— Ха-ха-ха! Воистину, подобная мысль могла прийти в голову только сочинителю криминальных историй, озабоченному лишь тем, как подольше водить за нос своего простодушного читателя. А для ответов на вопросы: «Был ли большеногий? И если был, куда подевался?» необходимо рассмотреть, по крайней мере, пять возможностей и выбрать из них единственно правильную. Давайте, Ватсон, рассмотрим эти возможности, все пять. Возможность первая: не было никакого большеногого. Но само утверждение звучит неубедительно. Ибо если есть поношенные ботинки, должен быть и их большеногий хозяин, живой или мертвый, который их носил. По-видимому, этот вариант не годится. Возможность вторая: большеногий, выпрыгнув из окна, разбился (или был добит, или умер дорогой). Во всех этих случаях его несли на руках (если еще живого, то, возможно, на матрасе), а потом избавились от тела, закопав где-то по дороге в Лондон. Но тогда, по логике вещей, должны были избавиться и от улик. Но этого нет! Почему ботинок привезли в Лондон, когда представлялась не одна возможность забросить кровавую улику в Северн, Уиндраш и Эйвон, на худой конец, в Темзу, если только не сразу закопать с трупом. Но вместо этого простого решения кровавые ботинки раскидывают зачем-то по всей территории Соединенного Королевства! Не говоря уж про кровавый матрас, который привезли и бросили в сторожке, хотя утопить его дорогой в перечисленных речках было бы ничуть не труднее, чем ботинок. Возможность третья: несчастный умер не по дороге, а уже в Лондоне. В этом случае тело сейчас где-нибудь в саду под вязом. Но почему тогда не там же и кровавые улики? Опять нелогично. Возможность четвертая: с умершим решили поступить законопослушно, объявив полиции и ничего не трогая до ее приезда. Но ведь полицию-то так и не вызвали. Я специально ходил справляться, полицией там и не пахнет. А это говорит только об одном. Возможность пятая, и последняя: раненый не умер, он нуждался в скорейшей помощи, и ему ее оказали. Тут не преступление, а благодеяние. В таком случае, чего ж и волноваться о кровавых следах, если и убитого не было. И тогда на вполне законных основаниях один ботинок приехал в Лондон вместе с хозяином, а другой остался незамеченным лежать под розовым кустом у замка. Все логично. — А штанины отрезали, чтобы легче было перевязывать поврежденные ноги. — Именно. — И кудри сбрили, чтобы удобней обрабатывать рану на голове. — Само собой! — До чего же просто! — Проще некуда. Похоже, картина рисуется такая. Камердинер с кучером поехали в город, так как раненому (кто бы он ни был) требовалась срочная и квалифицированная помощь. Нам известно, что камердинер и Пит-конюх уехали среди ночи. Вернее, раз они поехали в Лондон среди ночи, значит, требовалась больница и незамедлительно. Но хотя и вынужденные некими необычными обстоятельствами, сами по себе действия камердинера никакой загадки не представляют, тем более не составляют преступления. Ясно, что, желая уберечь от излишнего беспокойства обитателей замка, в особенности же больного и впечатлительного лорда, камердинер решает до времени скрыть ночное происшествие, потому и говорит экономке лишь об отъезде в Лондон, не называя причины столь несвоевременного отъезда. А она, не найдя другого объяснения происходящему, домысливает остальное. Кстати, все это хорошо согласуется с характеристикой камердинера, как человека умелого, расторопного и ответственного. Кажется, все логично. Но убийства, о котором рассказывал мистер Торлин, это все-таки не объясняет, хотя связь большеногого с ночным происшествием очевидна. Потому необходимо поговорить с раненым, чтобы уразуметь картину преступления. Для этого требуется выяснить, где находится раненый, в какой из больниц. — А может, это все-таки несчастный случай? — О нет, Ватсон, случаем тут и не пахнет. Закрытая на алебарду дверь учителя определенно об этом говорит. Несмотря на больную лодыжку, Холмс довольно быстро оделся и вышел. Время до обеда тянулось однообразно и мучительно, точно в ночное дежурство у постели выздоравливающего, когда все волнения позади и нет никаких эмоций — ни положительных, ни отрицательных — как у вареной трески. Холмс появился незадолго до обеда, сильно хромая, побледневший, но довольный и таинственно сообщил: — Искал большеногого — нашел безногого! Я вздрогнул от его слов. — Кстати, о ногах: о своей я не вспоминал все утро, и сейчас, на лестнице, она решительно о себе напомнила. Посмотрите, Ватсон, что с ней? Размотав повязку, я ахнул: — Так не годится, Холмс, если вы не будете жалеть свою ногу… — …она не пожалеет меня и отомстит самым коварным образом? — Именно так. — И вы предлагаете оказать ей положенные знаки внимания? — Хотя бы самые необходимые, Холмс. — Согласен, Ватсон. — Тогда предлагаю, как особу многоуважаемую, пристроить ее повыше. — Ничего не имею против. Сделав йодную сетку, я перебинтовал лодыжку и подложил под ногу крепкую диванную подушку. — Ну как? — Превосходно, Ватсон, кажется, от таких почестей она потеряла дар речи, во всяком случае, перестала с назойливостью о себе напоминать и отвлекать меня от серьезных мыслей. — Я рад, что вы, наконец, пришли к взаимопониманию. — К полному. Холмс блаженно запрокинулся на подушки и, прикрыв глаза, стал ритмично постукивать пальцами по обшивке дивана. Это продолжалось так долго, что я не выдержал и спросил, маскируя свое примитивное любопытство естественным интересом врача: — Значит, ампутация? Холмс наконец вспомнил о моем существовании и, не открывая глаз, отвечал: — Да, ампутация обеих ног. — По щиколотку или по колено? — Пока не знаю. — Как же вы его отыскали, Холмс, да еще так быстро? — Это было не трудно. Я исходил из двух соображений: во-первых, раненому Голиафу решили помочь, во-вторых, решили этого не афишировать. Скажите, Ватсон, как врач, подходит ли для этого Чарингкросская лечебница? — Думаю, не очень, слишком большая, много навещающих, сплетни, пересуды. Хотя, с другой стороны, первая помощь там оказывается быстро именно из-за большого штата и нескольких операционных. — Именно так я и рассуждал, потому стал искать другие, более подходящие к случаю больницы, поблизости от Мортимер-стрит. «Сайлент кост»[12], например, слишком роскошная, туда кого попало не возьмут, а возьмут, так будут задавать много вопросов, к тому же и стоит она в неприятной близости от полицейского участка. А вот более скромная, но вполне приличная, «Хаус оф мерси»[13] вполне подошла бы. Прячется она в маленьком тихом парке, и в ней три корпуса с отделением для особых случаев. Решив начать с нее — я не ошибся. Холмс неожиданно приподнялся и сел. — Так что хватит прохлаждаться, друг мой, перебинтуйте потуже мою несчастную ногу, чтобы она и пикнуть не смела, и вперед — на штурм больницы! Пистолеты не нужны, оденьтесь посолидней — булавочку там, перстенек, трость. Спорить было бесполезно, потому я в который раз перебинтовал многострадальную лодыжку Холмса, в который раз подивился его удивительному мужеству и терпению и в который раз припомнил библейскую мудрость, любимую поговорку моего деда: «Терпеливый муж — лучше крепкого». Одевшись в соответствии с пожеланиями Холмса и поигрывая своей любимой тростью, я возможно более небрежно поинтересовался: — Что, опять будем кого-то отвлекать? — Да. Всего минут пятнадцать. — Собаку? — Нет, на сей раз женщину. — Разъяренную? — Напротив, достаточно уравновешенную. — Тростью по забору? — Ну уж нет, Ватсон! С ней, я думаю, такой номер не пройдет. От этого она взъярится много больше любой собаки. Холмс дал мне весьма нехитрые инструкции: я должен был отвлекать внимание некоей миссис Крафтинг, старшей сестры больницы «Хаус оф мерси», рассказывая о престарелой тетушке, которую надо бы пристроить на недельку-другую в приличное и тихое место. — Миссис Крафтинг подозрительна, как все женщины, Ватсон, и так же легковерна. Но вы — профессионал, и от вас она, конечно, не будет ждать подвоха. А тем временем я кое-что разузнаю. Когда услышите трижды свист дрозда, быстро закругляйтесь, откланивайтесь и, не оглядываясь, идите домой. Не оглядываясь, Ватсон, потому что вслед вам могут смотреть и старшая сестра, и санитар, и ночной сторож. А у них не должно возникнуть никаких подозрений. И ни полслова о больных, у них лежащих! Все, что нужно, я уже выяснил. Выходите теперь же, без меня. Больница в начале Уимпол-стрит с левой стороны, сразу за магазином письменных принадлежностей «Смита и Палмерстона». — А, припоминаю… в глубине сада, над входом полукругом название. — Верно, красными буквами по зеленому полю «Хаус оф мерси». Только прошу вас, не спешите, а то я знаю ваш армейский шаг; идите так, будто ведете под руку свою престарелую тетушку, и, не ожидая меня, приступайте. Я поступил в соответствии с инструкциями Холмса, и уже спустя сорок минут так же неспешно, как и туда, шел обратно с сознанием исполненного долга, когда какой-то высокий «кокни» в допотопной шляпе, красном шарфе и самого расхлябанного вида, обгоняя, толкнул меня и, удивленно присвистнув вместо извинения, исчез в проходном дворе недалеко от нашего дома. У меня же мелькнула мысль — не исключено, что этот колоритный молодчик, знакомый Холмса, даже, возможно, персонаж моих будущих записок. Один из тех типов, кто черный ход обычно предпочитает парадному. Когда же из промозглой сырости улиц я вошел в наш дом, то еще с порога заказал миссис Хадсон две кружки горячего какао, а поднявшись в нашу хорошо натопленную гостиную, к своему удивлению, застал Холмса таким, каким оставил какой-нибудь час назад, в его любимом мышиного цвета халате и с больной ногой, горделиво громоздящейся на диванной подушке. Я был немало этим озадачен, но Холмс предварил мои недоумения, воскликнув весело: — Вы были на высоте, Ватсон! Я вздохнул с облегчением. — Да, похоже, я справился с вашим несложным заданием. Правда, в последний момент там произошла какая-то суматоха, и миссис Крафтинг пояснила, убегая, что это очень странный больной от которого они то и дело ждут всяких сюрпризов. Но тут, заслышав свист дрозда, я спокойно ретировался. — Вы поступили совершенно правильно, Ватсон. А больной, которому стало плохо, и был объектом моего наблюдения, это, как вы понимаете, наш Голиаф. И пока, Ватсон, вы самоотверженно и изобретательно втирали очки бдительной миссис Крафтинг, я был свидетелем одного очень примечательного разговора, который и могу поведать вам, дословно и в лицах. Кстати, разыскать больного труда не составило, и я еще днем это сделал. Подразумевалось, что он лежит в отдельной палате и на первом этаже, тяжелых больных так обыкновенно и кладут и по лестницам не таскают, а больница старая и без лифта. К тому же в изоляторах разрешается курить, а по крепкому «Кавендишу», которым тянуло из крайней форточки, его бы нашел и слепой. Больной был пострижен очень коротко, неумелой или торопливой рукой, его густые черные волосы нелепо, как у неандертальца, дыбились над низким лбом и густыми черными бровями. Роста он был высоченного и сложения самого могучего, так что стандартная больничная койка была бы ему безнадежно мала, если бы не ампутированные по колено ноги. Свет большой масляной лампы был уже по-ночному привернут. Больной лежал с закрытыми глазами, посасывая трубку, и мычал. Мычание это попеременно переходило то в жалкий вой, то в бравурное пение, трубку же он вытаскивал изо рта лишь затем, чтобы на всю больницу выкрикнуть: «О! Я счастливчик! О! Какой же я счастливчик!» Впечатление было жутковатым и давало все основания полагать, что повредился этот счастливчик не только ногами, но и головой. Неожиданно из-за гардины вышел незнакомец, напугав бедолагу чуть не до смерти, потому что ни на санитара, ни на врача, ни на какого другого больничного жителя он не походил. Представьте, широкополая шляпа, сдвинутая на глаза, красный шарф, черные перчатки и кожаные штаны. В общем, некая «темная личность с темным прошлым». — Постойте, Холмс, пять минут назад я столкнулся с этим типом, причем в полном смысле этого слова! — Что ж, его появление на Бейкер-стрит можно считать более чем оправданным, а то, что вы его видели, поможет вам, друг мой, лучше представить дальнейшее. Так вот, Ватсон, темная личность в красном шарфе встала перед больным и ухмыльнулась: — Не куксись, парень, и не горлань на всю богадельню. Я по делу. — Кто таков? — спросил больной, пытаясь за дерзким тоном маскировать свой испуг. — А ты кто таков, чтобы о том любопытствовать? — в свою очередь поинтересовался Красный шарф. — Я Пуде… — больной осекся, но сделал вид, что закашлялся. Красный шарф живо отреагировал: