просто! — не сумел я сдержать удивления. — Проще некуда, — пожал плечами Холмс и отправился в свою спальню переодеваться, но у самой двери вдруг развернулся, посмотрел на меня очень пристально и произнес: — Но если нам сегодня немножко не повезет, Ватсон, то завтра на первой полосе «Таймса» появится заметка под таким примерно заголовком: «Рецидивисты в смокингах», — и, подбоченясь, он затараторил, подражая бойкому продавцу газет: — Сенсация! Сенсация! Вчера ночью на Мортимер-стрит в одном респектабельном особняке были взяты с поличным два, весьма щеголеватые видом, взломщика. Ими оказались хорошо известные Скотленд-Ярду сыщик Холмс и его сподручный мистер Ватсон. Общественность требует указать лично инспектору Лестрейду на недопустимость такого вопиющего нарушения закона о частных владениях. И просит, наконец, принять действенные меры в отношении этих матерых рецидивистов. Покупайте, покупайте последний номер «Таймса»! — А если нам сильно не повезет? — поинтересовался я осторожно. — Ну, а если нам сильно не повезет… — тут манера Холмса изменилась, и он заговорил монотонно, голосом парламентского секретаря, дословно вызубрившего свой отчет палате лордов: — Как всем хорошо известно пресловутый сыщик Холмс был подающим большие надежды учеником знаменитого инспектора Лестрейда, а его друг, некто Ватсон, доктор и телохранитель в одном лице, был сочинителем исключительно правдоподобных фантазий на криминальные темы, так как, судя по всему, происходил из семьи весьма незаурядного полицейского или… такого же незаурядного преступника. Об этом все, джентльмены! — и Холмс с достоинством поклонился. Настроение мое подпрыгнуло до критической отметки, и я уже с нетерпением ждал начала нашего приключения. И чем сомнительнее оно представлялось, тем сильнее разбирал меня боевой задор. Когда мы, спустя четверть часа, шли по Оксфорд-стрит, и тени легкомыслия не читалось на лице Холмса. Тоже одна из его особенностей, переключался он мгновенно, как хорошо отлаженный механизм, чем я, к сожалению, похвастать не мог. Дневной, суетный ритм Лондона сменился неторопливым ночным. Фонари нежно золотились сквозь туман, а влажный асфальт, напротив, ярко пестрел разноцветными бликами реклам, напоминая новейшие картины французской школы. Освещенные гирляндами и причудливо изукрашенные витрины, более притягательные теперь, чем днем, создавали ощущение волшебного изобилия и непрерывного праздника. Вереницы кебов и разномастных авто неторопливо тянулись в обоих направлениях и терялись в туманной глубине улицы. — Туман, куда ни шло, Ватсон, только бы не дождь. Почему это погода всегда подыгрывает темным личностям? — Вероятно, Холмс, она подыгрывает слабейшим, ведь ни дождь, ни туман никогда не были для вас, препятствием к поимке преступника? — Кажется, никогда, Ватсон, но эти мелочи страшно сбивают темп и не дают резвой лошадке показать свою настоящую скорость. Подобное ворчанье Холмса было своеобразным ритуалом. Так ворчит перед публикой ярмарочный силач в начале представления, что-де очень уж многого от него ждут, что подобные трудности не выпадали еще на долю других силачей и никому другому на штангу не нанизывали столько чугунных блинов. А потом вдруг… Алле…! И поднимает свою неподъемную штангу. Зрители воют от восторга и оглушительно рукоплещут. А без этих притворных жалоб не тот будет эффект. В отличие от Холмса, я не мог сразу перейти от легкомысленного к серьезному и потому, увы, пробавлялся подобными мыслями. — Как бы то ни было, а сегодня стихия должна нам подыграть, Холмс. — Вы так думаете, Ватсон? — Уверен. — Ну да, сегодня мы сами в роли темных личностей. По мере приближения к цели легкомыслие мое сменилось тревогой. Наконец, неожиданно остановившись и окинув мрачным взглядом дома напротив, Холмс объявил: — Вот мы и на месте. Я попытался было угадать, который из домов нам нужен, но угадать не сумел, пока, перейдя Мортимер-стрит, мы не оказались перед решеткой красивого, но несколько обветшалого особняка времен королевы Анны. Дом был погружен во тьму, только в двух нижних окнах флигеля горел свет. Одно из них тускло зеленело, задернутое гардиной, другое же, ближайшее к воротам, было раздернуто, и я успел заметить старичка с газетой в руках и старомодную обстановку просторной комнаты. Старичок был из тихих и опрятных, какие всю жизнь провели в приличном доме и впитали в себя его дух. Не останавливаясь, мы продефилировали мимо. — Ну, что скажете, Ватсон? — О чем? — не понял я. — Как о чем, о добытой информации. Что вы отметили? Я сказал, что не отметил как будто ничего стоящего, кроме семейного сходства всех Джонсонов. — Ну, а какую бы вы поставили подпись под этой жанровой картинкой? — «Спокойный вечерок», если хотите. — Почему? Я пожал плечами. — У вас, Ватсон, завидная интуиция. Все в этой безмятежной картине — и раздернутая гардина, и чай, и газета, и пестрый джемпер, и горло, обмотанное зеленым шарфом, в таком виде старый слуга никогда не позволит себе показаться на люди, — все это говорит о том, что в доме никого нет и, по крайней мере, сегодня никого не ждут… из посторонних. Так разве сейчас это не самая нужная для нас информация? А вы говорите — ничего стоящего. Я подивился: из таких пустяков и столько выжать. — Плохо только, что след один. — Где? Какой след? — В воротах, от кареты. — От кареты? А сколько же их должно быть? — Ну, хотя бы два. Один — туда, другой — обратно. Это бы меня очень устроило. Но карета на месте, Ватсон, а это значит, что кучер в любой момент может нам помешать. Что ж, подождем еще немного. Сдается мне, что ситуация изменится, ведь сегодня туман. — При чем тут туман? — Туман всегда кстати, когда требуется заметать следы. Не так ли? Придется еще немного подождать, неоправданный риск — глупость и ничего более. Как всегда я мало что понял из объяснений Холмса, тем более что мысли мои были полностью поглощены предстоящей авантюрой. Мы не спеша прогулялись до Портлад-плейс и вскоре опять подошли к нашему особняку. Меня уже пробирала дрожь нетерпения. Холмс, напротив, казался каким-то безразличным и даже сонным. Особняк на Мортимер-стрит слегка просвечивал сквозь туман. Лучшего, кажется, и желать не приходилось. Ожидание было бесконечным и выматывающим и я наконец не выдержал. — Чего же мы ждем, Холмс? — спросил я нетерпеливо, но вместо ответа он потянул меня в сторону, и тотчас мимо нас прогромыхала пустая карета, я успел только разглядеть старомодный клетчатый сюртук, обтягивающий крепкую спину возницы, и трепещущий на ветру конец синего шарфа. — Пит-конюх? — Он самый. — Интересно, куда это он? — К Темзе, надо полагать. Идемте, Ватсон, теперь путь свободен! — Но ведь он может в любую минуту вернуться? — Не раньше, чем приведет в порядок карету. А это занятие не на пять минут. Мы неторопливо перешли улицу и, обогнув особняк, прошли немного вдоль ограды и на задах каретного сарая приостановились. Все было спокойно. Отдаленный шум ночного Лондона, казалось, смягчался тишиной сада, простиравшегося перед нами. Большая липа, позлащенная фонарем, рисовалась на фоне темного неба эффектно, как театральная декорация. И этот покой, и это благолепие мне предстояло теперь разрушить оглушительным стуком и бесчинным пением. Испытание для добропорядочного англичанина не из легких. — Интересно, чем все закончится? — задал я риторический вопрос. На что Холмс, подмигнув мне, сказал фразу, которая с некоторых пор частенько срывалась у него с языка: — Ничего, Ватсон, как говорит старина Айк Бут, мы с вами не без привычки к неожиданностям! — Да уж, с этим нельзя не согласиться, — отозвался я уныло. Но Холмс, напротив, пребывал уже в самом бодром настроении. Сняв цилиндр, он повесил его на крепкую ветку, торчащую из-за ограды, рядом повесил черную накидку, кашне положил в карман и скомандовал бодро: — Ну, приступим! Я внутренне содрогнулся и, не мешкая уже ни секунды, принялся за дело. Стал водить тростью по чугунной ограде. Незабываемое ощущение школьных лет! Туда-сюда, туда-сюда. Дважды протарахтев по всей решетке, я уже начал волноваться, почему никто не лает, неужели умная собака разгадала наш маневр и решила молча броситься за Холмсом. От одной этой мысли я похолодел… Но тут раздался свирепый лай, и на разделяющую нас решетку кинулся огромный лохматый пес. Видно, и ему требовалось время, чтобы осмыслить происходящее. Я было запнулся, но потом затянул, как на деревенских поминках, «Ирландскую застольную», от ужаса и замешательства перевирая слова: — В-з-га-ля-ните-ка, друзь-и-я мои, кто эта-а рве-ты-ся кы вам… И от чег-о не-мой иса-пуг на блед-ных ли-та-цах дам… — выводил я вдохновенно, с нарочитым ирландским акцентом. Быстро приноровившись, я стал постепенно наращивать темп и трещал уже своей трещоткой на всю округу. Хотя, надо сказать, свирепый нрав этого волкодава и не требовал с моей стороны столь серьезных усилий, пес и без того уже задыхался от бешенства и гвалт, нами поднятый, легко прикрыл бы вылазку целого эскадрона, не то что одного человека. К тому же чем больше раскалялась атмосфера, тем громче и увереннее звучал мой голос, которым я, без сомнения, мог гордиться, когда бы не слух. Минут пять я уверенно держал оборону, упиваясь своей полной безнаказанностью, но тут неожиданно обнаружилась досадная неприятность: классика катастрофически быстро выветривалась из моей разгоряченной головы, а на ее место одна за другой стремились песни армейского репертуара, по большей части совершенно не подобающие джентльмену.