Дэн щурится. – Полицейское стрельбище. Там раньше устраивали опознание. Светили подозреваемым прожектором в глаза, чтобы они не видели, кто на них смотрит. Подозреваю, ощущения не из приятных. Вся показуха с односторонним стеклом – она для кино и для участков, которым повезло с финансированием. – Ого, – тянет Кирби, разглядывая волосатые ноги на фото. – Вижу, история не жалует моду. – Надеялась увидеть своего типа? – Ну, было бы неплохо. – От горечи и тоски в ее голосе Дэну становится плохо. Он обманывает ее, попусту тратит время, отвлекая от жестокой правды. Кирби ведь никогда не найдет напавшего на нее психопата – уж точно не в груде старых коробок. Но так ей становится легче, да и Шармейн Дэну жалко. В их встрече он видит взаимопомощь; может, теперь они смогут избавиться от пут, которые их терзают, выкинуть их из головы. Слабеет ли яд, выпитый вместе? Или он просто отравит двоих? – Слушай, – не выдерживает он, сам не зная, что сейчас скажет. – Мне кажется, зря ты в это полезла. Тупая затея. Не стоит тебе видеть всю эту херню, все равно же ничего не найдешь, и… твою мать! Еще немного, и он поцеловал бы ее. Чтобы заткнуть свою пасть, и потому что она совсем рядом. Так близко. Смотрит на него и светится изнутри пылающим жадным любопытством. Но он вовремя успевает остановиться. Ну, относительно вовремя. Потому что не выставляет себя самонадеянным идиотом. Потому что она не отвергает его, резко, как лопатка в пинболе, отскакивающая с упругим щелчком. Потому что она даже не замечает. Господи, о чем он вообще думал? Он поднимается на ноги, не успев даже подумать, и бросается к выходу из квартиры, забыв куртку на диване. – Черт. Прости, уже поздно. Мне завтра рано вставать. Статью надо сдать. Увидимся. Как-нибудь. – Дэн, – произносит она со смехом, удивленным и растерянным одновременно. Но он уже закрыл – захлопнул – за собой дверь. А где-то на дне коробки, отставленной в сторону, так и остается лежать фотография: «Кертис Харпер, Чикаго, 13-е отделение полиции, дело № 136230, 16 октября 1954». Харпер 16 октября 1954 Харпер сам виноват – слишком рано вернулся. На следующий день после убийства Вилли Роуз. Разумеется, для него прошло больше. Почти целый месяц. С того раза он убил еще дважды: Бартека (скучно, но необходимо) и еврейку со странной прической. Но ему неспокойно; заманивая ее в птичий заповедник, он думал, что найдет на теле лошадку, которую подарил в детстве, и тем самым завершит круг. Так же, как завершил его, убив Бартека и отдав пиджак женщине в Гувервилле. Игрушка – выбившаяся нить, которая обязательно за что-то зацепится. Его это не устраивает. Харпер потирает перевязь на руке – укус проклятой псины. Яблочко от яблони – что хозяйка, что шавка. Очередной урок, который он уяснил. Он снова был слишком небрежен. Придется вернуться и проверить, что стало с девкой. Придется купить новый нож. Но покоя не дает еще кое-что. Ему кажется, что из Дома пропали вещи. Подсвечники, которые раньше стояли на полке камина. Ложки из ящика в кухне. Ему просто нужно взбодриться. Ничего больше. С архитекторшей все прошло идеально. Он хочет вернуться на место убийства. Испытание веры. Кровь кипит предвкушением: он уверен, что никто не узнает его. Челюсть уже зажила, а шрамы от поддерживающей конструкции скрылись под отросшей бородой. Он не берет с собой даже костыль. Но этого все равно недостаточно. Харпер приподнимает шляпу, приветствуя чернокожего швейцара в Фишер-билдинг, а потом по лестнице поднимается на третий этаж. Плитки в коридоре перед архитектурным бюро до сих пор краснеют от крови – Харпер в восторге осознает, что ее не получилось отмыть. Член тут же встает, ноет, и он стискивает его через штаны, сдерживая стон удовольствия. Прислонившись к стене, он скрывает резкие движения ладони за полой пиджака и вспоминает, во что она была одета, какой алой помадой были накрашены ее губы. Ярче, чем кровь. Вдруг дверь в «Крейк энд Мендельсон» распахивается, и над ним нависает крупный мужчина с редеющими волосами и красными глазами. – Ты что вытворяешь?! – Прошу прощения. – Харпер съеживается, быстро находит глазами таблички на соседних дверях. – Я ищу «Чикагское стоматологическое общество». Но швейцар поднялся на этаж вслед за ним и теперь показывает на него пальцем. – Это он! Тот ублюдок! Это он вчера ушел весь в крови мисс Роуз! В полиции Харпера семь часов подряд допрашивают двое следователей: один тощий, как ветка, но с хорошим ударом, а второй полный и лысеющий – этот сидит и курит. Разговоры они разбавляют насилием. Они не верят ему – и неудивительно, ведь в «Чикагском стоматологическом обществе» о нем даже не слышали, а отель «Стивенс», где он якобы остановился, давно сменил название. – Да я не отсюда, ребята, – с улыбкой говорит он, и тут же кулак врезается в лицо; в ушах звенит, зубы болят, а челюсть ноет, будто вот-вот вновь выскочит из сустава. – Я же сказал. Я коммивояжер. – Его снова бьют, в этот раз в солнечное сплетение, и дышать становится сложно. – Продаю товары для ухода за полостью рта. – От очередного удара он падает. – Я забыл образцы в метро. Может, дадите мне написать заявление об утерянном багаже? – Толстяк пинает его по почкам, но чуть не промахивается. «Лучше бы доверил дело дружку», – думает Харпер и ухмыляется. – Что, смешно тебе? Чего лыбишься, засранец? – Тощий склоняется над ним и выдыхает сигаретный дым в лицо Харперу. Но не может же он сказать, что он наперед знает, чем все закончится. Он вернется в Дом, потому что на стене еще есть имена девушек, не встретивших предначертанную им судьбу. Но он ошибся – и за это расплачивается. – Да потому что вы не того взяли, – отдувается он сквозь зубы. У него снимают отпечатки пальцев. Потом ставят у стены, дают в руки номер и делают фото. – Хватит улыбаться, а то я тебе все зубы повыбиваю. Девушка умерла, и мы-то знаем, что ее убил ты. Но улик не хватает – они не могут задержать Харпера. Не только швейцар его видел, но все свидетели клянутся, что еще вчера он был начисто выбрит, а челюсть поддерживала металлическая конструкция. А сегодня у него двухнедельная борода, за которую они дергали своими жирными полицейскими пальцами, проверяя, не приклеена ли она. К тому же на нем нет ни пятна крови, нет оружия убийства – которое обычно он носит в кармане, – потому что Харпер оставил его в шее мертвого пса на тридцать пять лет позже. Собачий укус стал его алиби. Дворняга укусила, когда он бежал за поездом, в котором остался чемодан с образцами. И как раз в это время несчастную леди из архитектурного бюро убивали. Детективы признают, что он психопат-извращенец, но не могут доказать, что он несет опасность для общества, и уж тем более его нельзя обвинить в убийстве мисс Вилли Роуз. Его обвиняют в непристойном поведении, вкладывают фотографию в дело и отпускают на волю. – Только попробуй сбежать, – грозит детектив. – Я не уеду из города, – обещает Харпер, из-за побоев хромая хуже обычного. Свое обещание он в целом сдержит – просто никогда уже не вернется в 1954 год, а бороду сбреет и больше не отрастит. После этого случая он посещает места преступлений только значительно раньше или намного позже, пропуская десятилетия, – ходит мастурбировать, думая об убитых им девушках. Ему нравится, как воспоминания соприкасаются с переменами. От этого они становятся лишь острее. За шестьдесят лет в полиции появляется еще два его фото, хотя каждый раз он называется разными именами. Один раз его арестовывают за непристойное поведение в 1960-м – он трогал себя в общественном месте, которое в будущем станет стройкой, а второй – в 1983-м, потому что он разбил нос таксисту, который отказался везти его в Энглвуд. Единственное удовольствие, в котором он не может себе отказать, – это газеты. Он читает их и заново переживает убийства, видит их чужими глазами. Но делать это нужно сразу, через день или два. Именно из газет он узнает, что стало с Кирби. Кирби 11 августа 1992 Кирби сидит в приемной компании «Дельгадо, Ричмонд и партнеры» – название впечатляющее, вот только за ним ничего не стоит, – и листает «Таймс» трехлетней давности. На обложке – кричащий заголовок: «Смерть от огнестрельного оружия». От огнестрельного оружия проку мало – в сфере ее интересов скорее «смерть от ножа», – но делать нечего; не читать же про «Новый СССР» и Арсенио Холла. Устарели, однако, не только журналы. Кожаный диван тоже видал лучшие годы. Тонкий слой пыли осел на пластиковых листьях дерева в кадке, откуда торчат бычки сигарет. Даже прическа секретарши вышла из моды году этак в восьмидесятом. Кирби жалеет, что не приоделась. Все же футболка с логотипом группы «Фугази», рубашка в клеточку и отороченная мехом коричневая кожанка, которую она по дешевке купила на уличном рынке, – одежда, на которую посмотрели бы косо даже по природе неряшливые журналисты. Адвокат приходит за ней лично – Элейн Ричвуд, немолодая, тихая женщина в черных штанах и водолазке, с цепким взглядом и короткой стрижкой. – «Сан Таймс»? – Она улыбается и слишком уж рьяно жмет Кирби руку, как одинокая тетушка в доме престарелых, накинувшаяся на чужих родственников. – Спасибо, что пришли! Она приводит Кирби в зал заседаний, где картонные коробки с документацией уже начали вытеснять с полок юридическую литературу, а заодно посягают и на пол. Бросает на стол несколько розовых и голубых папок, набитых отчетами, но не открывает их. – Ну, – произносит она, – как-то вы припозднились, честно сказать. – А? – не находится Кирби. – Где вы были год назад, когда Жамель пытался покончить с собой? Внимание прессы нам бы точно не помешало, – печально смеется она. – Мне очень жаль, – извиняется Кирби. Она уже не уверена, в ту ли фирму пришла. – Скажите об этом его семье. – Я просто прохожу практику, и я думала, что их история будет, эм, – она пытается сымпровизировать, – хорошим подспорьем в статье про судебные ошибки и их последствия. Ну, знаете, про человеческий фактор. Но, если честно, я не знаю, как в последнее время развивались события. – Никак. Окружной прокурор считает, что дело закрыто! Но вы посмотрите. Разве эти ребята могли кого-то убить? – Она открывает папку и показывает фотографии четырех молодых людей, которые смотрят в камеру мрачными пустыми глазами. Поразительно, как легко подростковую апатию можно принять за признак хладнокровного убийцы. – Маркус Дейвис, на момент задержания ему было пятнадцать. Дешон Инграм, девятнадцать. Эдди Пирс, двадцать два, и Жамель Пельтье, семнадцать. Обвинялись в убийстве Джулии Мадригал. Признаны виновными 30 июня 1987-го. Приговорены к смертной казни – все, кроме Маркуса, он отбывает срок в колонии для несовершеннолетних. Жамель пытался покончить с собой… – она находит нужную дату, – в прошлом году, восьмого сентября, когда его апелляцию в очередной раз отклонили. Он всегда отличался неустойчивой психикой, но это его просто добило. Попытался повеситься, как только вернулся со слушания, – скрутил штаны в петлю, даже не вышел из камеры. – Я не знала. – В газетах об этом писали. Где-то странице на третьей, и это в лучшем случае. Большинство изданий даже не поинтересовались – все считают, что они виноваты в убийстве. – Все, кроме вас. – Мои клиенты – не самые приятные люди, – пожимает плечами она. – Они продавали наркотики, угоняли машины. Дешона в тринадцать арестовывали за нападение на своего пьяного отца. У Эдди несколько обвинений, начиная с изнасилования и заканчивая взломом с проникновением. Их поймали катающимися на угнанной машине в Уилметте, и да, они сглупили – чернокожие ребята в хорошем автомобиле посреди богатого пригорода привлекают внимание. Но они никого не убивали. От ее слов по спине бежит холодок.