– У меня больше нет денег, – отвечает она. – Если вы пришли грабить, то все, опоздали. Надо было приходить раньше. – Отнюдь, мадам. Я хочу попросить об услуге. Ничего особенного, но я заплачу вам за помощь. – Сколько? В ответ на открытую жадность Харпер смеется. – Что, сразу к делу? Вы даже не знаете, о чем я хочу попросить. – Да всем вам нужного одного и того же. Я отправлю мальчишку на вокзал, пусть собирает милостыню. Не волнуйтесь, он вам не помешает. Харпер сует ей в руку деньги. Женщина вздрагивает. – Где-то через час мимо будет проходить мой товарищ. Передайте ему весточку и пиджак. – Он накидывает его ей на плечи. – Не снимайте, иначе он вас не узнает. Его зовут Бартек. Не забудете? – Бартек, – повторяет она. – Что ему передать? – Имени будет достаточно. Вы услышите шум, крики. Просто назовите его по имени. И даже не думайте опустошить карманы. Я знаю, что там лежит. Если что-нибудь пропадет – вернусь и убью. – При мальчике могли бы так и не говорить. – А он будет свидетелем, – говорит Харпер и наслаждается правдой. Кирби 2 августа 1992 Дэн с Кирби проходят во двор загородного дома; посреди ухоженной лужайки торчит предвыборный щит: «Голосуйте за Билла Клинтона!» Рэйчел тоже постоянно ставила такие таблички, но в поддержку всех партий сразу – ей нравилось сбивать людей с толку. А активистам всегда говорила, что будет голосовать только за экстремистов. Зато когда застукала Кирби за розыгрышем – та названивала пожилой женщине и убеждала ее обернуть все электрические приборы в фольгу, чтобы излучение со спутников не проникало в дом, – то отчитала ее за ребячество. Где-то в доме приглушенно голосят дети. На крыльце, которое бы не помешало подкрасить, в горшках стоит оранжевая герань. Вдова детектива Майкла Уильямса открывает им дверь, улыбается, но устало. – Привет! Простите, у меня тут ребята… – Из глубины дома раздается вопль: – Ма-а-ам! Он налил горячую воду! – Извините, я на секунду. – Она скрывается в доме, а назад возвращается с двумя мальчиками, которые держат в руках водяные пистолеты. Им лет по шесть-семь – Кирби плохо определяет возраст. – Мальчики, поздоровайтесь. – Здрасте, – бормочут они, глядя в пол, хотя младший из братьев осмеливается взглянуть на Кирби через занавесь поразительно длинных ресниц; хорошо, что сегодня она надела шарф. – Ну ладно, сойдет. Идите погуляйте на улице, ладно? Можете поиграть с садовым шлангом. – Она подталкивает их к двери, и они с воплями и улюлюканьем вылетают на улицу как две маленькие ракеты. – Проходите. Я сделала чай со льдом. Вы Кирби, да? Я Шармейн Уильямс. Они пожимают руки. – Спасибо, что откликнулись, – говорит Кирби, когда Шармейн проводит их в дом, такой же ухоженный, как и лужайка. В порядке Кирби видит вызов для мира. Это ведь самое страшное в смерти, и не важно, что стало причиной – убийство, сердечный приступ или авария. Жизнь должна продолжаться. – Ой, не знаю, пригодится ли вам хоть что-то. Но оно лежит, только место занимает. Я звонила в участок, но они не собираются ничего забирать. Так что это я должна вас благодарить, если честно. Да и мальчикам вторая комната освободится – вот они будут рады. Она открывает дверь и проводит их в небольшой кабинет, из окна которого открывается вид на аллею за домом. Все место здесь занимают коробки: они тянутся вдоль стен и выстраиваются рядами по полу. Напротив окна висит войлочная доска, где булавками закреплены семейные фотографии, вымпел «Чикаго Буллз» и синяя лента за победу чикагского полицейского управления в чемпионате по боулингу за 1988 год. По краю в ряд тянутся старые лотерейные билеты – череда неудач. – Ставил на номер значка? – спрашивает Дэн, оглядывая доску. Среди радостных семейных моментов и сувениров мрачным пятном выделяются фотография мертвеца, лежащего в клумбе с раскинутыми руками, словно Христос, полароидная карточка с целым мешком отмычек и статья из «Трибьюн»: «Проститутка найдена мертвой». Про них Дэн не упоминает. – Еще бы, – отвечает Шармейн и хмурится, оглядывая дешевый стол из «Кей-марта», заваленный всевозможными документами. Среди них стоит полосатая кружка, на дне которой виднеется пушок плесени. – Пойду налью чая, – говорит она и уходит, прихватив с собой кружку. – Странно тут, – говорит Кирби, оглядывая комнату, заваленную тем, что осталось от детективного прошлого. – Как будто здесь живет его призрак. – Она подбирает стеклянное пресс-папье с голограммой парящего орла и тут же ставит на место. – Ну правда. – Ты же сказала, что тебе нужен доступ к старым расследованиям. Вот, пожалуйста. Майк часто занимался делами, касающимися убийства женщин, и сохранял все заметки. – А разве это не считается за улики? – В улики попадает только то, что важно в расследовании: окровавленный нож, показания свидетелей. Это как в математике: нужно показать ход решения, но пока ты придешь к нему – испишешь немало черновиков. Некоторые допросы ни к чему не приводят, а вещдоки отсеиваются как бесполезные. – Ты убиваешь всю мою веру в судебную систему, Дэн, а ее и так было немного. – Майк агитировал за то, что систему надо менять. Что детективы должны учитывать все улики. Он давно говорил, что полиция нуждается в реформировании. – Харрисон рассказывал о твоем расследовании про пытки. – Трепло. Да, Майк как раз их и сдал, но потом Шармейн и мальчишкам начали угрожать. Неудивительно, что он отозвал показания. Даже перевелся в Найлз, чтобы не переходить никому дорогу. Но продолжил собирать документы, связанные с убийствами, над которыми он работал. Да и не только. Когда в одном из участков прорвало трубы, он спас много дел, перевез их сюда. Некоторые уже и не разобрать. Видимо, он хотел посидеть над ними на пенсии, раскрыть парочку висяков. Может, написать книгу. А в итоге попал в аварию. – Думаешь, это случайность? – В него въехал пьяный водитель. Лоб в лоб, оба погибли на месте. Что поделать, бывает. Но документов после него осталось немало. В архивах «Сан Таймс» таких не найдешь. Вряд ли в них есть что-то полезное. Хотя кто знает. Сама говорила, что будем сужать круг поисков постепенно. – Пора начинать называть меня Пандорой, – отвечает Кирби, стараясь не поддаваться отчаянию, в которое вгоняют бесконечные башни коробок, до краев набитые чужим горем. Всегда можно попросту сдаться. Еще чего. Дэн 2 августа 1992 Чтобы поднять двадцать восемь коробок со старыми делами в квартиру Кирби, расположенную над немецкой булочной, у них уходит десять подходов. – Не могла найти дом с лифтом? – ворчит Дэн, толкая входную дверь носком ботинка, и сгружает коробку на подобие стола – старую дверь, лежащую на деревянной подставке. Ее квартира – просто дыра. Паркет блеклый и исцарапанный. Повсюду валяется разбросанная одежда. И это далеко не симпатичные трусики. Вывернутые наизнанку футболки, джинсы, спортивки, одинокий черный сапог с развязанными шнурками, выглядывающий из-под дивана в поисках своей пары. Все это – симптомы холостой жизни человека, которому наплевать. Он надеялся как-нибудь выяснить, не ночевал ли тут на прошлой неделе Фред, этот дегенерат. Может, они вообще начали снова встречаться. Но бардак такой, что отыскать в нем намеки на потенциальную личную жизнь невозможно – что уж говорить о пути к сердцу. Разномастную мебель Кирби явно клепает сама: собирает выброшенный на помойку хлам и вдыхает в него новую жизнь. И речь даже не о книжных полках, которыми стали ящики из-под бутылок, – такие есть у любого студента. Например, на полу перед диваном – это у Кирби такая гостиная – вместо кофейного столика стоит старая клетка, накрытая круглой стеклянной столешницей. Стащив куртку, Дэн бросает ее на диван к рыжему свитеру и обрезанным шортам, а сам наклоняется к импровизированному столику и разглядывает диораму из игрушечных динозавров и искусственных цветов. – А, не обращай внимания, – мнется Кирби. – Мне было нечего делать. – Очень… интересно. У кухонной стойки опасно кренится в сторону высокий деревянный стул, расписанный тропическими цветами. Дверь в ванную украшают пластиковые золотые рыбки, а на кухонных шторах весело перемигиваются праздничные гирлянды. – Уж прости, что нет лифта. Зато дешево. И по утрам хлебом пахнет. А на вчерашние пончики у меня скидка. – А я все думал, на какие шиши ты постоянно их покупаешь? – То-то талия все шире и шире! – Она задирает футболку и щипает себя за живот. – Ничего, будешь постоянно подниматься по лестнице – скинешь, – отвечает Дэн и не смотрит, совершенно точно не смотрит на изгиб ее талии и выпирающую косточку у бедра. – Особенно если снова придется таскать коробки. У тебя, случаем, больше нет знакомых мертвых полицейских? – Она замечает его взгляд. – Извини, перегнула палку. Ну что, ты останешься? Поможешь немного разобраться? – А что мне еще делать? Кирби открывает первую коробку и вытаскивает на стол содержимое. Становится ясно: систематизацией Майкл Уильямс не отличался. Документы самые разные, собранные за последние тридцать лет. Фотографии машин, золотистых и бежевых, с квадратными кузовами – явно годов из семидесятых. Полицейские снимки преступников с подписанными датами и номерами соответствующих дел. В профиль, анфас, справа и слева. Какой-то крутыш в огромных очках, красавчик с зализанными волосами, мужчина с такими огромными щеками, что в них можно прятать наркотики. – Сколько лет было твоему другу? – вскидывает бровь Кирби. – Сорок восемь? Пятьдесят? Всю жизнь отдал полиции. Старая школа. Шармейн – его вторая жена. Полицейские разводятся часто, чаще, чем все остальные. Но у них все было славно. Думаю, они бы всю жизнь провели вместе, если бы не авария. Он поддевает коробку, стоящую на полу, носком ботинка. – Предлагаю не трогать старье. Все, что раньше… семидесятого? Будем считать бесполезным. – Договорились, – кивает Кирби и открывает коробку за 1987–1988 годы, а Дэн отодвигает в сторону все, что не подходит по датам. – А это что? – спрашивает она и протягивает полароидную фотокарточку, на которой ровным строем стоят бородатые мужчины в коротеньких красных шортах. – Боулинг-клуб?