– Секунду, я позову охрану, и вас к ней сопроводят, – сказал он, и Харпер понял намек. – Что вы, не нужно. Передайте, что я заходил, ладно? Я вернусь позже. Он быстро понимает, что оплошал, поэтому покупает белую кепку с логотипом «Чикаго Уайт Сокс» и натягивает пониже, скрывая лицо, – опасается, что пацан из редакции вызвал полицию. Не оглядываясь, он направляется к станции. Нужно вернуться в Дом, обдумать дальнейший план действий. Он спугнул Кирби, так что найти ее будет сложнее. Но в то же время в душе поднимается желчное злорадство. Пусть знает, что он близко. Пусть бежит. Прячется. Он разыщет ее, достанет из-под земли, как кролика; вытащит бьющуюся в истерике тушку из норы за загривок и перережет ей горло. Наблюдая за проносящимся в окнах поезда городом, он касается паха ладонью. Но ужас не дает погрузиться в фантазии; он сковывает, лишает покоя. Так это она во всем виновата. Из-за нее все пошло наперекосяк! Почему он не напал на нее, когда она была без собаки? Ведь была же возможность! Одиночество пожирает его изнутри. Хочется всадить в кого-нибудь нож, лишь бы отогнать накатывающую головную боль. Нужно поскорее добраться до Дома и все исправить. Он вернется назад, разыщет ее, но больше не повторит прежних ошибок. И тогда звезды вновь встанут на место. Кирби он не замечает. Даже когда выходит из поезда. Кирби 13 июня 1993 Нужно уйти и вызвать полицию. Кирби прекрасно все понимает. Она нашла его. Она знает, где он живет. Но вдруг она не права? Вдруг это просто уловка? Судя по внешнему виду, дом давно заброшен и практически разваливается. И в районе он такой не один. Может, он заметил, что Кирби его преследует, и специально заманил ее сюда? В конце концов, она сильно выделяется среди местного контингента. Вполне возможно, что он затаился и ждет. Руки немеют. «Да позвони ты в полицию, идиотка! Пусть сами разбираются. Ты же прошла мимо двух таксофонов!» Это да, только вот они не работали, судя по выбитым стеклам и сорванным трубкам. Она прячет трясущиеся руки под мышками и подступает поближе к дереву, под которым стоит – в отличие от Вест-Сайда, в Энглвуде их осталось немало. Понять, насколько ее укрытие надежное, достаточно сложно: разбитые окна второго этажа отсюда не разглядеть, так что оттуда он вряд ли ее заметит, но ведь он может выглядывать из-за досок, которыми забиты окна первого этажа – или, того хуже, поджидать на крыльце. Простая, ужасная истина заключается в том, что если она уйдет, то потеряет его. Черт. Черт-черт-черт. – Ты в дом хочешь попасть? – раздается вдруг за спиной голос. – Господи! – Она вздрагивает и оборачивается. Рядом с ней стоит бездомный парень с глазами навыкате, которые придают взгляду то ли невинный, то ли крайне заинтересованный вид. Во рту не хватает зубов; одет он в выцветшую футболку с логотипом «Крис Кросс», а на голове, несмотря на жару, красуется красная вязаная шапка. – Я бы на твоем месте туда не совался. Я даже не знал, какой дом нужен, но проследил за ним. Он выходит всегда непонятно как, и одежда странная. Я там был, кстати. Снаружи не видно, но внутри вообще красота. Но так просто туда не попасть. Нужен входной билет. – Он демонстрирует смятую бумажку, в которой Кирби не сразу различает купюру. – За сотню продам. Или ничего не получится. Ты ничего не увидишь. Слава богу, он просто какой-то сумасшедший. – Дам двадцатку, если покажешь вход. Парень уже передумал: – Не. Не, стой. Я там был. Мне не понравилось. Дом проклят. Там призраки живут. Или сам Сатана. Не ходи туда. Давай двадцатку за хороший совет: не суйся туда, ты меня слышишь? – У меня нет выбора. – И да поможет ей Бог. В кошельке находятся семнадцать долларов с мелочью. Бездомного парня это не радует, но он все же показывает Кирби деревянную лестницу, зигзагом поднимающуюся по обратной стороне дома, и даже помогает забраться. – Но ты все равно ни хрена не увидишь. Нужен билет. Без него, наверное, все с тобой будет в порядке. Но учти: я предупреждал. – Тише, пожалуйста. Она набрасывает куртку Дэна на колючую проволоку, которой обмотаны нижние ступени – мера предосторожности от таких, как она. Рукав тут же рвется, и Кирби мысленно извиняется перед Дэном за порчу имущества. Все равно ему стоит сменить гардероб. Краска отслаивается с прогнивших ступеней; они поскрипывают под ее весом, когда она осторожно пробирается к окну первого этажа, зияющему рваной раной. Карниз засыпан разбитым стеклом, покрытым грязными дождевыми разводами. – Это ты разбил окно? – шепотом спрашивает она у безумца. – Не спрашивай, – дуется тот. – Ты сама туда лезешь, я не заставляю. Черт. В доме темно, но через открытое окно видны масштабы разгрома – наркоманы явно поживились тут вволю. Половицы вырваны вместе с водопроводными трубами, стены разбиты, обои содраны. В противоположном конце коридора через открытую дверь виднеется разбитый унитаз без стульчака. Разбитая на куски раковина валяется на полу. И тут он решил спрятаться, чтобы дождаться ее? Нет, бред какой-то. – Вызовешь полицию? – помедлив, шепчет Кирби. – Не, не могу. – Вдруг он меня убьет, – поясняет она так спокойно, что даже самой становится неуютно. – Как будто там мало мертвецов, – шипит он. – Пожалуйста, просто вызови копов. – Да ладно, ладно! – Он взмахивает рукой, словно отмахивается от обещаний. – Но ждать я их не буду. – И не надо, – бормочет Кирби себе под нос. Больше она не медлит – накрывает разбитое стекло курткой Дэна. В кармане лежит что-то твердое. Точно. Лошадка. И с этой мыслью она забирается в дом. Кирби и Харпер 22 ноября 1931 Время лечит. Рано или поздно кровь останавливается. Раны срастаются, не оставляя следа. Как только она перелезает через окно, пространство меняется. На мгновение ей кажется, что она сошла с ума. Может, все это время она умирала, и мозг, решив оторваться в последний раз, сгенерировал весь этот бред. А на самом деле она лежит в птичьем заповеднике и истекает кровью рядом с псом, за шею привязанным к дереву. Раздвинув тяжелую занавесь, которой не было раньше, она выходит в старинную, но совершенно новую гостиную. В очаге потрескивает пламя. На столике стоит графин с виски, а рядом – обитый бархатом стул. Мужчина, за которым она следила, уже ушел. Харпер вернулся в 9 сентября 1980 года: он наблюдает за Кирби с заправки, попивая колу, и только бутылка в руках не позволяет сорваться, перейти дорогу, а потом схватить девчонку за шею, отрывая от земли, и бить ее ножом, пока не устанут руки, прямо на глазах посетителей ближайшей лавки, торгующей пончиками. Кирби тем временем поднимается в спальню, полную талисманов, отобранных у умерших девушек, которые на самом деле не умерли, которые умирают прямо сейчас, которые обречены на смерть в будущем. Безделушки расплываются и мерцают. Три из них связаны с ней. Игрушечная лошадка. Черная с серебром зажигалка. Теннисный мяч, от которого ноют шрамы и кружится голова. Ключ проворачивается в замке. Ее охватывает паника; бежать некуда. Она дергает оконную раму, но та не поддается. Тогда она в ужасе забирается в шкаф и прячется там, изо всех сил стараясь не думать. И не кричать. – Co za wkurwiające gówno! Польский инженер, опьяненный в равной степени выигрышем и выпитым алкоголем, шатаясь, проходит на кухню. В кармане пиджака еще лежит ключ, но ему осталось недолго. Дверь открывается, и появляется Харпер из 23 марта 1989 года. Он опирается на костыль; в кармане прячется теннисный мяч, а джинсы до сих пор влажные от крови Кирби. Он забивает Бартека до смерти, и все это время Кирби прячется в шкафу, зажимая руками рот. Но когда слышит визг – не выдерживает, и из горла вырывается скулеж. Харпер поднимается по лестнице, подволакивая ногу. Костыль отбивает четкий ритм по ступеням. Для него все уже в прошлом, но это неважно – события складываются в ее будущее как оригами. Он переступает порог комнаты, и она закусывает язык до крови. Во рту – сухость и привкус железа. Но он проходит мимо нее. Она склоняется, вслушиваясь. В шкафу, кажется, откуда-то взялся дикий медведь. Она не сразу осознает, что это звук ее собственного дыхания. Поверхностного, хриплого, частого. Но шуметь нельзя. Ей надо взять себя в руки. Звякает керамический стульчак унитаза. Льется моча, потом вода, под которой он моет руки. Тихо ругается. Шуршит чем-то. Пряжка ремня лязгает о плиточный пол. Он включает душ. Задергивает шторку; колечки бренчат, стукаясь о перекладину. «Вот он, твой шанс», – думает она. Иди в ванную, возьми костыль и врежь ему по затылку, а когда вырубится – свяжи и вызови полицию. Но Кирби понимает: если он не отберет костыль сам, она просто не остановится. Тело больше не слушается. Руки отказываются открывать шкаф. «Ну же», – умоляет она. Звук льющейся воды затихает. Она не успела. Сейчас он выйдет из ванной и захочет переодеться. Может, получится врезать ему дверью. Оттолкнуть его и сбежать. Плитка мокрая после душа. У нее будет шанс. Душ снова с шипением выплевывает воду. Барахлят трубы – или он насмехается. «Ну же. Беги отсюда. Беги». Она пинает дверь шкафа ногой и выбирается, опираясь руками о пол. Нужно взять с собой что-нибудь, какую-нибудь улику. На полке валяется зажигалка – точно такая же, как у нее. Кирби не понимает, как такое возможно. Схватив ее, она на цыпочках проходит по коридору. Дверь в ванную распахнута настежь. Сквозь шум воды доносится свист: приятная жизнерадостная мелодия. Кирби бы разрыдалась, но на это не хватает дыхания. Она пробирается мимо, прижавшись спиной к обоям. Ладонь ноет – Кирби, сама того не заметив, сжала зажигалку до боли. Каждый шаг дается с невероятным трудом. Она ковыляет, как и тогда, едва переставляя ноги. Одну за другой. Одну за другой. Под лестницей валяется человек с растекшимися по полу мозгами. Она старается даже не смотреть в его сторону. Посреди лестницы она слышит, как он выключает воду, и бросается к выходу. Старается перешагнуть через тело поляка, но слишком торопится и наступает на его руку. Она податливо проскальзывает под ботинком, и Кирби содрогается от ужаса и отвращения. Не думай о нем, недумайнедумайнедумай… Она дергает дверь.