— Ты в порядке? — тихо вымолви он. И я снова покачала головой, а потом выдохнула: — Нет. — Ты написала в записке, что в лаборатории случился взрыв. — Меня перестает слушаться магический свет. — Самой стало страшно, как безнадежно прозвучал высказанный вслух приговор. Тин побледнел, во взгляде появилось замешательство, как во время погребальной церемонии, когда сжигали тело моей матери. Костер полыхал, я рыдала, а Валентин не понимал, нужно ли что-то говорить или нужно молчать. И теперь он точно бы мысленно представлял меня, сгорающую в том самом пламени. Уже хоронил. Пауза длилась так долго, что, вероятно, другим стало бы неловко. — Так было… — наконец, вымолвил он, но все равно осекся. — Да, именно так было у мамы. В четыре шага Тин преодолел разделявшее нас расстояние и, схватив меня в охапку, так крепко прижал к себе, что стало трудно дышать. — Ты волнуешься раньше времени. — Она меня убивает. Темная руна меня убивает! — мой голос истончился. Сдерживать слезы всегда оказывается сложнее перед тем, кто понимает величину твоего страха. — Не решай за здравника, — выдохнул он. — Все будет хорошо. Мы оба знали, что в его словах имелась только крошечная капля правды. — Разве можно так расплачиваться за одну совершенную глупость? Это нечестно, — прошептала я, хотя прекрасно понимала, что дело не в коротком скольжении в Абрис. Жизнь наказывала меня за встречу с темным паладином, за непонятные чувства к нему, за ломившее от тоски сердце. Таких, как Кайден, с детства учли убивать таких, как я. Видимо, для этого не всегда был нужен меч. Не знаю, сколько мы простояли, тесно прижавшись, но вдруг дверь тихо отворилась. На пороге появился Оливер. Взгляд остановился на нас с Тином, застывших в объятиях. В лице мелькнуло странное выражение, и он вышел, не произнеся ни слова. Несмотря на дорогую мебель, шелковую ткань на стенах и дубовый паркет, кабинет здравника все равно пах лечебницей. В воздухе веяло валерьяновой настойкой. Может, каждый раз, когда очередной пациент узнавал, что с его магическим даром творилась какая-нибудь дрянь ему требовались успокоительные капли? Сидя перед массивным столом, я пыталась справиться с напряжением и стискивала колени, чтобы не трясти ногой и не выстукивать каблуком по полу. Кажется, даже на собеседовании в университет перед комиссией из десяти уважаемых профессоров было не так страшно, как в ожидании лекарского заключения. Валерьянка мне бы точно не помешала, даже подумывала спросить, как здравник, дородный господин в очках с золотой оправой, оторвался от чтения записей и обратил меня внимательный взгляд. — Что ж, у меня есть две новости. — Начните с хорошей? — попыталась пошутить я, едва шевеля языком. — Я не нашел ни одного признака болезни. — Правда? — на лицо полезла радостная улыбка, даже дышать стало легче. Это было ужасно глупо, но больше всего радовала мысль, что теперь не придется рассказывать отцу о страшном приговоре. — Но совершенно точно темная руна изменила Истинный свет, — закончил он, давая понять, что радоваться особенно-то нечему. — А? — Когда магам ставят боевую руну, то дар перерождается. Процесс болезненный и физически, и душевно. Бывает, что у людей меняется даже характер. Из света исчезает созидательность, приходится прилагать усилия, чтобы подчинить агрессивную магию. — Погодите, вы пытаетесь сказать, что теперь я смогу создавать только оружие? — уточнила я, вдруг осознав, что никогда всерьез не задумывалась над тем, чтобы отказаться от мирной артефакторики. — Я говорю о том, что темная руна изменила твой дар, он сильнее. Созидательность и агрессивность магии увеличились в равной степени. — Поэтому у меня получилось пробудить темную руну? Конечно, о том, что руна не только пробудилась, но и переместила меня в параллельный мир, я не рассказывала, но даже упоминания, что нарисованный в абрисском сборнике символ ожил, в прошлый раз привело в профессора в большое возбуждение. — Пока ты привыкнешь, могут возникать неприятности, но конце концов, боевые маги тоже сживаются с перерожденным даром. Проблема заключается в том, что свет может и дальше набирать силу. Готова поспорить, у меня вытянулось лицо. — Хотите сказать, есть вероятность, что я сама превращусь в боевой артефакт? — К сожаленью, я не специалист в воздействии темных рун, но мой коллега из столицы как раз изучает взаимодействие светлой и темной магии, тебе стоит показаться ему. — Ясно. Яснее всего стало то, что мне придется рассказать отцу о темной руне, ведь оправдать свое появление в столице и счет из кабинета здравника нелепым «взбрело в голову» вряд ли удастся. Иногда в проницательности папа не уступал дознавателю, хотя со стороны казалась рассеянным. — Я сегодня же отправлю письмо в столицу и опишу твою проблему, — предложил, между тем, здравник. — Моего коллегу зовут Оливер Вудс. Сердце споткнулось. — Простите, господин здравник, как вы сказали? — оторопело вымолвила я. — Оливер Вудс? — Да, он абрисец в пятом поколении, потомок первых переселенцев. Темные руны, в некотором роде, его стихия. Казалось, что подо мной плыли и пол, и стул, и все здание. — Но разве он сейчас не в Кромвеле? — Я настаивала, как упрямый ребенок, хотя уже знала уродливую правду. — Это невозможно, Валерия, — мягко улыбнулся здравник. — Господин Вудс много лет прикован к инвалидному креслу и никогда не выезжает за городскую стену. Он потянулся к одной из деревянных рамочек, стоявших на столе, и повернул в мою сторону. На подкрашенной водными красками гравюре были изображены несколько мужчин в мундирах Королевской Здравницы, а в центре на деревянном инвалидном кресле сидел худой лысый человечек с ногами, накрытыми клетчатым пледом. Мир замер. В ушах зашумела кровь. Перед мысленным взором появилось красивое породистое лицо, ледяные глаза, крепко сжатые губы. В нашей мансарде жил Кайден. Конечно, он. Теория абрисских близнецов — полная чушь, а люди, в нее верящие, наивные идиоты. Почему я позволила себя обмануть? Снова. Тело охватывало оцепенение. В груди ныло, ломило руки и пальцы. В первый раз, когда мы расстались, меня мучила только обида, а теперь стало нестерпимо больно, как будто в сердце засела заноза, ведь Кайден появился в тот момент, когда я уже была влюблена в воспоминания о нем. Профессор давал наставления, но смысл не доходил до моего сознания. Не вспомнила я и о том, что в приемной ждал Тин, и сильно удивилась, когда он вскочил с кресла, рассыпав по полу лежавшие на коленях бумаги. Не заметила и дороги домой. Машинально отвечала на вопросы, согласно кивала на план ехать вместе к столичному профессору, тому самому, чьим именем назвался мужчина, разрушивший мой светлый мир. — Прощай, Кайден. — Прощай, Лера. — Давай, больше никогда не встречаться… Еще одна ложь. В дверь постучались. С удивлением я обнаружила, что по-прежнему, как и на приеме в здравнице, одета в длинное закрытое платье с белым воротничком, делавшее меня похожей на гувернантку, и мелко шинкую кочан салата, а на очаге кипит почти готовый суп. Снова раздался сдержанный стук. Отложив нож и обтерев руки о полотенце, я открыла, понимая, кого увижу. На веранде стоял Кайден Оливер Вудс, притворявшийся университетским преподавателем и хорошим человеком. Он был одет в костюм и дорогое пальто, в руке держал портфель, с которым появлялся на лекциях. Некоторое время мы смотрели глаза в глаза. Казалось, он догадался, что я уже обо всем узнала. — Ты голоден? Я варю суп. Он кивнул. Пока я, едва не раня пальцы, кромсала салатные листы острым ножом, гость разделся. Сняв пиджак, закатал рукава рубашки и принялся мыть руки в кухонной раковине. Он вел себя, как дома, и не задавал вопросов. — Здравник сказал, что я здорова. Зря навела панику. Он промолчал, но даже на расстоянии я различила облегченный вздох. — Ты оказался прав, — продолжила я. — Дело было в старом очаге, а в артефакте нашлась ошибка. Неправильно вывела вязь рун, и случился взрыв. В последнее время мне совершенно не удается сосредоточиться на учебе. — По-моему, ты слишком сосредоточена на учебе, — его голос звучал мягко. — Думаешь? В таком случае, можно мне не сдавать эссе? — Нет. — Так и знала. В тирании адептов ты дашь фору моему отцу. — В чем провинилась капуста? — услышала я над самым ухом и от неожиданности даже вздрогнула. Он подошел абсолютно бесшумно, как обычно без раздумий вторгнувшись в личное пространство, а теперь заглядывал мне через плечо. — Это салат.