– Убита в ночи, – взволнованно шепчет она, запихивая резиновый шланг ему в горло. Зубы удерживает металлический каркас: его вкрутили прямиком в челюсть, так что побриться не получается. – Н-н-нгк. – Ах, да не нойте. Повезло, что у вас просто вывих. О чем я говорила? А, танцовщица – ну, стоило ожидать, что она так закончит. Потаскушка. – Она щелкает ампулу, разгоняя воздушные пузырьки, а потом срезает кончик скальпелем и набирает морфин в шприц. Спрашивает, словно между прочим: – А вы на такие выступления ходите, мистер? Харпер качает головой. Голос у нее переменился, что интересно. Харпер знаком с такими женщинами, как она. Смотрят на всех с высоты своей благонравственности. Он устраивается в кровати удобнее, дожидаясь, пока подействует обезболивающее. На то, чтобы добраться сюда, ушло два дня агонии. Он прятался в сараях, рассасывал лед, грязный от копоти, долетавшей из доков, пока не запрыгнул на поезд из Сенеки в Чикаго. Вместе с ним ехали одни бомжи да бродяги – народ, которого синяками не напугать. Железная конструкция на зубах помешает охоте на девушек. Он не сможет с ними заговорить. Придется на время залечь на дно. Придумать новый подход к делу. Больше он в драку не полезет. Нужно придумать, как их можно связать. Ну, хотя бы боль потихоньку проходит, утопая в морфине. Только чертова медсестра все крутится у постели, хотя смысла в этом нет никакого. Харпер не понимает, что ей здесь нужно. Лучше бы она поскорее ушла. – Фто? – Он устало машет рукой. – Просто проверяю, все ли у нас в порядке. Вы зовите, если что-то понадобится, ладно? Спросите Этту. – Она сжимает его ногу под покрывалом и выходит, цокая каблучками. «Хрю-хрю», – думает он и забывается наркотическим сном. * * * Его держат в больнице три дня. Говорят, что нужно понаблюдать за состоянием – за состоянием его кошелька, не иначе. Время, проведенное в постели, оставило за собой зуд нетерпения. Как только его выписывают, он отправляется на прогулку – и плевать на металлический каркас вокруг челюсти. Больше его врасплох не застанут. Он возвращается в прошлое, чтобы почитать про убийство. Газеты трубят о нем долго, а потом становится ясно, что нападение не связано с военными действиями, и про женщину забывают. Некролог печатает только «Дефендер», и там же Харпер выясняет, где ее похоронят. Не на кладбище, где он ее убил, – то предназначено только для белых, – а в Чикаго, в «Берр-Оук». Искушению противиться сложно, и он тоже приходит. Стоит позади – он единственный белый мужчина. А когда его спрашивают, что он здесь делает, он просто бормочет: «Ы щнаомы», и дурачье само придумывает историю за него. – Вы вместе работали? И вы приехали к ней на похороны? Прямо из Сенеки? – Они смотрят на него изумленно. – Вот бы побольше таких людей, – говорит женщина в шляпке, и его пропускают вперед. Отсюда видно гроб, лежащий в могиле среди моря лилий. Детей он узнает сразу. Трехлетние близнецы играют среди надгробий, не понимая, что происходит, но какой-то родственник раздает им оплеухи и тащит, рыдающих, обратно к могиле; двенадцатилетняя девочка сверлит Харпера взглядом, будто все о нем знает, и держит за руку младшего брата. Тот даже не плачет – потрясение не позволяет, – но то и дело судорожно сухо вздыхает. Харпер бросает пригоршню земли на крышку гроба. «Я это с тобой сделал», – думает он, и конструкция вокруг челюсти скрывает истинную природу его ужасной широкой ухмылки. Видеть ее под землей и понимать, что никто его не подозревает, неимоверно приятно. Наслаждаться воспоминаниями об убийстве не мешает даже боль в челюсти. Но покой быстро сменяется беспокойством. Харпер не может оставаться в Доме надолго. Тотемы гудят, выгоняя его обратно. Нужно найти следующую жертву. Уж ради этого-то ему не обязательно никого очаровывать, ведь правда? Он пропускает войну, которая быстро надоедает скудными талонами на еду и вечным страхом, написанным на человеческих лицах, и оказывается в 1950-м. Твердит себе, что просто хочет тут осмотреться, но понимает: его девушка где-то рядом. Он ее чувствует. В животе тянет, как в день, когда он пришел к Дому. Осознание всегда врезается острым клинком, когда он находит нужное место и видит талисман, что висит в Комнате. Это игра. Девушки прячутся от него в разных местах и эпохах. Они подыгрывают, с готовностью ожидая судьбу, которую Харпер для них подготовил. В том числе и она: сидит в кафе в старом районе Олд-таун, а на столе перед ней блокнот, бокал вина и сигарета. На ней облегающий свитер с рисунком из скачущих лошадей. Она рисует и улыбается, а черные волосы падают на лицо, перекрывая лица посетителей и проходящих мимо людей. Харпер подглядывает через плечо и видит наброски, на которые уходит по паре секунд, остроумные карикатуры прохожих. Возможность подойти появляется мгновение спустя: девушка хмурится, вырывает листок, комкает и выкидывает. Он катится к тротуару, и Харпер делает вид, что замечает его случайно. Склонившись, подбирает его и распрямляет. – Ой, ну что вы, не надо, – смеется девушка в ужасе, как будто ее застали заправляющей юбку в колготки, но пораженно смолкает, заметив металлическую проволоку на его челюсти. Рисунок вышел хорошим. Забавным. Он точно улавливает суть тщеславной красавицы в парчовом жакете, стремительно шагающей неподалеку от них: острый подбородок, треугольнички миниатюрной груди и точно такая же угловатая собачка. Харпер возвращает его на стол. На носу у девушки он замечает чернильное пятнышко – она бездумно потерла его грязной рукой. – Вы уони-и. – Да. Спасибо, – говорит она, а потом привстает. – Постойте. Можно вас нарисовать? Пожалуйста? Харпер качает головой и уходит – потому что заметил на столе зажигалку, черную с серебром, и не уверен, что сможет сдержаться. Вилли Роуз. Ее время еще не пришло. Дэн 9 мая 1992 Он уже к ней привык. И дело даже не в том, что теперь можно не тратить время на сбор информации прямо в дороге, и не в том, что она берет на себя телефонные разговоры с источниками цитирований. Рядом с ней просто приятно находиться. В субботу он отводит ее на обед в «Козла», чтобы она «приобщилась к культуре», потому что следующий шаг – ложа прессы во время живой игры. По стенам бара развешаны телевизоры и спортивные сувениры, а за зелено-оранжевыми столиками сидят завсегдатаи, среди которых немало журналистов. Выпивка тут неплохая, а еда весьма хороша, пусть и нацелена на туристов. Особенно после пародии в «Субботнем вечере», где сыграл Джон Белуши. Оказывается, ее Кирби видела. – Да, но этот бар давно пользуется скандальной славой, – говорит Дэн. – Он исторически связан с «Чикаго Кабс» – в 1945-м владелец привел на стадион Ригли своего козла. Даже купил ему билет, все такое, но от козла слишком сильно воняло, и его выгнали. Владелец так разозлился, что тут же поклялся: «Чикаго Кабс» никогда не победят в мировой серии. И они так ни разу и не победили. – А я-то думала, что они просто не умеют играть. – Только попробуй сказать так в ложе для прессы. – Я прямо Элиза Дулитл от бейсбола. – Кто? – «Моя прекрасная леди», ты что, не видел? Учишь меня этикету, чтобы я могла выйти в свет. – И работы предстоит много… – Тебе бы и самому сменить имидж не помешало. – Ну-ка? – Легкая неряшливость тебе идет. Ты вполне себе ничего, но одежда оставляет желать лучшего. – Так, подожди. Ты приударить за мной пытаешься или оскорбить? И кто бы говорил, девочка. Сама-то только и носишь, что футболки никому не известных групп. – Это ты их не знаешь. Мне бы тебя поучить. На концерт сводить, что ли. – Даже не надейся. – Кстати об обучении. Вычитаешь мою домашку? А то скоро игра начнется, придется смотреть. – Мне что, домашку за тебя делать? Здесь? – Я уже сделала. Просто проверь на ошибки. И вообще, сам попробуй учиться, работать и искать серийного убийцу в свободное время. – Подвижки есть, кстати? – Не особо. На объявление пока никто не откликнулся. Но адвокат подсудимых по делу Мадригал назначила мне встречу. – Я же просил поговорить с прокурором. – Он повесил трубку. По-моему, он решил, что я снова хочу открыть дело. – Ну, так и есть. Причем без всяких на то оснований. – Ничего, они скоро появятся. Ну так что, прочитаешь эссе? А я пока принесу чего-нибудь выпить. – Используешь ты меня, – ворчит Дэн недовольно, но все равно достает очки. Эссе варьируются от размышлений на тему существования свободы воли (к своему разочарованию, Дэн выясняет, что ее нет) до истории эротики в поп-культуре. Кирби плюхается за столик с двумя бутылками – пиво для себя, диетическая кола для него, – и видит, как Дэн приподнимает брови, вчитываясь в текст. – На выбор давали либо это, либо «пропаганду в военных фильмах двадцатого века», а я уже смотрела «Багз Банни против нацистов». Шедевр своего времени, кстати. – Можешь не объяснять, чем ты руководствовалась, просто учти – ваш препод явно пытается затащить как можно больше студенток в постель. – У нас ведет женщина, и нет, она не лесбиянка. Хотя, если так подумать, она упоминала, что подхалтуривает организатором оргий. Она с такой легкостью вгоняет его в краску. Бесит.