* * * Сейчас она идет, глядя в землю, и понятия не имеет, куда ее несут ноги. Не домой, не прочь отсюда. Просто куда-то. Все кончено, она все испортила. Он никогда ее не простит. А что мне было делать? — кричит внутренний голос. Я не могла остаться в машине, раз движение перекрыли. Кто-то из очереди мог узнать ее машину, подошел бы поболтать. И увидел бы, что это не она. Ты могла уехать, говорит другой голос внутри. Голос Уильяма. Просто повернуть и уехать домой. Я ведь велел тебе сразу же позвонить, если что пойдет не так. Почему ты никогда не можешь поступить как велено? Потому что я больше не в силах. Ты мог бы понять. Вероятно, она говорит вслух, кричит прямо навстречу ветру, она не знает. Ничего я не знаю, думает она, а мысли мчатся все быстрее, и ни одной она поймать не в состоянии. Знает, это уже не играет роли. Теперь она ничего сделать не может, только идти вперед. Она скользит на утоптанном снегу, делает шаг на мостовую. Резкий сигнал автомобиля, который в последнюю секунду умудряется избежать наезда. Испуг, потом вновь приходит понимание. Единственная уверенность вновь проникает сквозь хаос. Уильям все равно одержит верх. Как всегда. Он такой. 77 Ее встречает плотная стена черноты. Кромешная тьма и спертый запах сырости. Что-то затхлое. Секунду она медлит. Наверно, где-то все же есть выход из угольной шахты? Может, даже не один? Она ведь видела эти выходы, когда ребенком ходила с тетей Ингеборг в лес за грибами. Иногда кое-как заколоченные, иногда тщательно замурованные. Предостережения Ингеборг по-прежнему звучат в ушах: “Тот, кто туда зайдет, никогда наружу не выйдет”. Через плечо Карен бросает взгляд в винный погреб, видит разруху — разбитые бутылки, угадывает в глубине стальную дверь. Может, лучше остаться, чем рисковать заблудиться в подземных выработках. В ходах сообщения, поправляет она себя, сами выработки по меньшей мере на сто метров глубже. Потом она отворачивается, делает первый шаг. Поднимает тяжелый латунный подсвечник, раздумывает. Слишком он тяжелый, будет ее задерживать. Она сует руку в карман джинсов, нащупывает зажигалку. Потом гасит шесть из семи свечей, запихивает их за пояс. Седьмую свечу берет в руку и выпускает подсвечник, который с тяжелым гулом падает наземь. Несколько шагов — огонек мигает. Она останавливается, размышляет. Надо найти способ прикрыть пламя, чтобы не погасло, ладони недостаточно. Колпак, стакан, что-нибудь в таком роде. Она возвращается в винный погреб. Чувствует, как стекла режут руки, когда при свете единственной свечки перебирает груду битых бутылок. В конце концов находит кое-что подходящее. Бутылку, почти целую, только без донышка. Правда, край скола очень острый. Надо защитить руку, хорошо бы тканью. Футболкой, думает она. Обмотаю руку футболкой и пойду просто в бюстгальтере. Я выдержу. Холодно, но я выдержу. — Черт! — бессильно кричит она. — Останусь здесь, в тепле, и напьюсь до бесчувствия. Не могу больше. В тот же миг Карен замечает белый лоскут возле бочки с виски. Она обматывает руку и часть запястья прочной тканью, зажимает свечу между большим и указательным пальцем, осторожно накрывает ее разбитой бутылкой. Несколько раз помахивает рукой взад-вперед. Порядок — огонек не трепещет. Одной рукой опираясь о шершавую стену, а в другой сжимая свечу, она снова углубляется в проход. Ей не по себе, но она идет вперед. Шаг за шагом, думает она. Иди и все, хуже не будет. Двадцать минут спустя выясняется, что будет. Клаустрофобией Карен Эйкен Хорнби раньше никогда не страдала. А вот теперь страдает. Непроглядная тьма впереди и позади. Внезапное осознание, что плечом она чувствует одну стену, а рукой касается другой. И если поднимет руку, непременно коснется потолка. Вокруг нее непроницаемая гора, а сверху земля и снег. Ее так и подмывает замолотить руками во все стороны. Закричать. Но страх, что ее окружает тесный коридор и что затхлый воздух проникнет еще глубже в легкие, останавливает ее. И она продолжает идти вперед, лишь движение удерживает ее от полной паники. Неровная поверхность под ногами заставляет ее перед каждым шагом ощупывать ногой, нет ли ям или камней. Выход должен быть, молча твердит она. Должен. Неожиданно стена кончается, рука хватается за воздух. Она поднимает свечу и видит, что проход раздваивается. Она осторожно ощупывает угол. Медлит. Проход, где она находится, вроде как ведет дальше, но слева есть еще один. В нарастающей панике она пытается определить, в каком направлении шла. Вход в “Комплекс” расположен на востоке, при первом своем визите она видела лестницу в погреб — та вела на север. Но, может быть, она поворачивала. Наверно, поворачивала. Или? Понятия не имею, думает она, чувствуя, как в горле свербят слезы. Да и какая разница, в каком направлении я иду. Ощупывая ладонью стену, она сворачивает за угол и продолжает путь. Этот проход как будто бы шире прежнего, и на миг клаустрофобия чуть слабеет. В следующую секунду Карен резко останавливается. Огонек свечи освещает стену, на которую она едва не налетела. Тупик. В тот же миг свеча гаснет. 78 Карл Бьёркен глядит на пассажирское сиденье брошенной машины, и все зыбкие надежды, что он таки ошибся, вмиг улетучиваются. Машина точно Карен. На сиденье лежит ее сумка. Он ее узнает, без сомнения. Но самой Карен нет и следа, думает он, озираясь по сторонам. Не снимая перчаток, открывает сумку, роется в содержимом, но того, что ищет, не находит. Достает свой мобильник, вызывает номер Карен. Две секунды спустя в машине раздается знакомый сигнал. Выуживая мобильник из щели между сиденьями, он слышит за спиной раздраженный голос: — Вот чертова баба. Открыла дверь и ушла. Видать, напрочь башню снесло. Карл оборачивается. — Как она выглядела? — спрашивает он у мужчины, который стоит у него за спиной и тянет шею, пытаясь заглянуть в автомобиль. На нем толстый темно-синий пуховик, словно бы еще раздувшийся на крепком ветру. Во взгляде читаются злость и любопытство. — Да черт ее знает, — медленно произносит он. — Вроде темноволосая. Волосы длинные, да, точно. Помню, ветер их прямо дыбом поставил. — Вы заметили, в какую сторону она пошла? — А то! Тут можно идти только в одну сторону, если не намерен двинуть в море! Мужчина кивает на асфальтированную площадку и здание терминала. — Я имею в виду дальше, — стиснув зубы, говорит Карл. — Вы видели, куда она направилась дальше? Мужчина качает головой, и Карл его отпускает. Захлопывает дверцу машины, оборачивается к парню в оранжевом жилете, который как раз подошел. — Вызывайте эвакуатор. В машину не соваться. — Так мы же вроде хотели закоротить зажигание, а? — Чтобы внутрь никто не совался! Считайте это местом преступления. Парень недоверчиво глядит на него: — Местом преступления? Черт побери, это ж просто баба, у которой не все дома. Нет, думает Карл. Тут кое-что совсем другое. * * * Полчаса спустя Карл Бьёркен выезжает из полицейского гаража в Люсвике на машине с полицейским логотипом. Он бегом пробежал примерно километр от паромного терминала до местного полицейского участка, по дороге попробовал сперва связаться по мобильнику с Корнелисом Лоотсом, чертыхнулся, нарвавшись на автоответчик, вызвал следующий номер. Турстейн Бюле ответил незамедлительно. — Сейчас же отправлю туда нескольких ребят, — сказал он, выслушав запыхавшегося Карла. — Но я не понимаю, что, по-вашему, могло случиться. — Понятия не имею, — рявкнул Карл. — Но что-то не так. Карен никогда бы так не поступила. Не ушла бы, бросив все. А когда Карл ворвался в паб, Эллен Йенсен совершенно уверенно сообщила: Карен с утра не появлялась. Если надо, пусть сам посмотрит в комнате. Он так и сделал. Поднялся наверх, взбежал через две ступеньки, меж тем как тревога все нарастала. Где она, черт побери? Во всяком случае, не в этой комнате. * * * Сейчас он методично ездит по Люсвику, высвечивая фарами каждый уголок. Едет по улочке, где они с Карен всего несколько дней назад спасались от журналистов. Карен нигде нет. Вообще ни души, никто носа не высовывает в такой шторм. Карл разворачивается, останавливается перед отелем “Риндлерс”. Взбегает по ступенькам, меж тем как снег толстым слоем налипает на подметки берцев. Портье с удивлением смотрит на высокого мужчину, который вбегает в холл, оскальзывается на гладком полу, но в последнюю секунду умудряется устоять на ногах. Карл сыплет вопросами, и с каждым ответом надежда тает. Нет, никто с таким именем не регистрировался. Нет, других женщин тоже не было, ни блондинок, ни брюнеток. — Вообще ни одна женщина не регистрировалась, за весь день, — говорит портье, по голосу слышно, что терпение вот-вот лопнет.