Но это не утешает, ведь его ищут не первый год. Харрисон смотрит на нее и ждет, пока она что-нибудь скажет. Потом не выдерживает: – Вот чем ты думала, дура? – Я понимаю, нужно было подготовиться лучше. Я хотела застать ее как можно раньше, пока она ничего не забыла. Просто не думала, что ей будет так… плохо. – Внутри все сжимается. Неужели Рэйчел было так же ужасно? – Молчи и слушай, – продолжает яриться Харрисон. – Ты испортила репутацию газеты, поставила под угрозу наше сотрудничество с полицией. Помешала расследовать убийство! Довела до истерики убитую горем женщину, которой дела нет до твоей жизни. Хуже того, ты превысила свои полномочия! – Я не собиралась об этом писать. – Не волнует. Ты работаешь в спортивном отделе. В ваши обязанности не входит общение с семьями убитых. Для этого есть опытные, чуткие, обученные криминальные журналисты. Только попробуй еще раз сунуть свой нос дальше спортивной колонки. Поняла меня? – Но ты же опубликовал заметку про «Нэйкед Рэйган». – Про кого? – Музыкальную группу. – Ты издеваешься, что ли? – скептически интересуется Харрисон. Дэн в отчаянии прикрывает глаза. Ее это не смущает. – Хорошая бы вышла статья. – Какая? – Нераскрытые убийства и их последствия. Личный взгляд на трагедию. Пулитцеровская премия обеспечена. – Она всегда такая? – спрашивает Харрисон, но идею явно обдумывает. Но Дэн не поддается. – Забудь. Даже не надейся. – На самом деле интересное предложение, – говорит Харрисон. – Только нужно приставить к ней опытного журналиста. Эмму или Ричи, как вариант. – Не будет она ничего писать, – твердо говорит Дэн. – Эй. Ты мне не указ. – Я твой руководитель вообще-то. – Дэн, да какого хрена?! – практически кричит Кирби. – Я об этом и говорю, Мэтт. Посмотри на нее, она не в себе. Хочешь, чтобы мы точно попали в скандал? Вот тебе заголовки «Трибьюн»: «Спортивная журналистка слетает с катушек». «Главный редактор довел практикантку до нервного срыва». «Мать жертвы убийства увозят в больницу в шоковом состоянии». «Корейско-американское сообщество в ярости». «Город приостанавливает все расследования». – Ладно, ладно, я понял. – Харрисон отмахивается от него, как от мухи. – Не слушай его! Зачем ты его слушаешь? Он же несет полный бред! Не будет такого! Хватит, Дэн! – Он на нее даже не смотрит. Кирби бы расколола его, если бы он взглянул ей в глаза – вот только вместо этого Дэн смотрит на Харрисона и добивает ее окончательно: – Она эмоционально нестабильна. Даже на пары больше не ходит. Я общался с ее профессором. – Что? Он поднимает на нее взгляд. – Хотел написать тебе рекомендательное письмо. Устроить сюда на работу. Оказывается, ты весь семестр не появлялась на учебе и не сдавала задания. – Пошел ты, Дэн. – Хватит. Кирби, – произносит Харрисон тем же тоном, каким напоминает про приближающиеся сроки сдачи работ. – Чутье у тебя хорошее, но Веласкес прав. Для тебя это слишком личное дело. А увольнять тебя я не хочу. – Меня нельзя уволить! Вы мне не платите. – Зато тебя можно отправить в отпуск. Отдохни, вернись на учебу. Серьезно. Подумай, чего ты хочешь добиться. Сходи к психиатру, если понадобится. Главное – не пиши статьи про убийства, не доставай семьи потерпевших и носу своего в редакции не показывай, пока я не разрешу. – Могу заглянуть в здание напротив. Или сходить в «Ридер». – Отличная мысль. Пойду позвоню им, скажу, чтобы с тобой не связывались. – Это нечестно! – Ага, очень. Поздравляю, такова жизнь, когда у тебя есть начальник. Иди давай. Пока не придешь в себя – можешь не возвращаться. Все ясно? – Так точно, – чеканит Кирби, не скрывая своего раздражения. Встает, идет к выходу. – Эй, девочка, – осторожно окликает Дэн. – Хочешь выпить кофе? Поговорить? Я на твоей стороне. Ему явно стыдно. «Ну и отлично», – в ярости думает Кирби. Ничего другого он не заслуживает. Пусть ощутит себя на месте дерьма, размазанного по лобовому стеклу машины изменяющего партнера. – С тобой – не хочу, – говорит она и уходит. Харпер 20 августа 1932 Харпер встречает Этту после работы, и они вместе возвращаются в Дом. Каждый раз он завязывает ей глаза, каждый раз идет новым путем, а потом обязательно провожает до общежития. У нее новая соседка: Молли съехала после случая со спагетти. Он вымещает на ней свое беспокойство. Хриплые вздохи и влажное хлюпанье сменяются обжигающим наслаждением, разгоняющим остальные мысли. Когда он входит в нее, то не думает о неправильно интерпретированной карте и о Кэтрин, растерявшей весь свет. Он убил ее быстро, без удовольствия, не следуя ритуалу. Просто воткнул нож прямиком в сердце. Ничего не забрал у нее, ничего не оставил. В прошлое он вернулся только потому, что так было нужно. Нашел ее в парке – она сидела и смотрела фейерверки, вспыхивающие в ночном небе, – и забрал заколку с зайчиком. Маленькая Кэтрин сияла, и еще как. Наверное, стоило сказать, что она растеряет свой дар. Он сам виноват. Нельзя было поворачивать охоту вспять. Они занимаются сексом в гостиной. На второй этаж Этту он не пускает. Когда она просится в туалет, он указывает на кухонную раковину, и она забирается на нее с ногами, поддерживая платье, курит и болтает, опустошая мочевой пузырь. Она рассказывает о пациентах. Шахтер из Адирондака, отхаркивающий мокроту с кровью и угольной пылью. Мертворожденный ребенок. Сегодня провели ампутацию: мальчишка застрял ногой в сломанной канализационной решетке. – Очень печально, – говорит она, но все равно улыбается. Снова треплется, разговаривая за двоих. Снова нагибается и задирает юбку – даже просить не приходится. – Давай куда-нибудь сходим, милый? – просит она после, пока он натягивает штаны. – Ну давай, чего ты меня дразнишь? – Она проводит рукой по его джинсам: напоминает, что за ним должок. – Куда ты хочешь? – Не знаю. В какое-нибудь интересное место. Сам выбирай. Что тебе нравится? Они оба не в силах противиться искушению. Он водит ее на свидания. Они гуляют недолго, меньше, чем в первый раз. Полчаса, двадцать минут – так, чтобы не отходить от Дома. Он показывает ей автостраду, и она утыкается лицом ему в плечо, прячась от ревущих машин; а в следующий раз по-девичьи расчетливо хлопает в ладоши и подпрыгивает на носочках, когда видит белье, крутящееся в стиральных машинах прачечной. Она потворствует ему, но его устраивают наигранные реакции. Она притворяется, делает вид, что Харпер ей нужен. Но ее сердце – гниль, и он это знает. Иногда он подумывает: может, это конец. Может, Кэтрин была последней, и сияющих девушек больше нет, а он отныне свободен. Но Комната все так же гудит, когда он заходит в нее. А чертова медсестра никак не угомонится. Расстегнув белый халатик, трется голой грудью о его руку, пользуясь тем, что он подвернул рукава, и спрашивает детским голосочком: – А это сложно? Что ты там делаешь, поворачиваешь рычажок, как на плите? – У тебя не получится. – Все равно расскажи. – Для этого нужен ключ. И достаточно упорства, чтобы подчинить себе время. – А можно попробовать? – просит она. – Нельзя. – И в комнату наверху нельзя? – Хватит заваливать меня вопросами. Он просыпается на кухонном полу; под щекой – холодный линолеум, а голова болит так, будто по ней стучат молотком. Пошатываясь, он садится и стирает с подбородка слюну. Последнее, что он помнит – как Этта наливала ему выпить. Такой же спирт, как на их первом свидании, только с горьким послевкусием.