– Что? – переспрашивает она, словно я спросила, можно ли съесть ее сигарету. – Ну знаешь, Мака… – Да знаю я, кто такой Мак, черт побери. Конечно, ты не можешь его попросить. У Мака собственный дурацкий сын есть, и мы не в сериале «Остров фантазий»[6]. Он не твой папа, и чем скорее ты выбросишь эту чушь из головы, тем счастливей будешь. – Я не стану говорить, что он мой папа. Скажу, что он друг семьи. – Этот сценарий просто засел у меня в голове. – Мак – не друг семьи, Беттина. Он даже мне не друг. Мы трахаемся, вот и все. Мы даже не завтракаем вместе. Он едва знает, кто ты такая. Point finale[7]. Я не рассказывала Бэбс про нашу с ним ночь. Как бы мне ни хотелось, чтобы Мак со мной пошел, речь тут о том, чтобы со мной был взрослый. Я буду выглядеть круглой идиоткой, если приду одна. Словно прочтя мои мысли, Бэбс говорит: – Родители в Чикагской Начальной не в счет. Они просто сборище придурков средней руки. Ты могла бы пойти одна. Но у тебя кишка тонка. Тут она права. Потом Бэбс находит решение. Тоскливое в лучшем случае решение, но оно избавит меня от полного унижения. – Почему бы тебе не позвать Стейси? Я, черт побери, плачу ей гораздо больше, чем она заслуживает, а пока ты в школе, она ничем не занята, только смотрит глупые сериалы и учится красиво курить перед зеркалом. Я не люблю Стейси, но она все же лучше, чем вообще никто. Но трудно будет объяснить Уэндолин, кто она такая. Почти ни у кого из моих одноклассников нет нянь. У некоторых есть, но только потому, что родители работают, и даже тогда они называются «приходящими». Они потому и приходящие, что не на все время, только пока папа с мамой не вернутся. И вообще, папы найдут время прийти на завтрак. Пусть даже придется пропустить пару совещаний. Привести с собой Стейси – все равно что прийти со швейцаром. Но, разумеется, я приглашаю с собой Стейси. А она как будто на седьмом небе, что может выйти в свет и подменить Бэбс. Узкие джинсы и растоптанные кеды она сменяет на старое красное шелковое платье – обноски Бэбс. Я почти тронута, что Стейси пришло в голову принарядиться. В кафетерии сладко пахнет сиропом и сахаром. Пока мы идем вдоль стойки раздачи, нас обслуживают семиклассники. Невзирая на все мои тревоги, ученики так взволнованны, что они тут с отцами, даже не замечают, я привела с собой няню двадцати одного года. И, в отличие от матерей, отцы в Чикагской Начальной не запомнят этот факт, чтобы после вволю посплетничать. Нет, папы думают о своих детях и о том, как бы вернуться скорее на работу. Но Уэндолин замечает, и на сей раз ей вроде бы действительно меня жаль. 4. Секс в нашем доме Январь 1980 Той зимой Бэбс спит с Маком чуть ли не каждую ночь. Он постоянно бывает в пентхаусе. Приходит он поздно ночью, уходит рано утром. Мне полагается спать, но в «ночи Мака» я сижу под дверью своей комнаты и слушаю. Они уже не ограничиваются ее спальней, а начинают прямо на задней лестнице. Видимо, она идет под самым подходящим углом. Пока Мак и Бэбс ползут вверх в ее комнату, я слушаю мерное сопение Мака, перемежающееся бранными выкриками Бэбс: «Охренеть! О… черт! Вот так! Еще, мать твою!» Когда дверь Бэбс закрывается со щелчком, я занимаю их место на лестнице. Обычно Мак оставляет после себя рубашку. Позже Бэбс говорит мне, что ей нравится сосать его соски. Я провожу ладонями по манжетам рубашки, одну за другой ощупываю пуговицы. Иногда я осыпаю их крошечными поцелуями, стараясь не оставить на ребрышках слюну, чтобы не было отметин там, где им быть не положено. От рубашек Мака так приятно пахнет. Запах не давящий и не навязчивый, как от духов Бэбс, нет, от них пахнет просто чистотой и чем-то древесным, вроде мха. Я знаю, что сама я пока ничем не пахну. Я всегда испытываю искушение снять ночнушку и голышом завернуться в рубашку. Мне просто хочется почувствовать, что какая-то часть мужчины, который спит с моей матерью, принадлежит мне. Но я никогда не решаюсь. Если Бэбс когда-нибудь поймает меня на том, что я трогаю вещи Мака, она просто рассмеется и скажет: «Ах ты боже мой» – на псевдожалостливый лад. Словно поймала меня на попытке облизывать апельсины на обоях в уборной ресторана. После обеда, когда Лили убирает наши тарелки, а Стейси уходит к себе в комнату, Бэбс рассказывает мне почти все, что они делают в те ночи. – Беттина, – говорит она, – то, что происходит между мной и Маком, весьма поучительно. Тебе нужны детали, а не то пресное дерьмо, которым вас пичкают в школе. Мне на самом деле не хочется знать деталей, но Бэбс все равно пускается в их изложение: – Когда настанет время тебе заниматься сексом, я не хочу, чтобы ты сидела, сложа руки в полном, черт побери, недоумении. Оральный секс очень важен. Немного терминологии. Когда мужчина ласкает твой клитор, тебе следует называть это «ублажать естество». Минет, конечно, так себе словечко, но никогда не говори «отсосать», это вульгарно. Сосать, конечно, следует, но не все же время. Можно сказать «играть на кожаной флейте» или что-нибудь в таком духе. Интересно, может, мне следует конспектировать? Бэбс продолжает: – Помни, что каждый мужчина исключителен и не похож на всех остальных. Нельзя лениться и пользоваться заученной формулой. Возьмем, к примеру, Мака. Он предпочитает, чтобы лизали, а не сосали. Но только не в самом конце, когда он вот-вот кончит. Тогда он хочет, чтобы его член обрабатывали, как младенческую соску. Она тянется за сигаретой. Мне не нравится мысль о пенисе Мака во рту Бэбс. Я беспокоюсь, что однажды она выйдет из себя и его откусит. – Тебе нужно найти мужчину, который знает, как ласкать клитор. Так женщине легче всего кончить. Но мужики, у кого есть хотя бы толика сноровки в этой области, встречаются реже, чем принято думать. Мак, слава богу, точно знает, где находится клитор и не пасует, когда до него добирается. Многие мужчины ненадолго задерживаются на клиторе, они считают, что должны, но явно предпочли бы делать что-то другое. Сосать тебе грудь или лапать за задницу. Никогда не трать время на мужчину, который боится пристроиться ртом у тебя между ног и выдать по полной. Мак ласкает меня, пока у меня не случается два-три оргазма. Ни одна уважающая себя женщина не должна довольствоваться меньшим. Это просто леность. В другую ночь Бэбс делится новыми подробностями своей сексуальной жизни. Рассказывает, что они часто сбегают из пентхауса и едут в «Хопсеквеску», загородный клуб Мака в Грасс-вудс. – Весь клуб принадлежит нам, кроме нас, там никого, – объясняет Бэбс. – Мак останавливает свой гольф-кар в лесу около песчаной ловушки у восьмой лунки. На мне костюм для тенниса. Мои ноги выглядят замечательно, и Мак может легко задрать юбчонку. На нем самом его скучный спортивный костюм: штаны хаки, вышитый шерстью ремень. Рубашка на пуговицах. Мокасины с петелькой[8] на босу ногу. И опять же дурацкие пенни, – продолжает она, – дурацкие бреннеровские монетки девятьсот девятого года[9]. Их ему дед подарил на четырнадцатый день рождения. Перед тем, как он уехал учиться в Кардисс. С тех пор он вставлял их в каждую пару. Подумать только, сентиментальность в обуви! Какая дурь! Мне не нравится слушать какую-либо критику в адрес Мака. Особенно по поводу чего-то столь тривиального, как его обувь. В конечном итоге я даже рада, что знаю, что происходит в «Хопсеквеске». Когда тебе одиннадцать и мама рассказывает всякое, кажется, что как раз такое и следует знать. Но уже в этом возрасте секс меня не пугает. Я от корки до корки прочла «Радости секса» Бэбс со всеми пошлыми рисунками голых взрослых. Повсюду волосы из подмышек и лобковые волоски. Я – не из тех тупых ребятишек, которые считают, что взрослые делают друг другу больно, когда стонут, или пугаются, если взрослые вопят, когда кончают. На самом деле я много что знаю про оргазмы. Перед тем как ложиться спать, я каждый вечер мастурбирую в ванне. При всей своей проницательности Бэбс пока не поймала меня за этим занятием, которое я называю «ловить кайф», – только много позднее я узнаю, что не вполне верно употребляла это выражение, слова «кайф» и «под кайфом» как-то связаны с наркотиками. Нет, осуждать меня Бэбс не будет, скорее наоборот. Она, вероятно, сочтет это гораздо лучшим времяпрепровождением после школы, чем балет или степ. Но я не хочу ей рассказывать. Это мой личный секрет. Насколько мне известно, мой метод специфичен. Я вытягиваюсь в ванне, открываю кран и даю струе воды ударять в маленький безволосый холмик у меня между ног. Из книг мне известно, что влагалище спрятано внутри моего тела и что то место, куда ударяет струя, когда я себя под нее подставляю, это клитор. Но в ванне я прибегаю к собственным словечкам, устанавливаю свои правила. Всю ту область, которой касается вода, когда я мастурбирую, я называю «моим я». И мой ежевечерний ритуал такой приятный. Мерное давление теплой воды сначала производит легкое покалывание, которое разрастается и разрастается, как воздушный шар, пока не происходит огромный взрыв. Но это не так, как если бы воздушный шарик проткнули, просто он истекает из «моей я», точно поток воды. В мгновение кайфа я изо всех сил вжимаю ладони в стенки ванны. Удерживаю себя, чтобы невероятная пульсация не заставила меня выпрыгнуть из ванны. Ребенка заносит и выносит. А еще я удерживаю себя на месте, чтобы «моя я» оставалась на месте там как можно дольше, я хочу проверить, насколько острые ощущения я смогу вынести, прежде чем отодвинусь. Понемногу я узнаю, что нет предела тому, сколько кайфов можно поймать. Мой рекорд – четыре. Если у меня довольно кайфов, я легко засыпаю, сновидения меня не тревожат. Без кайфа я вижу кошмары. В таких снах я обычно голая, сижу, скорчившись на полу, посреди многолюдной «застегнутой» (так Бэбс называет мероприятия, где все в вечерних костюмах) вечеринке. На мне что-нибудь из роскошных украшений Бэбс, например жемчуга, которые Бэбс купила со злости на Мака. Ожерелье тугое и все затягивается, и затягивается у меня на шее. Тут до меня доходит, что меня вот-вот затопчут тяжелые вечерние туфли и остроносые лодочки-стилеты, какие обычно носят взрослые. Они не собираются причинять мне боль, я просто у них на пути. Они идут по моему телу, а я задыхаюсь в ожерелье. После таких снов я всегда чувствую себя уязвимой и только наполовину собой. Мне нужно поймать кайф, и не один, и не два, а как можно больше, чтобы прогнать этот гадкий сон. Но я абсолютно уверена, что идея ловить кайф родилась не у меня. Меня не отпускает ощущение, что когда Бэбс была беременна мной, то не занималась сексом, а только мастурбировала. А поскольку у нас с Бэбс было одно тело (или настолько близко к этому, ведь тогда одно тело не просто проникает в другое, а по-настоящему плавает внутри другого), то меня убаюкивали ее оргазмы. Теперь я делаю это одна. Своего рода мягкий выход из утробы, моя собственная, вывернутая наизнанку, версия рождения. Когда вся вода из ванны стекает, я переваливаюсь через край и отдыхаю на коврике, стоя на четвереньках. Обычно я слишком слаба от острых ощущений, чтобы встать на ноги. Я немного выжидаю, чтобы обсохнуть и чтобы не оставить лужу и не поскользнуться на мраморном полу. Потом я ползу к себе в спальню, мои костлявые коленки подкашиваются, когда я наконец добираюсь до кровати. Пол в моей комнате выстлан ковром из белого искусственного меха, похожего на кроличий, ворсинки у него такие тоненькие и мягкие, как пушок на голове новорожденного. У меня огромная кровать с балдахином, но она решительно не похожа на ту кровать миленькой принцессы, о которой положено мечтать девочкам моего возраста. У нее решетка из зеленых листьев кованого железа, которые словно бы вырастают из столбиков. Листья извиваются, тянутся, превращаются в пугающие плети плюща. Сверху на эту жуткую кровать наброшена белая москитная сетка. Будь моя жизнь мультфильмом, в котором я разговаривала бы с мышами и в друзьях у меня ходили бы поющие гномы, Бэбс была бы крестной-волшебницей, которая сшила эту сетку, чтобы защитить меня от злобных тварей. Печальная правда в том, что сетка – просто креативный штришок, которым она может похвастаться перед подругами. Пока мы обедаем, Лили всегда тайком поднимается наверх и готовит мою комнату ко сну. Стейси не дает себе труда побеспокоиться. Лили расстилает мою постель и оставляет на подушке аккуратно сложенную свежую ночную сорочку. Бэбс запрещает мне спать в белье. Она считает, что каждому влагалищу нужно проветриться после целого дня взаперти. Лили всегда оставляет на моей подушке «Сплаш». «Сплаш» – это комок темного шоколада размером с гальку, обернутый в пурпурную фольгу с золотой буквой «Б». Это мой самый любимый на все времена продукт Баллентайнов, к тому же это самый дорогой шоколад во всей линейке фирмы. Мешочек таких стоит двенадцать долларов. Невзирая на прославляемый рекламой экстаз от этого дорогущего шоколада, мне не положено им себя баловать. Никогда. Что бы ни случилось, ни при каких обстоятельствах Бэбс не позволяет мне есть шоколад или другие сладости. Она не желает иметь толстую дочь, и я не смею рисковать такой судьбой. Я всегда старательно разворачиваю оставленный Лили «Сплаш», но никогда не кладу его в рот. Только нюхаю. Я не хочу разочаровывать Лили, поэтому оставляю крохотные частички пурпурной обертки на тумбочке у кровати, чтобы она увидела их утром. Что до самого шоколада, я опускаю окно и швыряю его в ночь. Иногда я спрашиваю себя, что происходит со всеми этими комочками шоколада. Они ударяют по голове людей внизу, которые идут по Уолтон-стрит, направляясь к Уотер-Тауэр-плейс в кино или обедать? Если кто-то получает таки «голышком» по голове, он думает, что на него накакала птичка или напал злобный сгусток воздуха? Но, правду сказать, мне нет до этого дела. Я с кайфом и без «Сплаша». Я заслужила еще одну ночь сна в моей собственной кровати. 5. Разгром Январь 1980 Сегодня после школы у меня занятие по плаванию. После него я как выжатый лимон. Хлорка выела любую грязь с моих волос и тела, и я решаю пропустить вечернюю ванну и ловлю кайфа. Вместо этого я читаю на ночь книгу. «Мадам Бовари». На английском. Книга сложная, но я продираюсь, как могу. Я немного знаю по-французски, но недостаточно, чтобы читать «Мадам Бовари» в оригинале. С тех пор как мне исполнилось пять, каждые июнь, июль и часть августа я провожу в Кап д’Антибе, где живу у Сесиль, кузины Бэбс. «Мне нужен летний отдых», – говорит Бэбс. Это лучший подарок, какой когда-либо делала мне Бэбс. К прочим моим умениям я добавлю знание французского и смогу им пользоваться на протяжении всей жизни. Хотя Бэбс довольно часто ездит во Францию, она даже не пыталась выучить язык. Ее лексикон и манера говорить не поддаются переводу. Сесиль в родстве с Бэбс со стороны матери. Как и мама Бэбс, Эйдора, Сесиль – красавица, но она из среднего класса, то есть, на взгляд Бэбс, все равно что нищая. Быть нищей, возможно, интересно, но совсем не забавно. Я все еще читаю, когда Бэбс заходит в мою комнату поболтать. Мак, наверное, взял выходной. Бэбс легким шагом подплывает к моей кровати, на ней только лифчик и трусики. В одной руке – тяжелый бокал Perrier с ломтиком лайма, в другой – горсть Duchess Golden Lights. Похоже, Бэбс настроилась на долгий разговор. Она никогда не стала бы растягивать сигареты на случай, если разговор вдруг станет интересным. Левым локтем она прижимает к себе стопку журналов, которые раскладывает в ногах моей кровати. Vogue. Harper`s Bazaar. Она садится рядом со мной. – Мне вот что пришло в голову. Мы слишком мало заботимся о твоей обуви. Люди всегда подмечают, что у кого на ногах. Это может стать ключом к твоей популярности в школе. Я в этом сомневаюсь, но, когда Бэбс предлагает какой-то проект, я всегда «за». – Я подумала, мы с тобой могли бы полистать журналы, – продолжает она, – и отметить просто потрясающие, а завтра сходить в Saks или даже в I. Magnin и их купить. Ради такого стоит пропустить школу. Твой размер мы без проблем подберем. На свете уйма женщин, которым хватает дурного вкуса быть низенькими и иметь маленькие ноги. Я уже отметила несколько страниц, которые мне нравятся. Я беру Vogue, игнорирую исхудалые тела моделей и сосредотачиваюсь на их ногах. Я перелистываю страницы и вижу зеленые замшевые сапоги, красные атласные стилеты, черные балетки змеиной кожи. Даже если они мне не слишком нравятся, даже если я не могу вообразить себе, как пойду в них в Чикагскую Начальную, я все равно в восторге. За покупками Бэбс отправляется без оглядки на бюджет, и мы целый день могли бы провести вместе, снова и снова доставая кредитку. Бэбс поглощена чтением «Харперз», обводит понравившееся карандашом. Я отодвигаю книгу подальше. Стараюсь спрятать ее от Бэбс. Бэбс ругается, когда ловит меня за чтением. Говорит, что я выделываюсь. Не прилагаю усилий, чтобы завести друзей. Я даже не закладываю страницу. Я в любой день бы променяла приключения Эммы на рассматривание туфлей с Бэбс. К несчастью, «Мадам Бовари» соскальзывает с кровати в щель у стены, где я припрятала лимонад. Я слышу, как банка ударяется о стену и переворачивается. Липкая жижа уже, наверное, собирается лужей на дорогущем кроличьем мехе. Слух у Бэбс, как у газели. Она тоже слышит, как подтекает из банки. Она ползком перемещается по кровати. Запускает руку в щель и медленно достает банку, точно вытаскивает из грязного озера мусор. С мгновение она ее рассматривает, потом запускает ею в стену. Я смотрю, как банка летит через комнату. На серебристых парчовых обоях остается пятно: от жижи из банки больше урона, чем я нанесла ковру из кролика. – Какого черта, Беттина?! Ты же знаешь, что тебе не полагается держать у себя в комнате еду! Она закуривает, вырывает у меня из рук Vogue. Ждет реакции.