– То-о-окио-о-о! – кричит Кирби в сторону зарослей. Снова свистит. – Хватит валять дурака. Ветер пробирается под одежду, и по рукам до самой шеи бегут мурашки. Нужно было одеться потеплее. Ну разумеется, куда еще Токио мог забраться, кроме птичьего заповедника? Сейчас поймает ей неплохой такой штраф за то, что она спустила его с поводка. Пятьдесят долларов, два месяца оплаты за выгул. Двадцать пять упаковок лапши. – Коврик, пес! – кричит Кирби на весь пустой пляж. – Вот чем ты станешь, когда я тебя поймаю! У входа в заповедник присаживается на скамейку, испещренную надписями – «Дженна + Кристо = Любовь» – и натягивает кроссовки. В носках шуршит песок, застревающий между пальцев. В кустах чирикает пигалица. Рэйчел всегда любила птиц, знала все их названия. Кирби далеко не сразу поняла, что она их выдумывает и что на свете не существует «дятлов – красных шапочек» и «хрустальных радужных малахиточек». Просто Рэйчел нравилось, как эти слова звучат в одном предложении. Недовольно топая, Кирби проходит в заповедник. Все птицы смолкли. Еще бы, раз по кустам шарится мокрая непослушная собака. Даже ветер стих, только шуршат в отдалении волны, как машины, проезжающие вдалеке. – Иди сюда, дурацкий пес. – Она снова свистит, постепенно повышая тон. Кто-то свистит ей в ответ, в точности повторяя мелодию. – Очень мило, – говорит Кирби. Свист раздается снова, и в нем слышится насмешка. – Ау? Эй, мистер придурок? – Она прибавляет сарказма, чтобы скрыть страх. – Собаку не видели? – Поколебавшись, она сходит с тропы, пробирается сквозь густой подлесок к месту, откуда исходил свист. – Пушистая такая скотинка, может и горло перегрызть, если захочет. Ответом становится только хриплый кашель, похожий на рвотный позыв. С таким кошки отхаркивают комки шерсти. Кирби вскрикивает от удивления, когда из зарослей навстречу шагает мужчина. Он хватает ее за локоть и быстрым сильным движением бросает на землю, и она, машинально выставив перед собой руку, вывихивает запястье. Колено врезается в камень с такой силой, что перед глазами пляшут белые пятна. Когда они пропадают, Кирби замечает Токио: он лежит под кустом и судорожно пытается вдохнуть. Вокруг его шеи кто-то намотал проволочную вешалку, и она врезается в кожу, пачкая шерсть кровью. Он машет головой, извивается, пытаясь выбраться, но проволока обмотана вокруг ветки упавшего дерева. С каждым движением проволока врезается сильнее. Хрип раздается снова – у Токио перерезаны связки, но он пытается лаять. На человека, стоящего у нее за спиной. Кирби с трудом приподнимается, и тут же мужчина бьет ее костылем по лицу. Он ломает ей челюсть, и взрыв острой боли пронизывает насквозь. Она падает на сырую землю. И тут же ощущает на себе его вес – он упирается в спину коленом. Она бьется и выворачивается, но он все равно заводит руки ей за спину, пыхтит, связывая запястья. – Слезьсменясука! – выплевывает она в месиво из земли и листьев. Гниль застревает между зубами, мягкая и сырая. Мужчина грубо переворачивает ее, часто дыша сквозь зубы, но закричать Кирби не успевает – ее затыкают теннисным мячиком, попутно рассекая губу и ломая зуб. Мяч разбухает, заставляя распахнуть рот шире. Она давится, ощущая на языке вкус резины, собачьей слюны и крови. Пытается выдавить мяч языком, но натыкается на отколотый зуб, и ее начинает тошнить при мысли, что во рту у нее часть собственного черепа. Перед левым глазом все расплывается в фиолетовой дымке. Скула давит на глазницу. Но мир все равно сужается в единую точку. Из-за мяча дышать становится трудно. Она не чувствует связанные руки, на которых лежит. Края проволоки впиваются в позвоночник. Кирби дергает плечами, всхлипывая, пытается отползти. Она не знает, куда бежать – куда угодно, господи, просто подальше. Но он устроился у нее на ногах, прижимая к земле своим весом. – У меня для тебя подарочек. Даже два, – говорит он. Между его зубов высовывается кончик языка. Свистяще хрипя, он лезет в карман пиджака. – С какого начнем? Он демонстрирует ей маленькую блестящую зажигалку, черную с серебром. А еще – складной нож с деревянной рукояткой. – Что, не решить? – Он щелкает зажигалкой; огонек выскакивает, как чертик из табакерки, но мужчина быстро его тушит. – Это – на память. – Следующим он раскладывает нож. – А это – чтобы закончить начатое. Кирби пытается пнуть его, сбросить с себя, заходясь в яростном крике. Он не сопротивляется, просто смотрит, довольный. Потом подносит зажигалку к ее лицу, нажимает тупым углом на сломанную скулу. Перед глазами вспыхивают черные точки, и боль расходится от челюсти к позвоночнику. Мужчина задирает Кирби футболку, оголяя бледный живот. Скользит по нему рукой, впиваясь пальцами в кожу – сильно, жадно, оставляя за собой синяки. А потом вонзает клинок, прокручивает и тянет вверх, повторяя движение ладони. Она бьется под ним, кричит, но мяч заглушает все звуки. Он смеется. – Ну-ну, потише. Она невнятно рыдает. Воедино не связать даже мысли, что уж говорить про слова. «Не-надо-пожалуйста-пожалуйста-не-смей-мразь-не-смей-пожалуйста-не-надо». Они оба дышат загнанно, часто. Он возбужденно хрипит, она судорожно глотает воздух. Кирби не знала, что кровь такая горячая. Как моча. Только гуще. Он наигрался? Закончил? Может, просто хотел немного ее проучить? Показать, кто тут хозяин, а потом… в голову ничего не приходит. Она не может даже посмотреть на него – слишком боится увидеть, что он хочет с ней сделать. Поэтому она просто лежит, глядя на тусклые лучи утреннего солнца, проглядывающие через кроны деревьев, и вслушивается в тяжелое рваное дыхание. Но он с ней еще не закончил. Кирби натужно стонет, изгибается, пытаясь спастись от ножа. Мужчина хлопает ее по плечу с жестокой ухмылкой; его волосы липнут ко лбу, намокнув от пота. – Кричи громче, солнышко, – хрипит он. Изо рта у него пахнет карамелью. – Может, тебя и услышат. Он вонзает клинок и поворачивает его в ране. Она воет в голос, несмотря на мяч во рту, и тут же злится на себя за послушание. А потом приходит благодарность, ведь он разрешил ей кричать. Стыд лишь усиливается, но она ничего не может с собой поделать. Тело больше не подчиняется – ему плевать на позор, оно готово пойти на все, лишь бы пытка закончилась. Лишь бы получилось прожить еще немного. Пожалуйста, господи. Она закрывает глаза, чтобы не видеть, с каким сосредоточенным видом он на нее смотрит и как трет рукой пах. Он бьет ножом так, словно следует давно предопределенному узору. Как будто сама судьба подложила под него Кирби. Как будто она всю жизнь провела здесь. Под острым клинком, оставляющим пылающие огнем раны. Он прорезает жировую прослойку – будто разделывает кусок мяса. Как и на скотобойне, в воздухе пахнет дерьмом и кровью. Пожалуйста, господи, помоги. Рядом раздается ужасный хрип, страшнее, чем дыхание мужчины и шлепки, с которыми нож вонзается в мясо. Открыв глаза, Кирби поворачивается и видит Токио – тот содрогается, трясет головой, словно в припадке. Рычание бурлит в его разорванной глотке. На обнаженных в оскале зубах пузырится кровавая пена. Он рвется так, что поваленное дерево сотрясается. Намотанная на ветвь проволока вгрызается в кору и лишайники. Алая кровь скатывается в его шерсти шариками – бусинами ужасного ожерелья. – Не надо, – выдавливает она. Получается только «Иао». Он думает, что она умоляет его. – Я не виноват, золотце, – говорит он. – Это все ты. Это ты тут сияешь. Ты сама меня вынудила. Он заносит нож над ее горлом. Не замечает, что Токио освободился из пут, пока тот не набрасывается на него сверху, смыкая челюсти на руке через ткань пиджака. Нож рвано скользит по глотке Кирби, но лишь задевает артерию и падает на землю. Яростно взвыв, мужчина пытается скинуть пса, но Токио не отпускает, не позволяет подняться, и ему остается лишь слепо шарить здоровой рукой по земле. Кирби пытается закрыть нож собой, но не успевает: тело не слушается. Он выдергивает из-под нее клинок, и Токио вдруг издает долгий судорожный вздох – а потом мужчина стряхивает его с себя и пытается выдернуть нож, который торчит у ее пса в шее. И Кирби сдается. Закрывает глаза, надеясь притвориться мертвой, но по щекам текут слезы. Мужчина ползет к ней, прижимая к груди искалеченную руку. – Ты меня не обманешь, – говорит он. На проверку тыкает пальцем в рану на шее. Она заходится криком, истекая кровью. – Ладно, тебе и так недолго осталось. Он выдергивает теннисный мяч изо рта, сжимает его в ладони. Кирби кусает его изо всех сил, впиваясь в большой палец зубами. Рот вновь наполняется кровью, но в этот раз не своей. За это он бьет ее по лицу, и на мгновение Кирби теряет сознание. Тело сводит судорогой, когда она приходит в себя. Боль впечатывает ее в землю, как наковальня койота из мультика. Из глаз текут слезы. Сраный урод, хромая, уходит, легко опираясь на свой костыль. Потом останавливается, не оборачиваясь, и лезет рукой в карман. – Чуть не забыл, – говорит он. Бросает ей зажигалку. Она падает в траву где-то у ее головы. Кирби лежит и ждет смерти. Ждет, пока пройдет боль. Но ничего не происходит, а потом она слышит, как хрипит Токио, будто сам до сих пор не умер, и ее охватывает ярость. Да пошло оно все. Она упирается в землю ногой и осторожно шевелит руками, пробуждая нервы, которые заполняют сознание статикой. Проволока поддается. Путы – временная мера, не постоянная. Мужчина не пытался поймать ее, просто сдержать ненадолго. Пальцы не слушаются, но скользкая кровь помогает. «Этакий WD-40, настоящая смазка», – думает Кирби и горько смеется, удивляя сама себя. Да пошло оно все! С трудом высвободив руку, она пытается сесть и тут же теряет сознание. Чтобы встать на колени, уходит четыре минуты. Она знает это, потому что считает секунды. Только это помогает не отключиться. Пытаясь остановить кровь, она обматывает живот курткой. Повязать ее не получается – руки слишком дрожат, мелкая моторика нарушена. Она кое-как заправляет рукава в джинсы. Токио поднимает на нее взгляд, когда Кирби присаживается рядом, пытается повилять хвостом. Она поднимает его на руки, прижимает к груди. И чуть не роняет. Потом, пошатываясь и спотыкаясь, плетется по тропинке в сторону, где шумят волны. Хвост Токио слабо бьет ее по бедру. – Не бойся, малыш, осталось немного, – произносит она. Голос жутко булькает в горле. Кровь хлещет из раны, стекает на ворот футболки. Гравитация давит на плечи. Становится просто невыносимой. Не пес тянет ее к земле, не кровь, пропитавшая его шкуру. Вес всего мира. Она чувствует, как что-то скользкое и горячее вываливается из живота. Думать об этом страшно. – Осталось чуть-чуть. Совсем немного. Деревья расступаются. Кирби выходит на дорогу, ведущую к пирсу. Видит знакомого рыбака. – Помогите, – хрипит она, но он не слышит. – ПОМОГИТЕ! От ее крика рыбак оборачивается, смотрит с открытым ртом, машинально нажимая на ручку огнетушителя, и грузило скачет по бетону среди тушек рыбы. – Какого черта? – Он бросает удочку и выхватывает из тележки деревянную биту. Подбегает к Кирби, занося оружие над головой. – Кто это сделал? Где он? Помогите! Кто-нибудь! Вызовите «Скорую»! Полицию! Кирби зарывается носом в шерсть Токио. Осознает, что он не машет хвостом. И не махал вовсе. Все подчиняется физике. Хвост раскачивался при ходьбе. На любое действие найдется противодействие. Из его шеи все еще торчит нож. Он так глубоко застрял в позвоночнике, что в будущем ветеринару придется вырезать его хирургически, из-за чего судмедэксперты не смогут снять отпечатки. Но только поэтому мужчина не смог его вытащить и закончить начатое. «Пожалуйста, нет», – хочет сказать она, но слишком сильно рыдает. Дэн 24 июля 1992 В зале «Дримерз» душно до жути. А еще громко. Концерт еще даже не начался, а Дэн уже успел возненавидеть всю группу. Вот что это за название – «Нэйкед Рэйган»? «Голый бластер», мать вашу. И когда нарочитая неряшливость вошла в моду? У сцены безумно долго расхаживают небритые мужики с замызганными бородами и в черных футболках, а потом выходит сама группа. Что забавно, одеты они аккуратнее, но подключают и настраивают свои гитары все так же неспешно. Ботинки липнут к полу. Еще бы – он залит пивом, и повсюду валяются окурки. Но здесь лучше, чем на балконе второго этажа, где пол выложен настоящими надгробиями, а стены в туалете обклеены плакатами и листовками. Среди них есть совсем странные, вроде фотографии женщины в противогазе и на каблуках. По сравнению с ней ребята на сцене выглядят очень даже нормальными. Дэн сам не понимает, что здесь забыл. Но его позвала Кирби – сказала, что в одиночку видеться с Фредом будет неловко. Да уж, еще бы. Она назвала его своей первой любовью. Что совершенно не прибавило Дэну энтузиазма. Фред совсем еще молодой. И глупый. Зачем вообще встречаться со своим бывшим парнем, особенно когда парень этот учится на кинематографиста? Они только это и обсуждают. Фильмы, о которых Дэн даже не слышал. Что бы ни думала его бывшая жена, до необразованного чурбана ему далеко. Но Кирби с Фредом давно ушли от артхауса и погрузились в совсем непонятную экспериментальную дичь. Что хуже, Фред все время пытается вовлечь его в разговор – он хороший парень, но это вовсе не значит, что он достоин встречаться с Кирби. – Ты знаком с Реми Бельво? – спрашивает Фред. Его волосы темнеют на голове короткостриженым ершиком. Образ дополняют козлиная бородка и подбешивающий пирсинг, торчащий под губой, как металлический прыщ. Дэну хочется его выдавить. – Он застрял в Бельгии, денег практически нет. Но какие же у него осознанные работы. Такие настоящие. Он буквально вживается в роль. Дэн подумывает вжиться в роль бейсболиста и заехать кое-кому по лицу битой – так, для примера.