Она достала снотворное. Ну разумеется. Харпер проклинает собственный идиотизм. Она вздрагивает, когда он проходит в Комнату. Мимолетно, почти незаметно. Чемодан валяется на матрасе – Харпер перенес его, когда заметил, что начали пропадать вещи. Купюры разложены в пачки по номиналу. – Такая красота, – говорит она. – Только посмотри. Даже не верится. – Она подходит и тянется за поцелуем. – Зачем ты пришла? Я же сказал сюда не заглядывать. – Он бьет ее по лицу, и Этта падает на пол. Она прижимает ладони к щеке, смотрит на него снизу вверх, подвернув под себя ноги. Улыбается, но впервые во взгляде мелькает неуверенность. – Милый, – успокаивает она его. – Понимаю, ты злишься. Но ничего. Я просто хотела взглянуть, а ты меня не пускал. А теперь я все видела. Давай я тебе помогу? Весь мир падет к нашим ногам. – Нет. – Давай поженимся. Без меня ты не справишься. Я делаю тебя лучше. – Нет, – повторяет он, хотя знает, что Этта права. Он впивается пальцами в ее волосы. Харпер бьет ее головой о металлический остов кровати, пока череп не трескается. Долго, так долго – словно целую вечность. Он не замечает бездомного наркомана, который снова влез в Дом поживиться, потому что потратил все деньги, а теперь в ужасе замер посреди коридора. Не слышит, как Мэл сбегает по лестнице. Потому что рыдает от жалости к себе, и по лицу его текут сопли и слезы. – Это ты виновата. Ты меня вынудила. Тупая ты сука. Элис 1 декабря 1951 – Элис Темплтон? – неуверенно спрашивает он. – Да? – оборачивается она. Она ждала этого момента всю жизнь. Прокручивала в голове снова и снова, как киноленту, перескакивая с кадра на кадр. Вот он вступает на шоколадную фабрику, и все станки разом прекращают работу, замерев в механическом сострадании. На глазах остальных работниц он подходит к ней и заключает в объятия, склоняя к полу. «Я же говорил, что вернусь», – шепчет он, а в следующее мгновенье прижимается к ее губам поцелуем, от которого замирает сердце. Вот он непринужденно облокачивается о прилавок в отделе косметики и смотрит, как она помогает какой-нибудь даме из высшего общества выбрать дорогостоящую помаду – Элис не заработает столько и за неделю. «Простите, я никак не могу найти любовь всей моей жизни. Помогите, пожалуйста», – говорит он и протягивает руку. Она перелезает через прилавок на глазах недовольной начальницы, и он кружит ее в своих руках, смотрит с восторгом, а потом они бегут через весь магазин, держась за руки и смеясь. «Элис, но рабочий день еще не закончился», – скажет охранник, а она отстегнет золотистый бейджик, бросит ему под ноги и ответит: «Чарли, я увольняюсь!» Вот он приходит в бюро подбора секретарей и произносит: «Мне нужна девушка! Вот эта, и только она». Вот он берет ее за руки и мягко отнимает их от пола, который она скребет, стоя на коленях, как Золушка (и кого волнует, что у нее есть швабра). И с ужасающей нежностью говорит: «Тебе больше не нужно так убиваться». Она не ожидала, что он найдет ее по пути на работу. Хочется плакать: от радости, но вместе с тем – от злости, потому что она совсем не готова. Немытые тусклые волосы, наскоро замотанные шарфом, замерзшие ноги, обветренные руки с обкусанными ногтями. Она даже не красилась – зачем, когда на работе весь день нужно разговаривать по телефону, и судят ее только по голосу. «Отдел продаж каталога «Сирс», что вы желаете заказать?» Однажды фермер, который хотел купить тахометр для трактора, сделал ей предложение руки и сердца. «Под такой голос я готов просыпаться каждое утро», – заявил тогда он и умолял встретиться с ним, когда он приедет в город. Она лишь рассмеялась. Сказала: «Голос – это еще не все». Элис уже встречалась с мужчинами, которые хотели, чтобы она была другой, не такой, как на самом деле. Отношения с ними заканчивались плачевно, а все приятные моменты она делила с партнерами, которые знали, на что идут. Но им была нужна страсть, а не долгосрочные отношения. А Элис хочется «воскресной любви», как поется в известной песне[10]. Любви, что продлится дольше субботней ночи, наполненной поцелуями с привкусом джина. Самые долгие ее отношения длились десять месяцев, и то он постоянно разбивал ей сердце, а потом возвращался снова. Элис хочется большего. Хочется всего сразу. Она даже начала копить деньги на переезд в Сан-Франциско: поговаривают, там легче жить таким, как она. – Где же ты был? – спрашивает она, не сдержавшись. В голосе слышится раздражение, и она злится сама на себя. Но прошло десять лет, и все это время она ждала, надеялась, ругала себя за то, что возлагает мечты на мужчину, который поцеловал ее на сельской ярмарке и исчез. Он отвечает с грустной улыбкой: – У меня были дела. Но они больше не имеют значения. – Он берет ее под руку и разворачивает в сторону озера. – Пойдем? – спрашивает он. – Куда? – На вечеринку. – Но я совсем не одета. – Она останавливается и расстроенно воет: – Я такая швабра! – Это частная вечеринка. Для нас двоих. И ты замечательно выглядишь. – Ты тоже, – краснея, отвечает она и вместе с ним идет к озеру Мичиган. Она абсолютно уверена: для него внешность не главное. Ведь она помнит, как он смотрел на нее в день их встречи. И сейчас видит в его глазах то же самое: обжигающее желание и безоговорочное принятие. Харпер 1 декабря 1951 Они заходят в холл отеля «Конгресс», рука об руку минуют неработающие эскалаторы, занавешенные белыми простынями, как трупы. Никто не обращает на них внимания. Отель ремонтируют – видно, солдаты изрядно потрепали его за время войны. Еще бы, столько курить, пить и водить к себе женщин. Над золотистыми дверями лифта полукруглое табло, украшенное венками из плюща и грифонами. Цифры ползут вниз, поочередно зажигаясь. Отсчитывают этажи и минуты, оставшиеся у Элис. Харпер держит руки у паха, скрывая свое возбуждение. Он еще не позволял себе такой дерзости. Пластиковый контейнер для таблеток, отобранный у Джулии Мадригал, прожигает его карман. Пути назад нет. Все так, как должно быть. Так, как он себе представлял. Они поднимаются на третий этаж, и он распахивает тяжелые двойные двери, пропуская ее в Золотой зал. Находит выключатель. За неделю – за двадцать лет, прошедших с их свидания с Эттой, – обстановка практически не изменилась, только столы и стулья составлены друг на друга, а балкончики задернуты тяжелыми шторами. Над головой пересекаются арки с лепниной в стиле эпохи Возрождения: обнаженные фигуры среди золоченых листьев и лоз. Харпер знает, что традиционно они считаются романтичными, но в том, как они тянутся за утешением, лишившись привычных танцев и музыки, он видит лишь муку. – Где мы? – ахает Элис. – В банкетном зале. Их здесь несколько. – Как красиво, – говорит она. – Но здесь больше никого нет. – Я хотел побыть с тобой наедине, – отвечает он и кружит ее в объятиях, заслышав в голосе нотку сомнений. Напевая песню, которая еще не написана, он ведет ее в танце. Не совсем вальс, но нечто похожее. Он научился ему так же, как и всему остальному: наблюдая и повторяя. – Ты что, пытаешься меня соблазнить? – спрашивает Элис. – А ты позволишь? – Нет! – отвечает она, но Харпер видит, что под «нет» скрывается «да». Она смущенно отводит взгляд, но поглядывает из-под ресниц. Ее щеки красные от мороза, и он злится и путается в собственных чувствах, потому что действительно хочет ее соблазнить. Этта оставила в душе дыру. – У меня для тебя подарок, – говорит он, переборов себя. Достает из кармана бархатную коробочку и открывает. Внутри лежит серебряный браслет, тускло поблескивающий на свету. Он с самого начала принадлежал ей. Зря он отдал его Этте. – Спасибо, – благодарит она удивленно. – Надень. – Он срывается, хватает ее за руку, и она морщится от боли. Что-то в ее взгляде меняется; она вдруг понимает, что осталась в пустом зале наедине с человеком, которого видела всего раз десятилетие назад. – Но я не хочу, – осторожно отвечает она. – Приятно было увидеться… Боже, я даже не знаю, как тебя зовут. – Харпер. Харпер Кертис. Но это неважно. Я хочу тебе кое-что показать, Элис. – Нет, я лучше… – Она вырывается из его хватки, а когда он бросается на нее – дергает за ножку стула. Вся башня падает на него, и пока Харпер выбирается из-под завала, она успевает добежать до боковой двери. Харпер не отстает. За дверью его встречает полутемный коридор обслуживания; с труб, проложенных на потолке, свисает проводка. Он достает нож. – Элис, – зовет он с наигранным дружелюбием. – Вернись, дорогая. – Он медленно, спокойно проходит по коридору, спрятав руку за спину. – Прости меня, солнышко. Я не хотел напугать. Он заходит за угол. У стены стоит стеганый матрас в коричневых пятнах. Хватило бы ей ума – спряталась бы за ним, подождала, пока Харпер пройдет. – Я не сдержался, понимаю. Но я столько лет тебя ждал. Так долго. Впереди он замечает кладовку. Сквозь щель приоткрытой двери снова виднеются сложенные друг на друга стулья. Она могла бы скрыться за ними, выглядывая в коридор через ножки. – Помнишь, что я говорил? Ты сияешь, моя дорогая. Тебе не спрятаться в темноте. Так и есть. Свет действительно выдает ее – точнее, тень, скользнувшая по ступеням, ведущим на крышу. – Если браслет тебе не понравился, так бы мне и сказала. – Он делает вид, что собирается уйти глубже в здание, а потом резко разворачивается и взлетает по шаткой деревянной лестнице, переступая по три ступени зараз. В резком неоновом свете испуг Элис читается еще ярче. Он взмахивает ножом, но задевает лишь рукав куртки, на котором остается длинный надрез. Она кричит в ужасе и бежит вверх, мимо дребезжащего бойлера с медными кранами и пятнами сажи на стенах. Рывком распахнув тяжелую дверь, она вырывается на ослепляющий свет солнца. Харпер отстает лишь на секунду, но Элис хлопает дверью и попадает ему по левой ладони. Заорав, он отдергивает руку. – Сучка!