– То вроде вампиры… – кашлянув, вмешался Фома. – Па-а-а-анесла-а-а-ась… вампиры, оборотни, Баба-яга и Кощей Бессмертный. Ты, Фома, за кого топишь, не пойму? Ты ж Неверующий! И на тебе, здорово! Оборотень… Глубоко затянувшись косяком, Авдей заперхал, застучал себя кулаком в грудь. А после, неожиданно, передал тлеющую самокрутку Козырю, что делал редко и только в крайне хорошем расположении духа. – Насмешили вы меня, братишки, насмешили! – Авдей обвел бригадиров обманчиво соловым взглядом. – Но стрела есть стрела. Забита намертво. Если этот ваш оборотень на нее не явится, то авторитет уронит ниже плинтуса. А если явится, значит, расклад обычный. Кто выживет, к делу пристроим. Остальных на свалке зароем. Не первый раз замужем вроде, а? Только отнесемся к этому делу чутарик посерьезнее. Есть у меня пара задумок… Стрелу забили грамотно, во дворе заброшенного недостроя на Восточной промзоне, со всех сторон обнесенного высоким бетонным забором – и захочешь соскочить, а некуда, выход один. В полночь забили – так Авдей пожелал, и ни у Козыря, ни у Фомы не нашлось смелости ему перечить, хотя слово «оборотень», оброненное испуганным стукачом, билось в их мозгах словно брошенная на берег рыба. Десять человек, на двух «геликах», с серьезными стволами, все по масти, прямо как в кино. И еще трое, среди которых и верный Козырь, схоронились среди бетонных клеток, в подзаборном бурьяне, среди куч строительного мусора. Эти трое умели скрываться и четко выполнять приказы, и может ли хороший полководец требовать большего? Все знали, что Авдей, хоть и крут без меры, однако не отморозок, на договорняк пойдет и без дела шмалять не станет. Расчет был на то, что знает об этом и Савин-оборотень. Раз позвали говорить, приедет говорить, а не рогами сшибаться. Но Авдей был действительно хорошим полководцем и за два дня до стрелы раздал исполнителям четкие инструкции. А тем троим, спрятавшимся в тени, и еще кое-что. Кое-что важное. Савин въехал по-королевски, с опозданием на десять минут, когда бойцы Авдея на нервяке добивали по третьей-четвертой сигарете. То ли не слыхал про «точность – вежливость королей», то ли – что куда вероятнее – хрен на нее клал, психологически поддавливая оппонента. Шестисотый «мерс», отливающий до блеска навощенной чернотой, на въезде нырнул в небольшую колдобину, свет фар ушел в землю и тут же поднялся, словно автомобиль приветствовал бригаду Авдея коротким и не очень-то уважительным кивком. Следом большим бронированным жуком вполз угрожающего вида «чероки». Сделав небольшой полукруг, машины остановились лицом к противнику, безмятежно оставляя недострой за спиной. Похоже, очень уж был уверен в себе Савин-оборотень. Авдей повидал в жизни немало и знал, что настолько демонстративные жесты не проистекают из глупости или недальновидности. Только не у таких, как Савин. Щелкая замками, распахнулись двери, выпустили на улицу крепких мужиков, словно сшитых по одному лекалу. Широкоплечие, бритоголовые, в кожаных куртках и спортивных штанах, они могли бы сойти за родственников или даже клонов. В большинстве своем оружие держали на виду, пусть и делали это обманчиво расслабленно. Кто-то сместился чуть в сторону, кто-то остался, скрываясь за распахнутыми дверями – боевому построению раубриттеров XX столетия не хватало лишь предводителя. Вот только выйти ему не дали. – Мочи! – заорал Авдей, благоразумно прячась за угловатый, точно топором вырубленный бок «гелика». Загрохотало так, словно сломались невидимые крепи и само небо рушилось на землю. Не поскупился Авдей, всей братве калаши раздал. Тут даже целиться особо не нужно, с такой кучностью и плотностью две машины в считаные мгновения превратились в решето. Осыпалось стекло, взвизгивал металл, прошивающий металл, мешковато падали безжизненные тела, и кто-то из бригады остервенело вопил, захлебываясь незамутненной радостью убийства. А когда, отстреляв боезапас, бойцы стали перезаряжаться, опустилась такая чистая тишина, что клацанье сменных магазинов звучало в ней почти кощунственно. Авдей осторожно высунулся из-за «гелика». Оценил живописно разбросанные тела в черных аурах свежей крови. Втянул ноздрями пороховой дым – запах победы. Сердце билось размеренно, а мозг заходился в припадке, требуя отметить с размахом. Не поле боя – побоище! Вот так вам, сучьи выкормыши! Никаких переговоров! Впрочем, задерживаться не следовало. По взмаху руки Авдея пара торпед, Лелик и Бизон, отделились от группы. Быстро заскользили между мертвецами, останавливаясь лишь для того, чтобы произвести короткий контрольный в голову. Нажимая спусковой крючок, Лелик всякий раз глуповато хихикал. Бизон лишь шумно сопел да изредка проверял трупы, толкая их носком кроссовки. Но оба они вздрогнули, когда из «мерса» раздался тоскливый стон. Чертыхаясь, Лелик просунул в открытую дверь «мерса» ствол и не глядя шмальнул пару раз. Стон стих. А затем Лелик как-то странно ойкнул и, нелепо взмахнув рукой, втянулся в салон. Братва, едва начав перешучиваться, смолкла, потянулась за оружием. Стоявший ближе всех Бизон, видно, что-то разглядел. Вряд ли осознал крошечным мозгом торпеды, но опасность уловил и принялся пятиться. Хотя следовало бежать. Бежать без оглядки. «Мерс» качнулся на рессорах и выстрелил вверх темным стремительным телом. Прямо сквозь крышу, отчего разорванный металл раскрылся искореженными лепестками неведомого цветка. Снаряд этот по трехметровой дуге упал на Бизона, с хрустом вминая его в гравийную подсыпку, и застыл на мертвом, переломанном теле, с плотоядным интересом разглядывая оторопевших братков крохотными оранжевыми глазками. Приплюснутая змеиная голова, увенчанная россыпью крохотных рогов, качнулась на длинной шее. Среди частокола зубов мелькнул раздвоенный язык. Существо зашипело, негромко, но так угрожающе, что внутренности сковывало льдом, а колени обращались в студень. Один из братков, не выдержав, бросил автомат и кинулся во тьму. Авдей заметил это краем глаза. Все его силы сейчас уходили на то, чтобы самому не последовать за дезертиром. – А нууу! – взревел он срывающимся голосом. – Мочиииии! Потный палец впился в спусковой крючок, словно от силы нажатия пули должны лететь быстрее и бить как таран. Сбросив оцепенение, бойцы вскинули автоматы. На мгновение Авдей поверил, что сложится все и навылет пробитая тварь, корчась, рухнет в пыль. Кучность и плотность! Как-никак, у них оставалось еще восемь стволов! Но существо резко толкнулось задними лапами с вывернутыми суставами и, сверкнув округлым бледным брюхом, взлетело в ночное небо. Весило оно, похоже, не меньше пары центнеров. Авдей ощутил, как удар от приземления тяжелого, неуклюжего с виду тела через землю отдался в ноги. Существо металось между людьми, вспарывая животы и глотки, с нечеловеческим проворством смещалось с траектории выстрелов. Кто-то упал, прошитый шальной очередью. Над заброшенной стройкой летали вопли боли и ужаса, и казалось, за ними почти не слышно выстрелов. Авдей и сам не понял, как у него получилось предугадать движение существа. Словно в какой-то момент увидел, куда скользнет чешуйчатое тело. Готовые обрушиться на очередную жертву, взметнулись передние лапы, короткие, но крепкие, с перепонками между длинных суставчатых пальцев с желтыми когтями. Авдей даже разглядел – в потемках, подсвеченных лишь фарами автомобилей, – как побледнело и вытянулось узкоглазое лицо бойца по кличке Калмык. Разглядел и высадил весь магазин в белое рыбье брюхо существа. Видимого вреда это не причинило, зато дало Калмыку время увернуться от удара. Существо как-то странно сжалось, прикрывая живот. Злобные глазки отыскали Авдея, из зубастого рта вырвалось рассерженное шипение, в котором Авдей четко расслышал: «Сссссдоххххнееешшшшшшь!» Он только и успел потянуться за пистолетом в кобуре под мышкой. То ли жаба, то ли ящерица метнулась к нему со скоростью молнии, когтистая лапа сомкнулась на горле, и ноги вдруг оторвались от земли, потеряли опору. Бросившийся на помощь Фома исчез в темноте, отброшенный мощным ударом. Громко матерились уцелевшие бойцы, каким-то чудом еще не сделавшие ноги. Никто не стрелял, боясь зацепить Авдея. А он мог лишь висеть, болтая ногами в воздухе, цепляясь пальцами за скользкое чешуйчатое предплечье. От исходящей от существа едкой вони выворачивало наизнанку. Оранжевые глаза прожигали насквозь, лишали воли. И чем сильнее сужался черный тоннель периферийного зрения, тем ярче сияли они, заслоняя собой весь мир. И в отсветах их Авдей видел языки адских костров и себя, в корчах и муках проживающего вечность за вечностью. Вселенная потонула в грохоте. Оранжевые глаза моргнули внутренними веками и потухли. Хватка на горле ослабла. Авдей повалился на бок, падая, стесал половину лица о крупный острый щебень. Стряхнув с шеи когтистую лапу, кое-как встал на ноги. Передавленное горло пульсировало, легкие горели огнем, по левой щеке струилась кровь, болело все тело, но боль эта была очищающей. Живительной. Под ногами вяло подергивала конечностями адская тварь. В погасших глазах ее жизнь плескалась на самом донышке. С опаской подходили бойцы, лишь трое из полновесного десятка, включая верного Фому. Забросив винтовки на плечи, бежали снайперы. Ангелы-хранители. Спасители. Авдей возблагодарил Господа за то, что тот надоумил его, в хлам укуренного идиота, раздать снайперам не только четкие инструкции, но и пули, отливающие чистым серебряным блеском. Таких пуль Авдей заказал девять и еще три. Сказал озадаченному оружейнику, что для сувениров. Девять отдал Козырю, чтобы распределил между стрелками, а три, меньшего калибра, оставил себе. Потертый ТТ казался непривычно тяжелым, когда Авдей вынул его из кобуры, прижал к затухающему глазу твари и выстрелил. Рептилия в последний раз проскребла когтями щебенку и застыла. – Так, братва! Давай-ка грузиться и ноги делать. Авдей хотел гаркнуть молодцевато, но горло издало лишь натужный сип: – Лабух, да оставь ты жмуров! Тварь эту мне… в машину ее… лично… сука… Теряя сознание, падая, он крепко прижал к груди пистолет, в котором оставалось еще целых две серебряные пули. * * * Авдей так никогда и не восстановит голос, до самой смерти разговаривая сиплым шепотом. Из десяти бойцов, приехавших на стрелу, четверо отправятся обратно в багажниках «геликов». Еще двое, порванные когтями неизвестной твари, скончаются в подпольном хирургическом кабинете выпускницы меда Зои, к которой через несколько лет прицепится кличка Рында. Там же, на бурых от крови простынях, выжившие станут изучать ужасное, невозможное существо, в миру известное как авторитет Савин. Не сумев пробиться через защищенное толстыми костяными пластинами брюхо, они циркулярной пилой вскроют его со спины, доберутся до внутренних органов и обнаружат… * * * – …как подменили. И его, и всех нас. Когда воочию видишь дьявола, как усомниться в существовании другой стороны? Если дьявол есть, значит, есть и ад. Значит, и грехи наши тяжкие, что с таким усердием плодили, туда нас утянут. Но ведь, получается, есть и рай, так? Ведь и в Библии сказано, что искренне раскаявшийся грешник может попасть на Небеса. Оно, может, и малодушно звучит, но когда еще задумаешься о душе, как не в тот момент, когда весь твой мир в тартарары падает? Когда понимаешь, что неправедность не просто слово, а образ жизни твой и что расплата за нее неминуема. Так-то, Витя. Подумаешь, в цепи заковали… ииии… Посмурневший и разом состарившийся Фома махнул заскорузлой ладонью. Виктор порывался что-нибудь сказать, но дальше открытого рта дело не двигалось. Нечего ему было сказать бывшему бандиту, пережившему воистину чудесное превращение. И остальным общинникам тоже. Виктор и сам вдруг узрел развалины привычного мира, над которыми, точно великаны-людоеды из сказок, возвышались чешуйчатые гадины в натянутых на морды кровоточащих масках из человеческой кожи. И мысли о греховности жизни больше не казались отвлеченными. Скверна существовала. Он видел ее своими глазами. Бился с ней и одолел. Может, и ему как-то… зачтется? И все же одна мыслишка не давала Виктору покоя. Он смущенно пригладил волосы, но все же спросил: – Как же так получилось, что… ну, с Авдеем… кхм… Светозарным? Я слышал, он тут… кхм… Или всё слухи? – Отчего же? Всё чистая правда! – Фома грустно улыбнулся. – Та правда, которая Авдею была нужна. – Опять языком чешешь, Фома? – спросил неслышно подошедший Козырь. Тот, однако, нимало не смутился. – А чего не почесать? Парняга бойкий, зло в лицо видел. Глядишь, с нами останется, будет Врага бить. А, Витек, останешься? Виктор предпочел отмолчаться, выжидающе наблюдая за Козырем. Тот же, чуть подумав, пожал плечами. – Ну, коли грянули последние дни, то и тайны особой нет уже. То сам Авдей велел имя свое очернить и на смерть сам пошел. Время хотел выиграть. Оставались у него еще друзья в столице, предупредили, что дело на него завели, да такое, чтобы всю общину перетрясти. В общем, понятно, по чьему наущению. А без Авдея все дело развалилось – не собрать. Так и не смогли они к нам с этой стороны зайти, оставили в покое на несколько лет. Великий человек был Авдей Светозарный. Великий. Шаркая сапогами по плохо оструганным доскам, Козырь поплелся вглубь Крепости. Плечи его повисли, а спина сгорбилась, точно нес этот старик нечто куда большее, чем свои старые грехи. – Козырь про себя никогда не скажет, – шепнул Фома, – не из хвастливых Козырь наш. Да только это он Авдея Светозарного на тот свет отправил. Противился, конечно, руки на себя грозился наложить, да только Авдея разве ослушаешься? Ну и… значит… А после, сам, на руках, до трассы тело Авдеево донес. Плакал и нес, сечешь? Срок отмотал от звонка до звонка, хотя твари и там его прищучить пытались. Но выжил, выдержал, в семью возвратился. – Я не понимаю, как вам это удается. – Виктор вовсю старался найти нужные слова, но почти все, кроме самых простых, отдавали дешевым пафосом. – Не понимаю. Вы же в любой момент можете умереть. Они могут убить вас всех, одного за другим. Они уже это делают! Щербатая улыбка Фомы растянула обветренные губы. – А они и убьют. Одного за другим, не сомневайся, – безо всякой бравады ответил он. – Авдей Светозарный сразу сказал, мол, на смерть идем верную, на забвение. Предупредил честь по чести. И даже так – мало отступников нашлось, почти все его люди за ним и ушли. Нас ведь когда-то с полсотни здесь жило. А теперь… Сила на их стороне. Время на их стороне. На нашей стороне только вера. Но ведь и это порой немало, правда? Хлопнув Виктора по колену, он подхватил автомат и отправился следом за Козырем. * * * Виктор бесцельно шатался по Крепости. Новые знания не давали спать, развертывали перед ним масштабное батальное полотно, на котором сошлись обреченные люди и могущественные, но скрытные нелюди. Прокручивая в голове рассказ Фомы, Виктор лишь поражался находчивости и предприимчивости Авдея. В начале девяностых тому приходилось заново вербовать своих же людей, будущих адептов «Оплота дней последних», демонстрируя им жуткий трофей, мертвую чешуйчатую гадину. Столкнувшись с неожиданным противостоянием неизвестных сил – повышенный интерес высших милицейских чинов из самой Москвы, повсеместные отказы властей предержащих от сотрудничества, на редкость смелые разоблачительные репортажи на телевидении, – авторитетный бандит вынужденно отступил. Но отступил не поспешно, а, можно сказать, на своих условиях. Был выкуплен (а скорее даже отжат) участок в глухой красноярской тайге. В авральные сроки, не считаясь с затратами, построена деревня. Авдей скупал оружие, серебро и, самое важное, любую информацию о своем противнике, запускал в народ слух о новой секте и ее безумном лидере Светозарном. В общем, делал все, чтобы максимально отдалиться от человеческого общества, насквозь прогнившего под ненавязчивым управлением демонов. Тщательно разработанный посыл – я свихнулся, я не опасен – сработал и помог маленькой общине перенести поле боя подальше от мирных жителей. Пытаясь примерить события тех лет на современные реалии, Виктор решил, что не помог бы даже всевидящий Интернет. С современными технологиями пластического грима, с компьютерной графикой, с потешными мемчиками про Ктулху и рептилоидов, кто поверит в реальность Зла? Разве что совсем уж безумцы. Нет, все правильно сделал Авдей Светозарный. Никто не сумел бы сделать больше. Может, и впрямь колдуном был этот раскаявшийся преступник? – Кооо-ваааль… Волосы на голове Виктора зашевелились. Спину прошиб ледяной пот. От ужаса даже яйца поджались. В бесцельном блуждании по Крепости с ее тусклыми лампочками, приглушенными разговорами, скрипучими досками и запахами готовящейся пищи, Виктор снова добрался до самого конца здания. Здесь, как и везде, на стенах имелись окна-бойницы, по-простецки затянутые зеленой ячеистой сеткой от насекомых. Из окон тянуло ароматом сохнущего сена, вечерней прохладой, комариным звоном, и, Господи, хоть бы послышалось… – Кооо-ваааль… …не послышалось. Свистящий голос шепотом звал его по фамилии. Совсем как… – Наташа? – Коооваль… Голос ничем не напоминал грудной Наташин тембр. От него в жилах кровь стыла. Он звучал страшно неправильно, искусственно, словно разговаривать пыталась собака или другое существо с неприспособленным для человеческих слов речевым аппаратом. Существо с кучей зубов и вытянутой мордой, например. И все же Виктор упрямо повторил, почему-то тоже шепотом: – Наташа? Хаджаева, ты? – Коооваль… Рууукууу… Треснула разрываемая антимоскитная сетка. В дыру просунулась конечность, отдаленно напоминающая человеческую руку. Только суставов больше. Только перепонки на пальцах, а пальцев – четыре. Только изогнутые когти, желтые, слоящиеся. Только блестящая зеленоватая чешуя. – Рууукууу…