— А в столице? — У нас особняк. — Хорошо-хорошо. — Она постучала пальцами по столу и все-таки уточнила для ясности: — То есть, проблем с жилплощадью нет? В каком же квартале? — Чистых прудов. — Вот как. Чистые пруды? Те, что недалеко от Королевского сада? Я как-то гуляла по этому району. Очень живописное место. И кленов много… Я зачаровано кивнула, почему-то глядя на лису, теперь казавшуюся ужасно несчастной. — Не поймите неправильно, — спохватилась матушка. — Я о вас много слышала, но не только хорошее. Да и девочки сейчас такие стали… Знаете… На все готовенькое хотят прыгнуть. Им и дом подавай, и лису на воротник, и карету с гнедой. Кстати, у вас есть лошади? — Нет, — не понимая, почему продолжаю отвечать на вопросы, отозвалась я и снова нервно отхлебнула чай. — А карета? — Мама, зачем им карета, если у них нет лошадей? — громким шепотом, отгородившись от меня ладонью, пробормотал Тима. У меня закончился чай, и запивать госпожу Доходягу, в отличие от своего сухопарого сына, казавшуюся чрезвычайно здоровой и сытой, стало нечем. — Тимошенька, закажи девочке еще чайку, — приказала она, заметив, как я с тоской разглядываю дно опустевшей кружки. — Мне ничего не надо! — от испуга, что семейство воспримет чай, как согласие отписать родительский особняк, подскочила я. — Да, не стесняйтесь, Валерия, — отмахнулась она, а когда сын поднялся, то заметила: — Только монетки раздели, чтобы мы за свое заплатили. Мы же во время пришли… В мою сторону была послана улыбка, мол, ну, вы же понимаете, Валерия, нечего было приходить раньше и распивать дорогущие напитки. Я вдруг почувствовала, что бергамотный аромат встал поперек горла, а потому выдавила: — Я ничего не хочу. — Ну, хорошо, — очень быстро согласилась мама Тимы и фыркнула сына: — Тимошенька, садись. Тот присел. — Хотя нет, встань, — приказала она, заставляя беднягу снова вскочить со стула. — Покушаете? — Не увлекаюсь десертами, — немедленно отказалась я, проклиная секунду, когда согласилась придти в проклятую чайную. Знала же, что встречи на Часовой площади никогда не получались человеческими. — Садись, Тимошенька. Сын покорно уместил пятую точку на стул. — Так, значит, Валерочка, — (на это имени я снова икнула, позорно и громко), — вы увлекаетесь Абрисом? — Нет, — немедленно отказалась я, понимая, что одно неосторожное слово и нарвусь на длинную лекцию, а фолиант все равно не получу. — Мой отец пишет статью, там что-то связано с Абрисом. Вот и попросил найти книгу… Глаза мадам блеснули. — Тимошечка, ты слышал? Профессор Уваров пишет новую статью! Валерочка, а секретарь ему не нужен? Вы, верно, знаете, что Тимошечка неплохо печатает на машинке. Он покосилась на сына, намекая, что раз уж у нас любовь, то невестка могла бы и продвижению по службе возлюбленному поспособствовать. — Нет, не слыхала, — пробормотала я и снова схватилась за кружку, а потом вспомнила, что она пустая. Почему пить-то хотелось так сильно? Мадам Доходяга явно действовала на меня иссушающе. — Он использует технику двух пальцев! Я сама его этому научила. Знаете, два пальца гораздо производительнее одного! — Она, наконец, полезла за фолиантом. — Помощник отца печатает слепым десятипальцевым методом… — не удержалась я и немедленно пожалела, что ничего не соврала, ведь едва появившийся из сумки краешек фолианта немедленно исчез обратно. — Кстати, Валерия, — снова перешла она на официоз, — Тимошечка говорил, что вы неплохой артефактор? — Мама, она лучший артефактор университета, — пробормотал он. — И сколько вы на своих поделках зарабатываете? Поделки?! Она обозвала мою магию поделками?! От возмущения у меня кончился в груди воздух. — Пока у меня нет лицензии, артефакты продает университет. — То есть вы живете на матушкино наследство? Тима бросил на меня виноватый взгляд и протянул: — Ну, ма! — А что ма? — возмутилась та. — У девочки репутация испорчена под чистую! Как она тебя содержать собирается? Что мы скажем твоему папе, когда ты к ней жить пойдешь? — П-п-простите… — вклинилась я, совершенно теряя нить беседы (если, конечно, происходящий цирк с конями, вернее, лисьим воротником можно было назвать беседой). — Кого содержать? — Ну, вы же не рассчитывали, что сможете жить у нас? — недоуменно развела руками мадам. И, клянусь, даже у лисы на морде, и у Тимы на морде тоже появилось недоуменное выражение. Не зная, что придумать, я выпалила: — Но я ухожу в монастырь и собираюсь до конца жизни содержать алтарь! — Как?! — в два голоса изумились мать и сын. — Насовсем! — сама не понимая, как придумала столь идиотскую ложь, растянула я губы в фальшивой улыбке. — Я решила посвятить себя служению Светлым духам и создавать артефакты для молелен. Вернее… вернее, с детства мечтала! — И вы не передумаете? — расстроилась мамы Тимофея. — Такие решения нельзя отменять, — с надрывом отозвалась я. — Проклятье, какое приданое пропадает даром, — пробормотала мадам с недовольным видом и, поднимаясь, оповестила: — Тимошечка, мамочка пошла в уборную, а вы тут со святой сестрой попрощайся. Едва она скрылась за дверью в известное место, я прошипела: — Давай мне книгу, и я ухожу! — Так ты, правда, хочешь стать монахиней? Поэтому вчера в молельню ездила? — прошептал с надрывом Тима. — Ты за мной следил? — опешила я, не понимая, съезжала ли крыша у нас коллективно или у всех по очереди. — Извини. — Он часто-часто заморгал и вытащил из мамашиной сумки вожделенный фолиант, но когда я схватилась за книгу, то не позволил его забрать и даже со смущением потянул на себя. — Можно, мы тебя проводим? — У меня еще назначена встреча, — дергая фолиант в ответ, соврала я. — За тобой вчера ехал не только я. — Что? — у меня поползли на лоб брови. — Был еще человек. Я решил, что перед молельнями много странных типов бродит, но он следил именно за тобой. В животе завязались крепкие узлы. — С чего ты так решил? — Когда он заметил меня, то исчез, — уверено пояснил Тима. — Исчез? — Растворился в воздухе, как привидение. Ты веришь в призраки? — Не очень, — встревожено отозвалась я. Одновременно мы отпустили книгу, и разнесчастный томик свалился на пол, вывернув наизнанку исписанные убористым неровным почерком желтоватые листы. Мы вместе склонились за распотрошенным фолиантом и до звездочек шибанулись лбами. — Извини, — чуть не плача, просопел Тима. — И за маму тоже. — Увидимся в университете, — буркнула я, потирая голову. — Цветочки оставь маме. И когда вышла не ветреную улицу, то заставила себя не озираться испуганно по сторонам. Смотрела под ноги, но когда вместе с толпой переходила шумный перекресток, то увидела возле остановки высокую темную фигуру в длинном плаще. Центр города всегда был людным, люди, кареты, постовые, но омнибус остановился, а когда тронулся, то человек стоял на том же самом месте, точно не сдвинулся ни на дюйм. Самое ужасное, что мне пришлось встать рядышком, чтобы дождаться кареты, идущей до квартала Каменных Горгулий. Прижав к себе сумку, я даже боялась коситься в сторону незнакомца, и когда, наконец, пришел тяжеловес, то запрыгнула внутрь, не дав выбраться из салона пассажирам. Омнибус тронулся. Не справившись с нервами, выглянула в окно. Мужчина, безразличный к уличной суете, по-прежнему разглядывал брусчатку у себя под ногами. — Дурища, — едва слышно фыркнула я, откидываясь на лавку. Откровенно говоря, Тимоху хотелось убить, трижды. За маму, за растерзанный фолиант и за неожиданно обострившуюся манию преследования. Может, мужик был местным юродивым, а я его в преследователи записала! И все равно, оказавшись дома, заперла дверь на засов и зажгла световые руны. Во всех комнатах.