– Нет, я вас понимаю. – Именно таким ощущала Эстелла дом в квартале Марэ. Словно в незапамятные времена там было счастливое место. И порой это счастье сочилось из стен, заставляя дом игнорировать всех призраков. Будто он пытался вернуть давно забытые времена. – Я одного не понимаю: почему Лена проявила такую щедрость? Миссис Парди улыбнулась: – Люди об этом не догадываются, потому что она очень необщительна. Однако мисс Тоу – самый добрый человек из тех, кого я когда-либо знала. И нет никакого сомнения, что вы с ней родственницы. Никогда не видела людей настолько одинаковых. У мисс Тоу нет настоящей семьи. Возможно, это для нее способ породниться с вами, дать знать, что она хотела бы узнать о вас больше. А ведь Алекс настаивал именно на этом – взглянуть на ситуацию глазами Лены. Да, непросто расти без родителей, с опекуном, который, по информации Алекса, невменяем и опасен. Как можно не быть замкнутой, если ты видела так мало любви? Сердце Эстеллы сжалось от раскаяния: она была с Леной слишком резкой, почти грубой, а теперь Лена предоставляет ей помещение для работы и все, что нужно, в то время как Эстелла не отплатила ничем, кроме подозрений. – Если вы с Леной на связи, передайте ей, пожалуйста, большое спасибо. Я верну долг платьями. – Она будет счастлива. – Вы сказали, Лена уехала на несколько месяцев? Значит, у меня куча времени пошить для нее кое-что. Миссис Парди кивнула: – Да. Один печальный факт: я-то полагала, она нашла мужчину, который ее заинтересовал. Но, кажется, я ошиблась. – Так она уехала не с Алексом? – Нет, она уехала не с мистером Монтроузом, – вздохнула миссис Парди. – Досадно. Я думала, если она смогла влюбиться… – Женщина запнулась. – Влюбиться – это замечательно для каждой женщины, верно? – Я полагаю, да. Эстелла покинула дом с коробкой пирожных, которую миссис Парди ей навязала, и припомнила последний вопрос. Если уж кого расспрашивать о любви, то точно не ее. Мама, насколько известно, никогда никого не любила, а сама Эстелла в Париже спала с двумя мужчинами, однако тоже не любила ни одного из них, а поступала так лишь из желания удовлетворить тайное любопытство – что за чувство, которое описано в стольких книгах, фильмах, в искусстве – буквально везде! Эстеллу едва не расстреляла торпедой германская подлодка, она видела оборванных, голодных людей, в отчаянии бегущих из Парижа под натиском жестокого врага, она помогла шпиону союзников тайно переправить из Парижа карты, однако она никогда никого не любила. И, возможно, не полюбит. По крайней мере, сейчас. На это нет времени. У нее модный показ на носу! Глава 13 Алексу не терпелось поскорее выбраться из Лондона вопреки возражениям начальства, которое считало, что ему следует держаться подальше от тыла врага и что он более полезен живой в конторе, чем мертвый во Франции. – Смотря что понимать под определением «живой», – высказался он перед тем, как «Лайсандер» забросил его во Францию. «Вот и все», – подумал Алекс, когда дернул за кольцо, однако парашют раскрылся лишь наполовину. И он полетел сквозь небо навстречу земле так, как еще никто не летал. К счастью, на земле его ждала группа встречающих. К счастью, этим утром один крестьянин сметал сено в стог. К счастью, Алекс приземлился прямо в этот стог. Однако подробности он узнал намного позже. Несколько месяцев спустя, когда выздоравливал. А тогда он сломал руку и ногу и потерял сознание. Когда Алекс покинул «Миссию моряков»[48] в Марселе, пункт сбора участников Сопротивления, он обнаружил, что война не закончилась, а, наоборот, свирепствует как никогда. Наконец он добрался до Парижа через Тулузу, и мать Эстеллы получила посылку. Он не передал ее лично в руки; он попросил другого агента, Питера, переслать посылку через «секретный почтовый ящик», один из многих, разбросанных по Франции. Алекс понимал, что нельзя рисковать и приближаться к женщине, дочь которой он не мог выбросить из головы. Не хотел лишний раз подвергать ее опасности. В посылке было три вещи. Первая – письмо от Алекса, неподписанное, умоляющее Жанну Биссетт не идти по стопам месье Омона и не предоставлять свое жилье в качестве безопасного убежища сбитым летчикам, потому что он понимал – Эстелла придет в ярость, обнаружив, что мать подвергает себя опасности, а Алексу это известно. Правда, он подозревал, что, если Жанна Биссетт во всем похожа на свою дочь, она сожжет письмо и проигнорирует его просьбу. Вторая – пачка немецких денег, достаточная для покупки спиртного на черном рынке, чтобы подпаивать консьержа на случай, если Жанна продолжит помогать союзникам; по крайней мере, спьяну он ничего не заметит. Третья – письмо Жанне от Эстеллы, которое Алекс тайно стащил, зная, что обычной почтой оно никогда не дойдет до Парижа. Он бы и ответа подождал, не будь это слишком рискованно. По всей территории Франции, от Парижа до Лиона, Марселя и Перпиньяна, Алекс доставлял подобные посылки – с деньгами и сигаретами, – передавая их через связных и курьеров. Все они предназначались женщинам, которые, подобно Жанне Биссетт, обеспечивали связью движение Сопротивления во Франции; женщины не вызывали подозрения, и в этом была их сила. Ему требовалось снабжать всех, кто рисковал жизнью, средствами для ведения борьбы. Однако Жанна была единственной, кому он передал письмо от дочери. * * * Мастерская в Грамерси-парке оказалась просто раем – так много света проникало в нее через окна в ранние утренние часы, когда Эстелла, прежде чем отправиться в «Студию Андре», садилась за большой старинный стол, ставший для нее рабочим местом. Она сшивала детали выкроек, которые Сэм делал накануне, максимально используя солнце и тишину и наслаждаясь теплом и безопасностью, словно пребывала в трансе, словно каким-то образом принадлежала к этой комнате, и та подбадривала ее. Эстелла порой даже беседовала с комнатой вслух, прикладывая к себе законченное платье и спрашивая: «Ну и как оно тебе?» Напрягая слух, она практически слышала, как одобрительно шуршат шторы, и могла поклясться, что люстра от Тиффани сверкает чуть ярче, а оконные стекла выпячиваются наружу в улыбке. Вечерами после работы они с Сэмом шли прогуляться по Грамерси-парку, а миссис Парди приносила им перекусить и порой задерживалась, и тогда они ели втроем; Джейни тоже присоединялась к друзьям, прежде чем отправиться на свидание с Нейтом. Это было веселое время. Они с Сэмом смеялись над задумками, которые вопреки надеждам Эстеллы не вполне удались, и никогда не унывали, потому что Сэм заявлял в своей обычной легкой манере: «Попробуем снова. В следующий раз получится». А если не получится и в следующий раз, то можно будет попробовать позднее. Сэм был искусным закройщиком. Эстелла спросила его однажды поздним вечером, когда они упорно трудились уже месяца полтора: – Как такое случилось? Я вышла покурить на палубу, и из всех мужчин на пароходе рядом оказался именно тот, кто помогает мне больше всего? Он улыбнулся и положил ножницы. – Не уверен, что «случилось» правильное слово. Я увидел тебя на пароходе и подумал – вот самая необыкновенная из женщин на борту. И раз уж мне суждено две недели плыть через Атлантику, то лучше провести это время в компании такой девушки. Эстелла рассмеялась: – Так ты планировал соблазнить меня, а подлодка помешала? – Нет. Я просто хотел с тобой поговорить. И проверить, действительно ли ты так красива, как выглядишь издалека. Она покраснела: – Не надо… Куда может завести этот разговор? Они с Сэмом были просто друзьями, и это многое упрощало. Эстелла могла засидеться с ним вдвоем в одной комнате далеко за полночь, не ожидая подвоха. Она принимала на веру, что Сэм тратит очень много своего времени на работу с ней лишь потому, что это доставляет ему удовольствие; не нужно опасаться, что он хочет получить что-то взамен. – А затем до меня дошло, что ты по натуре эксплуататор. И теперь я вижу только женщину, которая подкидывает мне один эскиз за другим, сует в руки рулоны ткани и приговаривает: «Сделай эту выкройку как можно быстрее!» Он свел все к шутке, и Эстелла вновь почувствовала себя комфортно. – Неужто я и вправду такая? Прости. Наверное, тебе хочется бывать в обществе, как Джейни, и подыскивать себе девушку более подходящую. – Я тебя подкалываю. Мне нравится эта работа. А развлечься можно и после. К тому же у меня есть тайные мотивы. – Ого! – Я хочу, чтобы наш замысел удался. Тогда я смогу уйти с текущей работы и бросить кроить подделки. – С той минуты, как я смогу платить тебе, у тебя будет настоящая работа. Не закройщик, а руководитель мастерской. – Она улыбнулась, и Сэм ответил тем же. В этот момент Эстелла подумала, что она действительно справится. Что на показ придут один или два покупателя, которым понравятся модели, и они разместят заказы. Тогда она сможет предложить Сэму и Джейни настоящую работу, и «Стелла Дизайн» станет маркой, которую женщины начнут искать в магазинах, отправляясь на шопинг. По субботам Эстелла приходила в Грамерси-парк рано, стараясь выскользнуть из комнаты в «Барбизоне» потише и не разбудить Джейни, часто возвращавшуюся в отель за полночь. Суббота была для нее днем рисования, когда она могла перенести образы из головы на бумагу сначала карандашом, а затем акварелью, уточняя детали – складки на юбке, линию рукава… А в заключение добавляла заметки по поводу пуговиц, пряжек или ткани. Работалось легко; зажатый в руке карандаш порхал над листом, не останавливаясь. И вдруг Эстелла ощутила на себе пристальный взгляд, от которого едва не остановилось сердце, словно кто-то толкнул ее в грудь, и пульс замедлился. В дверях стоял мужчина, прилично одетый, однако источавший такой холод, что Эстелла обхватила себя руками. Она вскочила. Миссис Парди впустить незнакомца не могла – у нее по субботам выходной. Эстелла оставила парадную дверь открытой для Сэма и Джейни, вот только они придут попозже, через несколько часов. А значит, Эстелла одна в комнате с мужчиной, который, казалось, наслаждался ее смущением – его глаза вспыхнули каким-то безумным огнем, рот искривился в улыбке, от которой Эстелле стало не по себе. – Так, значит, – произнес он, – вас и правда две. Очевидно, он знает Лену. – А вы?.. – пролепетала Эстелла. Он переступил порог, взял в руки один из законченных эскизов – раскрашенный акварелью карандашный рисунок с приколотым к листу образцом ткани – и прогнусавил: – Трудишься как пчелка. – Я бы не хотела, чтобы вы трогали мою работу, – деревянным голосом проговорила Эстелла. Он схватил другой эскиз, затем третий. Ужас сковал внутренности Эстеллы – сильнее, чем посреди океана под прицелом немецких торпед. Тогда она, по крайней мере, знала, кто враг и каких последствий можно ожидать. А сейчас не знала ничего: ни намерений этого мужчины, ни того, на что он способен. – Пожалуйста, верните их мне. – Эстелла протянула руку, стараясь сохранять нейтральный тон и не желая показывать, насколько она опасается, что он порвет ее эскизы, или подойдет еще ближе, или еще что-нибудь скажет своим визгливым голосом – голосом истеричного ребенка, не знающего границ. – А ты с гонором. Кое-чем похожа на мою подопечную. Его подопечную. Кровь отхлынула от конечностей и понеслась к сердцу и легким, которые больше всего в ней нуждались, для того чтобы пережить этот разговор. – Вы – Гарри Тоу. В ответ он выдал улыбку – две трети безумия, одна треть жестокости. – Да. Эстелла проклинала себя за то, что все это время, задаваясь вопросом, кто такая Лена и кем она ей приходится, старательно избегала проблему более серьезную и даже не подумала разузнать о Гарри Тоу. Его предрасположенность к убийству и насилию распространялась только на жену и ее любовников, или Гарри без разницы, в кого стрелять и кого мучить? Ей отчаянно захотелось выскочить из комнаты, броситься вниз по лестнице и оказаться на улице, чтобы крикнуть: «На помощь!» Вместо этого Эстелла ждала, не отрывая глаз от своих эскизов и от рук сжимавшего их мужчины, стараясь силой внушения заставить его положить работы на место, уйти и никогда не возвращаться. – Я полагала, вы живете в Вирджинии, – сказала она с легкой дрожью в голосе. – До меня дошли слухи, что на Манхэттене происходит кое-что достойное внимания. – Он опустил эскизы на стол. – А где же наша очаровательная Лена?