– У меня есть Дом. – Ему хочется рискнуть, а она выпила столько, что завтра не вспомнит и собственное имя, что уж говорить про чьи-то странные заявления. – Так у вас есть недвижимость, – нараспев тянет она. – Он открывается в другие времена. – Молли смотрит на него в замешательстве. – Кто? – Дом, милая. Я знаю, что нас ждет в будущем. – Как интересно, – мурлычет она. Не верит, конечно, просто подыгрывает. Если Харпер захочет – она во многом сможет ему подыграть. – Расскажите мне что-нибудь захватывающее. – Нас ждет еще одна большая война. – Правда? Ах, мне уже волноваться? А можете предсказать мое будущее? – Только если сначала кое-что с тобой сделаю. Она понимает его неправильно, как он и ожидал, смущенно краснеет, но возбуждается. Как предсказуемо. Ее пальцы легко скользят по его губам, изогнутым в едва заметной улыбке. – Знаете, мистер Кертис, а я ведь не возражаю… Или мне можно звать тебя Харпером? – Вы что делаете? – перебивает Этта, краснея от гнева. – Просто общаемся, дорогуша, – усмехается Молли. – Обсуждаем войну. – Потаскуха! – Элла вываливает на голову учительницы тарелку спагетти. Они стекают ей на лицо, томатный соус и фарш путаются в волосах вместе с влажными нитями спагетти. Харпер смеется от неожиданности, от комического эффекта насилия. Официант подбегает к ним с полотенцем, помогает Молли вытереться. – Caspita![5]У вас все в порядке? Молли трясет от унижения и ярости. – И ты спустишь ей это с рук? – Что тут спускать? Дело сделано, – отвечает Харпер. Кидает в нее льняную салфетку. – Иди умойся, посмешище. Он вкладывает в ладонь официанту пятидолларовую купюру, пока их не попросили уйти. Настроение отличное, так что он не против дать немного на чай. Этта самодовольно улыбается своей победе, когда Харпер протягивает руку, и вместе они выходят из ресторана в ночь, оставляя Молли рыдать в одиночестве. Фонари отбрасывают на тротуар грязно-желтые пятна, и, несмотря на холод, ноги сами собой несут их к озеру. Дорожки вокруг него запорошены снегом; голые ветви деревьев кружевом переплетаются на фоне небес. Малоэтажные здания, окружающие побережье тесной грядой, защищают от воды город. Букингемский фонтан покрыт инеем – его бронзовые морские коньки рвутся из оков льда в пустоту. – На глазурь похоже, – говорит Этта. – Прямо как свадебный торт. – Ты просто злишься, что мы не успели попробовать десерт, – отвечает ей Харпер, пытаясь поддержать разговор. Она мгновенно мрачнеет, вспомнив о Молли. – Она сама напросилась. – Ну конечно. Я бы убил ее, если бы ты попросила. – Он проверяет ее. – Я лучше сама ее убью. Потаскушка. – Она потирает замерзшие ладони, дует на пальцы. Потом берет его за руку. Харпер вздрагивает, но она просто держится за него, взбираясь на ограду фонтана. – Иди сюда, – зовет она. Помедлив, он забирается следом. Она пробирается сквозь снег, поскальзываясь на льду, останавливается у морского конька, медь которого давно покрылась зеленью, и манерно откидывается на него. – Не хочешь прокатиться? – спрашивает она кокетливо, и Харпер понимает, что она не уступает подруге в коварстве. Но она его интригует. Ее жадность вызывает в нем восхищение. Эгоистичная женщина, погрязшая в корысти, которая ставит себя выше всех в этом несчастном мире, заслуживает она того или нет. Неожиданно для себя он целует ее. Быстрый язычок Этты ловко пробирается в его рот – теплая юркая ящерка. Он прижимает ее к скульптуре, ладонью залезая под юбку. – Ко мне нельзя, – говорит она, отстранившись. – Не пустят. И там Молли. – А здесь? – спрашивает он, пытаясь развернуть ее и попутно расстегивая штаны. – Нет! Холодно. Давай лучше к тебе. Эрекция мигом спадает, и он резко отходит. – Не получится. – Почему? – обиженно кричит она ему вслед, когда он спрыгивает с ограды фонтана и идет, прихрамывая, в сторону Мичиган-авеню. – Что я такого сделала? Эй! Только попробуй уйти! Я тебе не дешевая шлюха! Да пошел ты, придурок! Он не отвечает, даже когда она швыряет туфлю ему вслед. Все равно не добрасывает. Теперь ей придется прыгать по снегу, чтобы забрать ее. Его радует ее унижение. – Пошел ты! – снова кричит она. Кирби 23 марта 1989 Облака несутся над озером, как пушистые лодки в сером утреннем свете. Еще и семи нет. Кирби ни за что бы не проснулась так рано, если б не чертов пес. Она даже не успевает заглушить мотор машины, а Токио уже лезет на переднее сиденье повидавшего виды «датсана», попутно наступая своей громадной неуклюжей лапой на руку, которую она держит на ручнике. – Ай, бегемотище! – Кирби спихивает Токио на кресло, а в качестве благодарности тот пукает ей в лицо. Совести у него хватает, чтобы на пару секунд состроить виноватую мину, а потом он принимается скрести дверь и скулить, стуча хвостом по коврику из овечьей шерсти, скрывающему обшарпанную обивку. Кирби с трудом дотягивается до ручки. Токио открывает дверь головой и выпрыгивает из машины. Оббегает ее и прыгает на дверь со стороны Кирби, а потом смотрит, вывалив язык и шумно пыхтя, как та пытается выйти. – Вот же ты лоботряс, ты в курсе? – натужно ворчит Кирби, толкая дверь. Токио восторженно гавкает, подбегает к краю парковки и мчится назад, поторапливая – вдруг пляж внезапно сбежит и оставит его одного? А ведь сама Кирби именно так и поступит. Расставаться с ним грустно, но она давно копит деньги, чтобы съехать от матери, а в общежитии держать животных категорически запрещено. Она увещевает себя, что далеко не уедет – всего за несколько остановок метро. По выходным можно будет брать его на прогулки, а в будни за ним приглядит соседский мальчишка, который согласился гулять с ним за доллар в день. Но все равно – это пять долларов в неделю, в месяц – двадцатка. Можно купить кучу лапши быстрого приготовления. Кирби идет за Токио к берегу, пробираясь через шелестящие заросли травы. Надо было припарковаться поближе, но она привыкла приезжать сюда в обед в выходные, когда свободное место не сыскать и с огнем. Без людей пляж преображается до неузнаваемости. Даже кажется немного зловещим: в воздухе висит водяная пыль, в траве гуляет холодный ветер. В такую погоду даже на пробежку выходят только откровенные упрямцы. Она достает из кармана грязный теннисный мячик. Он пожеванный и плешивый, а по поверхности бегут трещины. Кирби запускает его высокой дугой, целясь в небоскреб Сирс-тауэр, будто могла бы его опрокинуть. Токио только этого и ждал: следил за ней, навострив уши и сосредоточенно захлопнув пасть. Он разворачивается, бросается за мячом и, с математической точностью просчитав траекторию, успевает схватить его до того, как он рухнет на землю. И тут же заводит привычную игру, которая сводит Кирби с ума: бежит к ней, будто хочет вернуть мячик, но в последний момент с восторженным ворчанием виляет в сторону. – Пес! Последнее предупреждение. Токио припадает к земле, задрав задницу, и активно машет хвостом. – Ур-р-р! – рычит он. – Дай мяч, а не то… я с тебя шкуру спущу. Она делает выпад, но он отпрыгивает на расстояние вытянутой руки и снова встает в прежнюю стойку. Его хвост мечется, как пропеллер вертолета. – Последний писк моды, кстати, – добавляет она, пускаясь прогуливаться по пляжу, заткнув пальцы в карманы штанов: само спокойствие, и вовсе ее не интересуют никакие собаки. – Коврики из полярных медведей и тигров давно устарели. А вот из непослушной собаки… Мм, высший класс. Она бросается на него, но он следил за ней, так что успевает вывернуться. Мяч заглушает радостное тявканье, и он бросается бежать прочь. Кирби падает коленом в мокрый песок, а Токио запрыгивает в ледяную воду и обнажает зубы в подобии широкой улыбки. – Нет! Плохой пес! Токио Мазрахи, чертов ты гонщик, а ну вернись! Он не слушается, как и всегда. Мм, придется везти мокрую собаку в машине. Все как она любит. – Пойдем, мальчик. – Кирби отрывисто свистит пять раз подряд, и он подчиняется. По крайней мере, выходит из воды и бросает мячик на выбеленный солнцем песок, отряхивается, забрызгивая все вокруг. Радостно гавкает; для него игра продолжается. – Да боже ты мой. – Фиолетовые кроссовки Кирби утопают в песке. – Вот поймаю тебя, и… Неожиданно Токио резко разворачивается в противоположную сторону, гавкает и бросается в сторону пирса, скрываясь в траве. У кромки воды стоит мужчина в желтом рыбацком жилете, рядом с ним – непонятная тележка с ведром и огнетушителем. Видимо, какая-то приблуда для рыбалки, потому что он запихивает грузило в металлическую трубу, и под напором огнетушителя оно отправляется в сторону озера – руками так далеко не закинешь. – Эй! Сюда нельзя с собаками! – кричит он, указывая на выцветшую табличку в траве. Как будто сам не нарушает закон со своим непонятным огнетушителем. – Что, серьезно? О нет! Но вы не волнуйтесь, какая же это собака, просто будущий коврик на ножках! – Ее мать говорит, что сарказм – это ее защитное поле, которое отталкивает ухажеров с 1984 года. Если бы она только знала… Кирби подбирает помятый теннисный мячик и убирает в карман. Токио, адское ты создание… «Поскорее бы переехать», – думает она с жаром. Пса пусть забирают соседи. А она будет навещать его по выходным, если захочет. Но кто знает? Вдруг придется задержаться в библиотеке. Или ей помешает похмелье. Или симпатичный парнишка, которого надо накормить завтраком, скрывая неловкость. Все равно Фред уехал в Нью-Йорк, потому что поступил в киношколу; мечта, которую он подцепил от нее, да еще и исполнил – хуже того, нашел на это деньги. Даже если бы ее приняли (и должны были, блин! У нее в одной мочке уха таланта больше, чем во всей его нервной системе), она все равно не смогла бы оплатить обучение. Поэтому она будет изучать английский язык и историю в университете Де Поля – два года, за которые придется расплачиваться всю жизнь, если, конечно, получится найти работу. Рэйчел, разумеется, одобрила ее выбор. Кирби даже подумывала поступить на бухгалтера или экономиста – исключительно ей назло.