– Я тоже так думаю. – Расследование наделало много шумихи. Зверски убита белая девушка, прилежная студентка, отличница. Разумеется, все ищут виноватых. Только об этом и говорят. Родители боятся за дочерей, начинают сомневаться в охране, которую предоставляет университет, повсюду устанавливают телефоны экстренной связи, а некоторые и вовсе забирают документы. – Как вы думаете, кто мог это сделать? – Точно не сатанисты. Полиция сразу повесила все на фанатиков. Три недели за ними гонялись, пока не поняли, что тратят время напрасно. – Может, серийный убийца? – Как вариант. Но мы не нашли никаких доказательств. У вас есть какие-то идеи? Если вы вдруг нашли зацепки, которые могли бы помочь, – говорите, не надо тянуть. Кирби ерзает; она не готова взять и выложить все подчистую. – Но вы говорили, что ваши клиенты – плохие люди. – Так можно сказать про восемьдесят процентов людей, которых я представляю. И что же, они не заслуживают справедливости? – Можно мне с ними увидеться? – Если они захотят разговаривать. Возможно, я посоветую им отказаться. Зависит от того, что вы собираетесь делать. – Я еще не решила. Харпер 24 марта 1989 Не дожидаясь, пока сойдут следы побоев доблестных полицейских, Харпер возвращается в 1989-й, чтобы закупиться газетами и взбодриться. С ними он устраивается у окна в греческой забегаловке на 53-й улице. Тут дешево, оживленно – народ выстраивается у прилавка с подносами в длинную очередь, временами заворачивающую за угол. Ничего необычного, как раз то, что Харперу нужно. Приходя сюда, он каждый раз встречается взглядом с поваром; у него густые усы – то черные, то седые, в зависимости от того, кто он сегодня: сын, отец или дедушка. Возможно, он узнает Харпера, но не подает виду. Газеты трубят о разливе нефти где-то в Аляске. Название танкера, «Эксон Валдиз», занимает все первые полосы, и только где-то в разделе происшествий он натыкается на две небольшие заметки. «Зверское нападение», сказано там. «Спасена псом». «Шансов выжить практически нет», написано в одной из статей. «Вряд ли доживет до конца недели». Нет, все не так, все неправильно. Он перечитывает заметки еще раз, надеясь, что слова пойдут рябью, как в Комнате, и сложатся в новую истину. Мертва. Убита. Лишена жизни. Он давно научился разбираться в диковинках. Одна из них – телефонная книга. Там он находит больницу, куда ее положили – то ли в реанимацию, то ли в морг, все газеты пишут по-разному, – и звонит с таксофона греческой забегаловки, установленного у туалетов. Но врачи заняты, а женщина, которая берет трубку, «не имеет права разглашать личные данные пациентов, сэр». Он тратит несколько часов на обдумывание ситуации, а потом понимает, что выбора нет. Нужно наведаться лично. Закончить начатое, если придется. В сувенирном магазине на первом этаже он покупает цветы, но их недостаточно – руки обжигает отсутствие ножа, – поэтому к ним присоединяется фиолетовый медвежонок с воздушным шариком в лапах, на котором написано: «Поправляйся скорее!» – Ребенку покупаете? – спрашивает продавщица, крупная добрая женщина с печальными глазами. – Они любят игрушки. – Девушке, которую убили, – отвечает он, но поправляется: – На которую напали. – Какой кошмар, просто ужасно. Ей столько цветов пришло. От совершенно незнакомых людей! Все благодаря собаке. Такая храбрость… Поразительная история. Я за нее молюсь. – Не знаете, как она себя чувствует? Женщина, поджав губы, качает головой. – Простите, сэр, – говорит дежурная медсестра, к которой он обращается. – Часы посещений уже закончились. Семья пациентки просила никого к ним не пускать. – Но я родственник, – отвечает Харпер. – Ее дядя. Брат матери. Я приехал, как только смог. Солнечный свет падает на пол полосой желтой краски. Его перерезает тень женщины – она стоит у окна и глядит на парковку. Повсюду стоят цветы, и Харпер вспоминает другое время, другую палату. Только кровать здесь пустует. – Прошу прощения, – произносит он, и женщина оглядывается через плечо, виновато разгоняя рукой сигаретный дым. Она похожа на дочь: такой же подбородок и большие глаза. Разве что волосы темные и прямые, убраны назад оранжевым платком. На ней черные джинсы и шоколадного цвета кофта с высоким горлом, поверх которой висит ожерелье из всякого рода пуговиц, которые клацают, когда она проводит по ним пальцами. В глазах женщины стоят слезы. Выдохнув сигаретный дым, она раздраженно взмахивает рукой. – Чего вам надо? – Я ищу Кирби Мазрахи, – говорит Харпер, протягивая цветы и медведя. – Мне сказали, что она здесь. – Очередной журналист? – Она горько смеется. – Что, набрехали медсестрам, и они вас пустили? Вот же бесполезные дуры! – Она с размаху вдавливает окурок в подоконник. – Я хотел проведать ее, узнать, все ли в порядке. – А что, не видно? Она сверлит его взглядом, и Харпер, подождав, уточняет: – Я ошибся палатой? Ее куда-то перевели? Она подскакивает к нему, яростно тычет в грудь пальцем. – Вы жизнью ошиблись, мистер! Катитесь отсюда к херам! Под напором ее гнева он отступает, невинно прикрываясь подарками, и задевает ногой ведро с цветами. По полу льется вода. – Вы расстроены. – Да еще бы! – кричит мама Кирби. – Умерла она, поняли? Умерла! Отстаньте от нас. Не о чем тут писать, стервятники. Ее больше нет. Теперь вы довольны? – Я очень вам соболезную. – Но он врет. Его захлестывает облегчением. – И другим передайте. Особенно Дэну, уроду, который до сих пор мне не перезвонил. Пошли вы все к черту! Элис 4 июля 1940 – Да ты закончишь вертеться? – спрашивает Луэлла сквозь зажатую в зубах шпильку. Но Элис не сидится, и каждые пару минут она подскакивает со стула, стоящего перед зеркалом, и выглядывает из фургона на радостно улыбающийся деревенский народ, который гуляет по ярмарке, вооружившись попкорном и дешевым пивом в бумажных стаканчиках. Всевозможные развлечения собирают вокруг себя толпы: люди кидают кольца, разглядывают выставку тракторов и таращатся на петуха, который играет в крестики-нолики. (Утром Элис проиграла ему две игры из трех, но теперь она знает, что делать, так что держись, глупая курица!) Женщины кучкуются рядом с торговцем, вовсю нахваливающим бытовые товары, которые «преобразят не только кухню, но и вашу жизнь!». Мужчины при деньгах постепенно подтягиваются к аукциону, чтобы сделать ставки на бычков – все они носят ковбойские шляпы, но, судя по дорогим ботинкам, о настоящих пастбищах знают только понаслышке. Молодая мать поднимает малыша над забором, показывая ему Черную Рози – огромную призовую свиноматку с белым пятачком, отвисшим пятнистым брюшком и сосками размером с мизинец. Двое подростков, парень и девушка, рассматривают скульптуру коровы, вырезанную из масла; говорят, на ее создание ушло три дня. Она уже начала таять под солнцем, и кисловатый запах испорченного молока смешался с запахом сена в тюках, древесных опилок, дыма из тракторов, сладкой ваты, навоза и пота. Парень шутит про корову из масла – наверняка говорит что-то избитое про все блинчики, на которые ее бы хватило, – а девушка хихикает и отвечает такой же стереотипной фразочкой, что он просто пытается ее подмаслить. Приняв ее слова за намек, он быстро склоняется к ней и целует, а она легко отталкивает его, дразня, но потом сама коротко чмокает в губы. А затем отбегает к колесу обозрения, смеясь, и оглядывается на него. Они такие чудесные, что у Элис вот-вот остановится сердце. Луэлла, опустив расческу, раздраженно цыкает: – Может, сама себе прическу сделаешь? – Прости, прости! – извиняется Элис, снова запрыгивает на стул, и Луэлла возвращается к мучительным попыткам завить и уложить ее блеклые русые волосы, слишком короткие и непослушные. «Очень современно», – на прослушивании сказал про них Джои. – Ты бы попробовала парик, – предлагает Вивьен, причмокивая губами, чтобы равномерно распределить помаду. Элис как-то даже тренировалась перед зеркалом, пытаясь повторить этот звонкий бесстыдный поцелуйчик. Веселая Вив, гвоздь программы! Плакаты с ее портретом украшают выход на сцену, и неудивительно: всем нравятся упругие локоны блестящих черных волос и большие голубые глаза, одновременно наивные и распутные. Самое то для их нового номера, который уже шесть городов подряд поражает что министров, что школьных учителей. Ничего подобного свет еще не видывал – именно поэтому их и позвали на ярмарку. – Выход, дамы! Пять минут до выхода! Пора рекламировать шоу! – В двери тесного фургона врывается Джои, бойкий, как шмель, в нефритово-зеленом жилете, расшитом пайетками, и блестящих черных штанах со слегка потертыми швами. Элис вскрикивает от неожиданности, прижимая руку к груди. – Ну и пугливая вы, мисс Темплтон! Прямо молодая кобылка, – говорит Джои и треплет ее по щеке. – Или школьница. Правильно, так и надо! – Скорее жеребец, которого ведут на кастрацию, – фыркает Вивьен. – Ты это к чему, Виви? – хмурится Джои. – Да так. У нашей Элис много талантов. Весьма неожиданных, я бы сказала, – отвечает она и тянет себя за локон, проверяя его упругость. Потом вновь недовольно берется за щипцы для завивки. – Да, в отличие от некоторых, я не забываю шаги, когда танцую, – парирует Элис, сдерживая яркую вспышку ненависти.