Глава 4 Похоже, уходящий сентябрь был вовсе не рад тому, что скоро его место займет второй из вечно хмурой троицы осенних братьев месяцев. Свое недовольство он уже третий день подряд выплескивал на улицы Среднегорска, отчего те тут и там покрылись глубокими лужами, наглядно демонстрирующими неровности асфальтового покрытия. Проезжая по этим лужам, автомобили разбрасывали во все стороны потоки серых холодных брызг, заставляя передвигающихся пешком неудачников жаться в стороны или отскакивать с тротуара в грязный, расплывшийся газон, лишь бы не быть облитыми с головы до ног. Испытав по дороге не очень пристойное, но тем не менее приятное ощущение превосходства над пешеходами, Илья нашел свободное место для парковки недалеко от шлагбаума и заглушил двигатель. Дождь, с утра еще довольно сильный, превратился в мелкую изморось, а на небе Лунин заметил первые за несколько дней, еще пока совсем небольшие просветы, намекающие на то, что, возможно, через часок-другой если не на земле, то в небе над городом станет сухо. Открыв дверцу автомобиля, Лунин моментально превратился в пешехода. Во всяком случае, ноги он промочил быстрее, чем успел сделать первый шаг, не глядя соскочив прямо в глубокую лужу. Илья стремительно выпрыгнул из воды на относительно сухое место, но было уже поздно. Мокрые, мгновенно ставшие ледяными носки липли к ногам, а изрядно потяжелевшие летние, не по сезону туфли при каждом шаге издавали мерзкие чавкающие звуки. Унылым вздохом Лунин подавил в себе желание вновь сесть в машину и поехать домой переобуться и, подняв воротник куртки, прошел через открытую калитку на территорию больницы. Веретенников, как и договаривались, ждал его за главным корпусом. Укрывшись под большим черным зонтом от уже почти прекратившегося дождя, он неподвижно стоял, глядя на недавно построенную небольшую часовню, украсившую унылый двор лечебного учреждения. На приближение Лунина Веретенников никак не отреагировал, а сам Илья почему-то не решился окликнуть его. Некоторое время он разглядывал изображенное на стене часовни лицо бородатого человека с грустными, полными страдания глазами. Солнце, три дня предпочитавшее прятаться за серыми, закрывшими все небо шторами туч, неожиданно решило напомнить о своем существовании и выпустило робкий пробный луч, угодив им прямо в позолоченный покрытый каплями дождя купол часовни. Венчающий купол, тоже позолоченный, крест блеснул в этом луче, ударив отраженным светом прямо в лицо Лунину. — А вы верите в Бога, господин следователь? Илья вздрогнул от неожиданности. Веретенников резко повернулся и теперь смотрел прямо ему в глаза. — Знаете, как-то не думал на эту тему, — смутился Лунин, — повода не было. А вы? — Я? — Одна половина лица Веретенникова дрогнула в отдаленном подобии улыбки, другая осталась неподвижной. — Именно на эту тему я и размышляю последнее время. У меня-то повод, наверно, есть. Даже два! — Он вновь отвернулся от Ильи и уставился на купол часовни. — Первый — это то, что моя семья погибла. И второй — то, что я остался жить. Как вы думаете, господин следователь, это поводы для чего: чтобы уверовать в Господа или для того, чтобы окончательно убедиться в его отсутствии? Илья знал, что существуют вопросы, лучшим ответом на которые является молчание. По его мнению, вопрос, заданный стоящим под зонтом человеком, относился как раз к такой категории. — Вы не задумывались, почему мысли о Боге приходят людям в голову именно в то время, когда им плохо, точнее, очень плохо. Когда рушится их привычный мирок или когда они теряют кого-то из близких? Почему люди в большинстве своем не думают о Боге тогда, когда у них все хорошо? Вам не кажется это странным? Илья закатил глаза к небу и пробормотал: — Дождь кончился, можно закрыть зонт. — А что, это интересная гипотеза, — усмехнулся Веретенников, — то есть вы полагаете, что люди используют религию как зонт, когда они насквозь мокрые и дрожат от холода, а когда дождя нет, этот зонт может, всеми забытый, валяться на заднем сиденье автомобиля? — Да я, собственно, ничего такого и не утверждал, — слова про зонт на заднем сиденье пробудили в памяти Лунина обрывки старых, неприятных ему воспоминаний, — хотя, почему бы и нет? — Скажем так, подобный утилитарный подход, по моему мнению, может показаться обидным. Вон ему, — Веретенников кивнул на грустно взирающий на них лик, — хотя, если уж он терпит все эти кресты… — Кресты? А что с ними не так? — не удержался Лунин, никогда не предполагавший, что его может заинтересовать подобная тема для разговора. — Ну как, что? — Веретенников закрыл зонт и теперь стоял, опираясь на рукоятку, как на трость. — Если вы помните, то именно на кресте он умер. — Ну да. — Религиозные познания Ильи были невелики, но с последним утверждением собеседника он был абсолютно согласен. — Да, — задумчиво повторил Андрей, — и вот везде, на наших церквях, на наших шеях кресты. Вы думаете, это нормально? А что, если бы ему отрубили голову? Палач топором на эшафоте. Мы бы тогда поклонялись топору или, быть может, эшафоту? Вам не кажется странным, что мы поклоняемся символу смерти? — Так он же потом вроде как, — замялся Илья, чувствуя, что запас его познаний фактически исчерпан, — ну, ожил. — Это случилось уже через несколько дней после того, как его с креста сняли, — поморщился Веретенников, — я вижу, Библию вы давненько не перечитывали. Я, признаться, тоже, а вот за последний месяц времени много было, перечел, знаете ли, даже и Ветхий Завет осилил. Скажу так, весьма занимательно, есть над чем поразмыслить. Будет время, рекомендую. — Я непременно, как только время появится, — кивнул Лунин. — Насколько я знаю, вас завтра выписывают? — Слава богу, да. — К радости Лунина, Веретенников согласился сменить тему разговора. — Местные эскулапы сочли, что дальше я уже могу долечиваться дома. На воды рекомендуют поехать. Кисловодск или Карловы Вары. Я думаю, что у чехов должно поприличнее быть. — Наверно, — не стал спорить Илья, — я, собственно, поэтому и хотел встретиться. Раз вы скоро уедете, может быть, попытаетесь еще раз вспомнить тот день? Я понимаю, вам тяжело… — Не в этом дело. — Веретенников взглянул на Илью и приглашающе взмахнул рукой. — Пройдемся немного? Тяжело — это все ерунда. Мне будет гораздо легче, если вы сможете поймать этих выродков. Что вы хотите, чтобы я вспомнил, их лица? — Это было бы вообще замечательно. — Лунин вспомнил безуспешные попытки составить фотороботы преступников и, вздохнув, неторопливо зашагал по узкой асфальтированной дорожке, тянущейся по периметру небольшого окружающего часовню сквера. — Понимаете, я почти все время думаю про тот день, — продолжил Веретенников, — пытаюсь вспомнить какую-нибудь деталь, какую-то мелочь, которая поможет мне уцепиться за нее и вытянуть остальные воспоминания. Но ничего не выходит, совсем ничего. Один раз я даже видел тот день во сне, скажу вам честно, это было ужасно. Когда проснулся, думал, у меня сердце прямо изо рта выпрыгнет. И все равно то, что я видел, — это было именно то, как я запомнил те минуты, а не как оно было на самом деле. Вы понимаете? — В какой-то мере, — разочарованно протянул Лунин. Веретенников остановился и, тяжело опираясь на зонт, повернулся к Илье. — Нож. Когда я увидел нож, все остальное вокруг перестало существовать. Точнее, я, может быть, что-то и видел, но это было такое размытое, искаженное изображение, как в калейдоскопе. Мне кажется, я видел, как Света упала, во всяком случае, я точно слышал этот ее ужасный крик, который потом резко оборвался. Но я не повернулся, представляете? Я смотрел на этот нож, на это широкое, блестящее на солнце лезвие и не мог оторваться. Оно двинулось в мою сторону по широкой дуге, вот так. — Веретенников махнул рукой из стороны в сторону. — Я выставил перед собой руки, чтобы защититься, и тут же почувствовал боль в левой руке. Но рука могла двигаться, и я на нее даже не взглянул. Я смотрел лишь на это лезвие, которое только что меня ранило. Крови на нем заметно не было, оно все так же блестело, а затем стало стремительно приближаться. Уже не по дуге, а прямо, как копье. А я стоял почти неподвижно и понимал, что не знаю, как от него защититься. А потом оно исчезло. Точнее, его не стало видно. — Веретенников подался вперед, ближе к Лунину, и горячо зашептал прямо ему в лицо: — Потому что оно было во мне. Понимаете, поэтому я его и не видел. На лице Веретенникова отразилась гримаса боли, он с силой ударил кончиком зонта по асфальту и вновь зашагал дальше по еще не просохшей после дождя дорожке. Лунин двинулся следом, в надежде услышать хоть что-нибудь еще. — У меня в палате телевизор, делать нечего, смотрю фильмы целыми днями. Вот только недавно заметил, если в кино человека ранят, особенно куда-то в живот, то он так удивленно наклоняет голову и рану свою рассматривает, словно не может поверить, что с ним такое случилось. Вот я не знаю, как у других бывает. Не в кино, в жизни. Но меня, как только ножом ударили, боль такая была, что я от этой боли зажмурился. Я больше вообще ни на что не смотрел, так что второй удар я вовсе не видел, помню только, что стало еще больнее, и я от этой боли полностью отключился. Некоторое время они шли молча, и Лунин слышал лишь неровное постукивание зонтика об асфальт. — Ну а дальше вы все знаете, — Веретенников на мгновение обернулся, — там уже нет ничего интересного. — Ничего интересного, это точно, — пробормотал Лунин. — Андрей Сергеевич, еще у меня такой вопрос. Мы с вами его уже обсуждали, но, если честно, не очень продвинулись. — Это что же? — удивился Веретенников. — Да я опять о том предложении продать ваше предприятие, о котором мне рассказывал Грановский. — Ох, боже ты мой, — вздохнул Андрей Сергеевич, — скажу вам одно: Рома навыдумывал больше, чем оно есть на самом деле. Не подумайте, что он вам соврал, нет, он сам во все это искренно верит. Предложение действительно было, но в нем не было ничего, скажем так, предосудительного. Люди озвучили цену, за которую готовы купить, я озвучил цену, за которую мог бы рассмотреть вариант продажи. — Грановский был уверен, что вариант продажи в принципе не рассматривается. — Рома немного идеалист, — усмехнулся Веретенников, — хотя странно такое говорить о человеке, все время работающем с цифрами. Он воспринимает фирму как некое детище, в рост которого он вложил немало сил. — А это не так? — Это так, — кивнул Андрей Сергеевич, — «Тяжтехстрой» прежде всего мое создание, но и Рома очень много сделал для того, чтобы предприятие вышло на нынешний уровень. Понимаете, для меня лично бизнес — это, прежде всего, денежный поток. А денежный поток имеет свою цену. И там, в принципе, несложная расчётная формула. Просто к итоговой цифре можно сделать некий дисконт, на чем настаивал покупатель, а можно добавить премию, чего желал продавец. Вот и все. — А вот это ваше расхождение в дисконтах, его как-то можно в цифрах выразить? — Они хотели скидку порядка десяти процентов от базовой цены, ну а я настаивал на премии примерно в том же размере. Так что итоговое расхождение — двадцать процентов. Не так уж и мало, конечно. — А если проценты перевести в рубли? — полюбопытствовал Лунин. Веретенников остановился. Илья видел, что прогулка и долгий разговор его собеседника уже сильно утомили. — Базовая цена, от которой мы плясали, порядка двух миллиардов рублей. Двадцать процентов посчитать можете? — Четыреста миллионов, — Лунин покачал головой, — это много. Очень много. — «Много»? — переспросил Андрей Сергеевич. — Для чего? Или для кого? Чтобы убить меня, может, и много, а вот чтобы Гришин из-за этих денег решил замараться, я что-то сомневаюсь. — Кто? — Илья хотел было достать из кармана записную книжку, но потом решил, что запомнит и так. — Гришин Геннадий Александрович. Я думаю, вы про него слышали. — Да, что-то слышал, — Лунин неуверенно кивнул, — а почему вы не назвали его имя раньше? — Зачем? — устало вздохнул Веретенников. — Я жалею, что сейчас сделал это. Но ведь вы бы все равно со временем узнали. Понимаете, дело в том, что я собираюсь принять предложение Гришина. Конечно, мы с ним еще поторгуемся какое-то время, но все же я надеюсь закрыть сделку в этом году. — Так вы все же его боитесь? — Боюсь? — Андрей Сергеевич снисходительно улыбнулся. — Глупости какие. Я всего лишь понял, что мне ничего не хочется. Вообще ничего. Ни работать, ни зарабатывать. Я хочу лечь где-нибудь в шезлонге под пальмой и просто лежать, слушать, как шумит море до тех пор, пока мне и это не надоест. — А потом? — А потом я что-нибудь придумаю, — усмехнулся Веретенников, — поверьте, у меня неплохо работает фантазия. — Я верю, — кивнул Лунин, — только, если не ошибаюсь, в Карловых Варах нет моря. — Ну что поделать, — Веретенников подарил Лунину на прощание еще одно слабое подобие улыбки, — везде свои недостатки. * * * Разъяренный медведь, выпучив глаза, неотрывно смотрел на огромного кабана. Тот тоже, не мигая, уставился на своего противника. Огромные клыки вепря выглядели устрашающе, однако хозяин тайги был, несомненно, сильнее. Со стороны за этой схваткой, которая вот уже несколько лет не могла ни начаться, ни кончиться, наблюдала голова огромного лося. Ее стеклянные глаза безучастно смотрели на противостояние таких некогда грозных и таких беспомощных теперь противников. Окинув взглядом зал ресторана, Лунин вслед за метрдотелем прошел на верхнюю галерею, где его уже ждали. Два охранника стояли у лестницы, облокотившись на перила, и разглядывали Илью все то время, пока он неторопливо поднимался. Переведя дух, Лунин прошел к угловому столику, за которым расположился потягивающий коньяк Гришин. Через стол от него сидели еще двое мужчин, прервавших свою беседу при появлении следователя. На столе у них было совершенно пусто, из чего Илья заключил, что мужчины либо совсем недавно появились, и их еще не успели обслужить, либо пришли в ресторан не для того, чтобы перекусить. Сам Лунин был достаточно голоден, однако, на его взгляд, цены в «Гризли» были несколько высоковаты для того, чтобы получать от съеденных здесь блюд удовольствие. — Мне зеленый чай. С жасмином, — буркнул он в спину уже повернувшегося, чтобы уйти, метрдотеля. Мужчина удивленно взглянул на Илью, словно тот сказал что-то неприличное и, коротко кивнув, удалился. — А что это вы так скромно? — Гришин промокнул губы салфеткой. — По вам и не скажешь, что вы такой любитель чая, — его губы чуть растянулись в улыбке, — с жасмином. — По вам тоже не скажешь, что для того, чтобы пообедать, вам нужна помощь роты красноармейцев. — Илья оглянулся на застывших охранников и уселся на клетчатый диванчик напротив Гришина. — Ну знаете, статус обязывает, — Геннадий Александрович вновь протянул руку к бокалу с коньяком, — так что они везде со мной ходят.