– В общем, скажу как есть, ладно? – пробует он, потому что знает: так надо. – Не тебе, девочка, ловить серийных убийц. – И что, мне просто забыть? – Она снимает черно-белый пятнистый шарф, открывая шрам поперек горла. – Серьезно, Дэн? – Нет, – отвечает он просто. Потому что она не сможет. Никто бы не смог. «Не зацикливайся на прошлом, – говорят люди. – Жизнь продолжается». Но этот сраный мир ежедневно забывает про творящийся в нем кошмар, и пора бы ему начать отвечать за поступки. Он возвращается к теме: – Ладно, значит, ты ради этого полезла копаться в статьях? Ищешь антикварные зажигалки? – Вообще-то, – говорит она, повязывая шарф обратно, – ей меньше ста лет. Так что она винтажная, а не антикварная. – Не умничай, – ворчит Дэн. Они перешагнули опасное обсуждение, и это радует. – Но заголовок бы вышел хорошим, согласитесь. – «Винтажный убийца»? Да просто блестяще. – Вот-вот. – Э, нет. Помочь я тебе помогу, но лезть в этот ящик Пандоры не стану. Я пишу про спорт. – Забавное выражение, кстати. Учитывая, что в итоге ящик Пандоры все же открыли. – Ну, я этого делать не буду. Мне через девять часов лететь в Аризону, смотреть, как мужики машут битами. А вот для тебя есть задание. Читай свои вырезки. Попроси библиотекарей поискать что-нибудь конкретное. Необычные находки на трупах, вещи, которые не вяжутся с убитыми, – что-то такое. На теле Мадригал ничего не нашли? – Об этом нигде не сказано. Я пыталась связаться с родителями, но они переехали и сменили номер телефона. – Ничего. Дело закрыто, так что информация должна быть в публичном доступе. Сходи в суд, проверь, там оно или нет. Поговори с ее друзьями, опроси свидетелей, можешь даже разыскать прокурора. – Хорошо. – И дай объявление в газету. – «Разыскивается серийный убийца, белый, мужского пола. Хорошее времяпрепровождение и пожизненное заключение гарантируются». Ну да, он точно откликнется. – Не буянь. – Давно хотели меня осадить? – дразнит она. – Через объявление можно найти близких погибшей. Полицейским плевать, но семья-то заметит все мелочи. – Спасибо за совет, Дэн. Правда. – Про работу тоже не забывай, у тебя все-таки практика. Пришлешь мне в гостиницу информацию о новом составе. И узнай уже, как играют в бейсбол. – Да что узнавать. Берешь мяч. Берешь биту. Все просто. – Уф… – Шучу. Там хоть понятные правила, в отличие от этой фигни. Какое-то время они просто сидят и смотрят, как мужчина в блестящем синем комбинезоне и шлеме, присев на корточки, несется по отвесному склону на двух пластиковых дощечках, а потом выпрямляется, и изгиб трамплина подкидывает его высоко в воздух. – Кто вообще это придумал? – спрашивает Кирби. «Вот уж действительно», – думает Дэн. Абсурд и изящество человеческих устремлений. Зора 28 января 1943 Корабли возвышаются над равниной стальными громадинами, в любой момент готовыми покинуть причал и попрощаться с расстилающимися за ним замерзшими полями кукурузы. Они отправятся вниз по реке Иллинойс, через Миссисипи проплывут мимо Нового Орлеана и выйдут в Атлантический океан, а его бурные воды принесут их к вражеским берегам на другом конце света. Тогда в носовой части корабля распахнутся массивные двери, опустятся рампы, словно подъемные мосты, и в ледяную воду линии огня высадятся солдаты и танки. Чикагская строительная компания «Чикаго Бридж-энд-Айрон» свое дело знает. Их корабли продуманы до последней детали, как и водонапорные башни, которыми они занимались до войны, но их строят в таких количествах, что даже не называют. Семь кораблей в месяц; каждый рассчитан на тридцать девять легких танков, «Стюартов», и двадцать средних, «Шерманов». Работа на верфи кипит круглосуточно: под лязг и бряцание они торопятся как можно быстрее выдать очередное танкодесантное судно. Люди работают всю ночь напролет: мужчины и женщины, греки, поляки, ирландцы, но только одна негритянка. «Законы Джима Кроу» о расовой сегрегации в Сенеке до сих пор здравствуют и процветают. Сегодня на воду спускают очередной корабль. Чиновница из организации обслуживания вооруженных сил, натянувшая изящную шляпку, разбивает о нос танкодесантника LST-217 бутылку шампанского, хотя мачту до сих пор не подняли. Все хлопают, свистят, топают ногами, когда пять с половиной тысяч тонн металла отправляются вниз по рампе. Корабль входит в узкую реку боком – иначе не сможет развернуться. Он врезается в речной порт и безумно качается на поднявшихся волнах, пока они не успокаиваются. На самом деле LST-217 спускают на воду уже второй раз, потому что он сел на мель в Миссисипи и его вернули на починку. Но это неважно. Людям нужен повод для праздника. Когда можно выпить и хорошенько потанцевать, боевой дух поднимается, как знамя на флагштоке. Зоры Эллис Джордан нет в бригаде работников, которые «бросают корабль» своей ночной смены и идут напиваться. Дома ее ждут дети, четверо голодных ртов, и не ждет муж, который никогда уже не вернется с войны – его корабль подорвала незамеченная подводная лодка. С флота пришли его документы – прощальный подарок – и жалованье. Медалью его, чернокожего, не наградили, зато прислали письмо, в котором правительство выражало глубочайшие соболезнования и хвалило судового электрика за храбрую смерть и заслуги перед отечеством. Раньше она работала прачкой в Чаннахоне, поселке рядом с Чикаго, но потом какая-то женщина принесла мужскую рубашку с обожженным воротником, и ей стало интересно, откуда такие следы. При приеме на работу перед ней поставили выбор: идти распиловщиком или сварщиком. Она спросила, где больше платят. – Что, денег хочешь? – спросил начальник. Но Гарри погиб, а в правительственном письме не было сказано, на какие деньги теперь кормить, одевать и учить его детей. Начальник сказал, что она не продержится и недели: «Цветные быстро отсюда сбегают». Но она крепче всех остальных. Может, потому, что женщина. Косые взгляды и грубые слова не беспокоят ее; все они меркнут перед пустотой, с которой она делит постель. Но официального жилья для цветных не предоставляют и уж тем более не расселяют их семьи, поэтому ей приходится снимать маленький домик: две комнаты и туалет на улице, фермерское жилище в пригороде Сенеки. От работы до дома она ходит пешком, но час пути в одну сторону позволяет ей чаще видеть детей. Она понимает: в Чикаго было бы легче. Ее брат, несмотря на эпилепсию, работает на почте. Он говорит, что помог бы с работой, а его жена помогла бы с детьми. Но возвращаться туда слишком больно. Весь город пронизан воспоминаниями о Гарри. Там живут не одни только белые, и иногда перед глазами мелькает лицо мертвого мужа – она бежит за ним, хватает за руку, но навстречу ей оборачиваются лишь незнакомцы. Она понимает, что наказывает себя. Понимает, что это всего лишь глупая гордость. И что? Этот балласт – единственное, что не дает ей опуститься на дно. За час она зарабатывает доллар и двадцать центов, плюс пять центов за переработки. Поэтому, когда торжественный спуск завершен, а к двести семнадцатому причалу тащат следующее судно, Зора уже стоит на палубе очередного танкодесантника, вооружившись маской и сварочным аппаратом, а рядом сидит малышка Бланш Фаррингдон, которая безропотно подает электроды. Корабли строятся поэтапно; над ними работают разнопрофильные команды, передавая дела из рук в руки. Зора предпочитает работать на палубе. В самом корабле слишком узко и тесно: раньше она варила листы обшивки, прокладывала основу для проводки и вентилей, которые заполняли водой балластные цистерны, помогающие плоскодонным судам удержаться на океанских волнах. Ей постоянно казалось, что она сидит внутри оболочки, оставшейся от огромного металлического жука. Но пару месяцев назад она сдала экзамен по воздушной сварке. Платят за нее больше, и работать можно на воздухе – но, главное, теперь она отвечает за сварку орудийных башен, которые будут разносить проклятых фашистов на ошметки. На палубу падает снег. Большие пушистые хлопья оседают на плотной ткани их мужских курток и тают, оставляя за собой влажные пятна. Постепенно они впитываются глубже – так же, как искры сварочного аппарата прожигают ткань. Ее лицо защищает маска, но шею и грудь покрывают мелкие пятна ожогов. Но работа хотя бы ее согревает. Бланш мелко дрожит, и ее не спасают даже расставленные вокруг запасные горелки, включенные на полную силу. – Так делать опасно, – резко говорит Зора. Она злится на Леонору, Роберта и Аниту – те ушли танцевать, бросив их здесь вдвоем. – Мне все равно, – несчастно отвечает Бланш. Мороз разукрасил ее щеки румянцем. Между ними с Зорой до сих пор царит напряжение. Вчера Бланш пыталась поцеловать ее; встала на цыпочки, когда они пошли относить снаряжение в сарай, и прижалась к губам Зоры своими, стоило только снять маску. Поцелуй вышел невинным и робким, но полным очевидных намерений. Внимание Зоре приятно. Бланш чудесная девушка, несмотря на худобу, общую бледность и безвольный подбородок; она немного тщеславная – один раз чуть не сожгла себе волосы, после чего начала убирать их в хвост, но краситься на работу не перестала, хотя макияж смывается по́том. Но Зора и так делит время между девятичасовыми рабочими сменами и уходом за детьми, и даже появись у нее лишняя минутка, ей это просто неинтересно. Разумеется, предложение соблазнительное. Никто не целовал ее с того дня, как Гарри ушел на флот. Но крепкие руки, накачанные за время работы на верфи, не делают ее лесбиянкой, как и повсеместная нехватка мужчин. Бланш совсем еще девочка. Чуть старше восемнадцати, и ко всему прочему – белая. Она не понимает, что делает, да и как Зора объяснит их отношения Гарри? Она говорит с ним, когда возвращается домой по утрам: рассказывает о детях, об изнурительном труде на кораблестроительной верфи, о том, что работа эта не только полезна, но и позволяет занять мысли и меньше по нему скучать. Хотя это «меньше» не вяжется с ноющей пустотой, которая всюду волочится следом. Бланш суетится, приносит с другого конца палубы толстый кабель и бросает его Зоре под ноги. – Я тебя люблю, – быстро шепчет она ей на ухо, но Зора делает вид, что не слышит. У нее толстый шлем – она действительно могла не заметить. Следующие пять часов они работают молча, обмениваясь фразами только при острой необходимости: «подай», «принеси». Пока Зора наваривает крепление, Бланш придерживает обшивку, а потом сбивает шлак молотком. Бьет она сегодня топорно и невпопад. На это больно смотреть. Наконец свисток оповещает о конце смены, освобождая от обоюдной агонии. Бланш бросается вниз по лестнице, а Зора идет следом: ее замедляют шлем и тяжелые мужские ботинки, которые она набила газетами, чтобы они сидели на ноге по размеру. Но однажды прямо у нее на глазах упавший ящик раздробил ступню женщине в мокасинах, и повторять чужих ошибок она не желает. Зора спрыгивает на сухой док и лавирует в толпе пересменки. Из рупоров, висящих на столбах рядом с прожекторами, льется громкая музыка: бодрые воодушевляющие радиохиты. Бинг Кросби, которого сменяют Братья Миллс, а потом Джуди Гарленд. К тому времени как она убирает все инструменты и проходит мимо кораблей разной степени сборки, вокруг которых по траншеям ползают гусеничные краны, из громкоговорителей доносится голос Эла Декстера. «Детка с пистолетом». Что сердца, что пистолеты. «Положи их на место, детка». Зора не хотела обманывать малышку Бланш. Постепенно толпа редеет: часть женщин уходит к казенным машинам, часть плетется к дешевым рабочим баракам. Деревянные кровати там многоярусные, такие же высокие, как койки в каютах танкодесантников. Зора идет на север по Мэйн-стрит. Сенека, бывший поселок без кинотеатра и школы, разросся до оживленного трудового лагеря на одиннадцать тысяч человек. Война идет предприятиям на пользу. Обычно семьи рабочих селят в здании средней школы, но на нее это не распространяется. Щебень хрустит под ногами, когда она переходит железнодорожные пути – они ведут к Рок-Айленду, и когда-то именно здесь проходил путь, окультуривший Запад. Вагоны, набитые мигрантами – белыми, мексиканцами, китайцами, но особенно черными, – приносили надежду. Спасаясь из ада, творящегося на юге, люди запрыгивали на поезд в Город мечты. Их приманивали вакансии, размещенные в «Чикаго Дефендер» – или сам «Дефендер», где папа Зоры проработал за линотипом тридцать шесть лет. Сейчас по железной дороге доставляют запчасти. А папа ее давно покоится под землей. Она переходит шестое шоссе, над которым стоит жутковатая тишина, и поднимается на холм, где лежит кладбище Маунт-Хоуп. Она могла бы жить еще дальше. Но ненамного. Где-то на середине склона из-за деревьев навстречу выходит мужчина, опирающийся на костыль. – Добрый вечер, мэм. Можно вас проводить? – спрашивает он. – Не нужно, – отвечает она, качая головой. Она не представляет, что он мог тут забыть в это время суток. «Диверсант, – приходит первая мысль, навязанная работой, и только потом – насильник». – Но спасибо за предложение. День был тяжелым, а я возвращаюсь домой, к детям. К тому же сейчас не вечер, а утро. И действительно. Время едва перевалило за шесть, хотя на улице все еще темно и холодно так, что стучат зубы. – Ну что вы, мисс Зора. Неужели забыли меня? Я же говорил, что мы еще встретимся. Она резко останавливается. Какого черта? – Мистер, я устала и хочу отдохнуть. Я только что отработала девять часов, а дома меня ждут дети. Меня от вас в дрожь бросает. Так что валите отсюда и оставьте меня в покое. А не то я вам врежу. – Не сможешь, – отвечает он ей. – Ты же сияешь. Ты мне нужна. Он улыбается, как святой или как безумец, и, как ни парадоксально, это приносит извращенное чувство спокойствия. – Мне сейчас не до комплиментов, сэр, и о Боге я говорить не желаю, если вы из иеговистов, – небрежно бросает она. Даже в дневном свете она не смогла бы узнать мужчину, который говорил с ней двенадцать лет назад на ступеньках ее квартиры. Хотя папа в тот день так долго рассказывал, что нужно соблюдать осторожность, что ужас и нелюбовь к белым мужчинам преследовали ее еще долгие годы. Однажды какой-то лавочник даже ударил ее, потому что она на него пялилась. Но она давно уже про это не вспоминала, а сейчас темнота и изнеможение пронизывают до костей. Все мышцы ноют, и сердце болит. Она не хочет тратить время на разговоры.