— Значит, вы должны знать, что по выходным лаборатория в университете закрыта. Мне приходится экспериментировать дома. Вчера во время опыта я переместилась на второй этаж к соседу, университетскому преподавателю. Он подтвердит. — Зачем вы оправдываетесь? — Вы уже определили, что из этой кухни я куда-то перемещалась, а мне ужасно не хочется из-за недопонимания оказаться первым номером в черном списке городской стражи. — Вас давно вычеркнули из списка, — развел он руками. — Потому что я исправилась? — Потому что у вас очень влиятельные покровители, госпожа Уварова, — многозначительно поправил меня дознаватель. — И потому что вы действительно встали на путь исправления. — В таком случае, почему вы здесь? — Настороженный взгляд остановился на молоденьком страже. — Если это допрос, то я бы предпочла говорить в участке и в присутствии моего судебного заступника. Словосочетание «судебный заступник» обладало поистине волшебным действием. — Мы пришли к вам неофициально, — нехотя признался он, тут же выпрямляясь на диване и принимая благообразную позу, даже колени попытался свести. — Вряд ли мне удастся рассказать вам что-то новое, мы с Аглаей никогда не были подругами… — На ее теле обнаружили выжженные темные руны. Четыре штуки на правой руке, — перебил дознаватель, и у меня невольно сжался кулак с темным знаком. — Мы не сомневаемся, что именно они стали причиной смерти госпожи Ковалевой, поэтому опрашиваем всех, кто мог хотя бы что-то от нее слышать по поводу ее увлечения Абрисом. У меня внутри завязались крепкие узлы, даже затошнило. Не оставалось сомнений, что из всех людей в Тевете, я была последней, кто видел университетскую королеву живой. — В последний раз мы встретились в лавке готовой форменной одежды за несколько дней до начала семестра. Думаю, вы уже в курсе, что мы поцапались. Аглая все время ко мне цеплялась. — Почему? — Моя семья дружит с семьей Озеровых, а она влюблена… была влюблена в их старшего сына Валентина. Об этом все знали. — Вы не заметили ничего странного во время последней встречи? Столкнуться в Абрисе, в пугающем месте, разрисованном темными рунами, многие из которых вряд ли нашлись бы в обычных справочниках, что может быть чуднее? — Нет, господин дознаватель, ничего необычного. Проклятье, я чувствовала себя преступницей, но стоило сказать правду, как мне пришлось бы признаться во всем остальном. Смерть Аглаи словно стала финалом цепочки страшных событий, которые случились со мной. Или же… это был вовсе не конец, а всего лишь еще одно звено? Когда стражи выходили, то я почти решилась и позвала: — Господин дознаватель! Он оглянулся через плечо, вопросительно изогнул брови. Давай же, Лерой, скажи им! Расскажи про Абрис, про странный дом и про то, что Аглая прекрасно осознавала, где находится. Они никогда не докопаются до истины, если ты не скажешь! Если это не конец, то, возможно, ты сможешь спасти чью-нибудь жизнь… Меня бросило в жар. Правда встала поперек горла, как кость. — Если я что-то вспомню или вдруг услышу, то обязательно дам вам знать. — Спасибо, — кивнул он. — Всего доброго, госпожа Уварова. Надеюсь, что ваши эксперименты не переместят вас в параллельный мир. — Учебные ворота могут переместить меня разве что к соседу в купальню. Шутка вышла так себе, жалкая. За страшными визитерами закрылась входная дверь. Я прикрыла глаза, грудь точно сдавливало горячее кольцо. Казалось, что в испуганной тишине дома мужской хрипловатый голос снова и снова повторял: «На ее теле обнаружили выжженные темные руны». Казалось, что голова была готова лопнуть от мыслей. Меня тошнило от собственной трусости. Распознал ли дознаватель ложь в моих словах? Вытащив из шкафа бутыль с солодовым виски, я откупорила пробку и сделала пару поспешных глотков. По горлу прокатилась огненная волна, обжигающий ком упал в пустой живот. От крепости перехватило дыхание, а на глаза выступили слезы. — Гадость-то какая… — выдохнула я и на свет проверила, сколько имелось мерзкого пойла в бутыли. Виски внутри плескалось столько, что мне обещалась не просто блаженная отключка, а летаргический сон. В год, когда мамы не стало, стараясь забыться, я училась, как обезумевшая, ночами штудировала учебники по световым рунам, даже кровь носом шла от усердия, а папа прятался в пыльных исторических фолиантах и заглушал терзания солодовым виски. Позже опытным путем и не без участия Валентина Озерова я выяснила, что отцовский способ прятаться от уродливой реальности был гораздо проще и эффективнее. Оказалось, что меня развозило даже от полпинты легкого имбирного пива, а крепкий алкоголь и вовсе приводил в состояние близкое к коматозному. И никакой крови из носа, только если по пьяной лавочке впишешься в дверной косяк. К седьмому глотку отвратительный привкус исчез, зато появилась легкость в теле, белый шум в голове, а животе — настоятельная потребность закусить. Корзинка с закупленной снедью по-прежнему стояла неразобранная у входной двери. Правда, чтобы определить точное расстояние пришлось прищуриться, и путь до нее превратился в славное приключение, учитывая, как смешно из-под ног уходил пол. Я почти добралась до еды, как кто-то сдержано постучал в дверь. В общем-то, жизнь у меня уже наладилась, совесть захлебнулась в виски, поэтому мысль о душевной компании показалась ужасно привлекательной. Навалившись на дверь всем телом, сама того не ожидая, я неловко вывалилась на веранду. Из прижатой к животу бутыли щедрым потоком выплеснулся огненный напиток. И так его было жалко, хоть с пола слизывай. — Осторожно! — прозвучал над макушкой изумленный мужской голос. Уличный холод отлично студил горящие щеки. Подняв голову, я прищурилась для лучшего прицела. Соседи, а их было три бравых парня, смотрели на меня с нескрываемым недоумением. — О! Господа преподаватели! Вы толпой? — Язык слушался плохо. — Хотя ты ж один такой похожий… — Ты сбежала и забыла хлеб, — несколько ошеломленно вымолвил тот. Нечеткий взгляд сфокусировался на протянутой булке. — О! Еда! Подержи-ка… — всучив гостю бутылку, я выхватила хлеб и гостеприимно предложила: — Не стесняйся, преподаватель, угощайся. Раздели со мной унции чистого счастья, раз уж закусь притащил. — Какого черта… — Он поднес горлышко бутыли к носу и мгновенно сморщился. — Это виски?! — Чего скривился от благородного бухла, как будто тебе сивуху подсунули? — пробубнила я, надкусывая горбушку, и добавила с набитым ртом. — Он старше меня будет! Побольше уважения! — Уважения? — повторил Оливер. — Какого… Валерия, ты что… Ты напилась?! — Я бы попросила, господин преподаватель, полегче с определениями! — прожевав хлеб, поправила я. — Воспитанные девушки не напиваются, они просто сильно устают. Так вот я сегодня так устала от трезвости, что чу-уть-чуть… Тут веранда поплыла в сторону, и Оливер дернулся, надеясь спасти меня от падения. Однако ж не успел — стена оказалась проворнее, подперла, как дочь родную, не давая нам с хлебом растянуться под ногами у привлекательного гостя. В конце концов, что это я все на коленках перед ним да на коленках? — Все хорошо! — торжественно подняла я руку, прислонившись спиной к ледяной обшивке дома. — Я и батон в полном порядке. Кстати, ты там между делом по-абрисски что ль ругнулся? Ик! — Да, ты в дрова! — охнул Оливер. — Господи, когда успела? Ты сбежала из булочной всего полчаса назад. — Ну, что сказать?.. — Я взмахнула надкусанный батоном. — Мы с виски очень быстро находим общий язык. — Сколько ты выпила? — С брезгливой миной Оливер взболтал темную бутыль, пытаясь определить остаток. — Проклятье, зачем?! — Знаешь, господин преподаватель, за эти полчаса часа, пока ты блуждал по кварталу, я совершила самый трусливый поступок в своей жизни, и меня прямо с души воротило. Оч неприятное ощущение. Поэтому если у тебя есть чего пожрать, то пойдем, закусим? Иначе меня вывернет под лестницей, я протрезвею, и меня снова начнет воротить. Тут от жалости к самой себе на глаза навернулись слезы, и я громко шмыгнула носом. Оливер оцепенел с бутылкой наперевес, в лице нарисовалась неподдельная паника нормального мужика, до дрожи боявшегося женских истерик. Кажется, он собирался сбежать, не имея никакого желания превращаться в добровольную жилетку для прихрюкивающей в рыданиях страдалицы. — Фи, как по-мужски! — сморщилась я. — Все желание поплакать отбил. У него удивленно изогнулись брови. — Мне кажется, что тебе надо проспаться. Немедленно. — Он быстро поставил бутыль на перила. — Я тебя провожу, госпожа Уварова. Иди-ка сюда… — А ты мне сегодня снился. Оливер замер в шаге от меня, и с излишней осторожностью опустил протянутые руки. Он троился, и взгляд во всех шести серых глазах сделался исключительно странным. — Голым, — добавила я и глупо хихикнула. — Ты даже вытеснил из снов этого гадского обманщика, а уж он, поверь мне, был фаворитом последних месяцев! Вот слушай, у меня опыта маловато, но ты взрослый обрученный парень и наверняка сечешь в таких делах… Это глупо, что я чувствую себя изменщицей? Никто не может управлять снами, правда? А в женской фантазии голый мужик однозначно выигрывает перед мужиком, одетым в пальто. Так ведь? — Я знаю совершенно точно, Валерия, что завтра ты пожалеешь о каждом сказанном слове, — предупредил он. — Считаешь? — Я усмехнулась. — Ты на него так сильно похож… Сосед начал медленно меняться во всех трех размытых лицах. — В смысле, не пойми неправильно, ты убедил меня, что ты не он, — промямлила я, чувствуя прилив героической смелости. — Но, проклятье, как же ты сильно похож на Кайдена, господин преподаватель! Поэтому… можешь войти в мое положение и на пять минут притвориться им? — Кем из них? — не понял потерявший бдительность сосед. — Кайденом или гадским обманщиком? — Обоими. И пока действовал эффект неожиданности, свободной рукой я схватила его за ворот и с силой дернула на себя, вынуждая наклониться. Мгновением позже губы прижались к его сухим крепко сомкнутым губам. Ошеломленный Оливер вытаращился на меня широко раскрытыми глазами, вблизи его искривленное лицо выглядело до смешного нелепым. Пару секунд спустя, отойдя от первого шока, он схватил меня за плечи и резко отодвинул на расстояние вытянутых рук, едва не впечатав спиной в стену. Последовала странная пауза. — Ой! — Я снова пьяно хихикнула и посмотрела на него через растопыренные пальцы. — Ой?! Ты сказала «ой»?! — с возмущением повторил он. — Надо было сказать, что ты хорошо целуешься?