– Ну, знаешь, против одиночества не попрёшь. – Одиночество?.. – Не в том смысле, что я одинок. У меня есть Киран и родители, но давай посмотрим правде в глаза: Киран вырос, скоро он окончательно отклеется от меня и пойдёт своим путём, а мои старики не вечны. Я строил этот дом с тремя лишними спальнями с расчетом на то, что в нем будет жить большая семья. Думал, что, возможно, однажды приведу сюда женщину, может быть снова стану отцом, в конце концов я еще подхожу на роль молодого папаши, но, что-то мне подсказывает, что скорее я дождусь внуков, которые будут приезжать в мой большом дом с ночевками, как сейчас Киран торчит у моих стариков, нежели обзаведусь новыми детьми. – Почему же? В Маунтин Сайлэнс всё так плохо с женщинами? – С женщинами всё хорошо, просто у меня завышенная планка. – Вот как, – ухмыльнулась я. – И кто же тебе мог бы подойти? Королева или герцогиня? – Не хочу довольствоваться чем-то посредственным. Если и обзаведусь второй половиной, тогда только особенной. – “Особенной”, ух ты, – с сарказмом сдвинула брови в серьезной гримасе я. – И, главное, сразу “второй половиной”. Обычно сначала обзаводятся подружками, а потом уже вторыми половинами. – Это не про меня. Если мне понравилась женщина, значит она станет моей второй половиной, но никак не подружкой. – Нет, ты всё-таки слишком самоуверен… – не смотря на Шеридана, я перевела взгляд с маркера у себя в руке на доску, уже думая над тем, что необходимо начертать на ней в первую очередь. – Можно начать с четырех колонок, – поднесла маркер к доске я. – Семья Оуэн-Грин, семья Динклэйдж, семья Монаган и семья Патель… Вот ведь… У меня маркер не пишет, наверное засох. Пиши ты, – тряся непригодным для эксплуатации пишущим средством, я посмотрела на Шеридана и вдруг поняла, что всё это время он сверлил меня взглядом. Странное чувство вдруг пробежалось по моему телу и кольнуло в затылок. – Ладно, я буду писать, а ты диктуй, – уверенно согласился он. “Думаю, эти люди немало знали о моём прошлом, так что с первого раза согласились поднять сумму до названной мной”, – вдруг пронеслось у меня в голове. И вслед за этим эхом перед моими глазами воспарил отчётливый вопрос: “Что?..”. Что эти люди могли знать о его прошлом такого весомого, что могло повлиять на исход этой сделки с цифровым перевесом в сторону Шеридана? Что?.. Глава 21. Эшли Динклэйдж. Фредрику сорок восемь, мне сорок два, Эрику девятнадцать, Хоуп тринадцать, а Челси было всего лишь семнадцать. Когда мне было семнадцать, я была безмерно счастлива: любящие родители, отличные старшая и младшая сёстры, намёк на романтические отношения с соседским парнем и вся жизнь впереди… Я думала, что у Челси вся жизнь впереди, а оказалось, что её семнадцать лет – это конец и никакого продолжения уже не будет. Это убивает меня. Мучительно, беспощадно, навсегда… Прежде чем Фредрик стал главным врачом больницы Маунтин Сайлэнс, он прошел множество тернистых путей. Детство и юность у него были особенно сложными: сирота, не знающий своих родителей, он обитал в приюте. Затем у этого толкового парня хватило интеллекта, чтобы поступить в медицинский университет, по окончанию которого он осознанно отправился работать в эту глушь, желая обрести среди непроходимых горных лесов душевное спокойствие. И он его не только обрёл, но и до сих пор ни разу не терял. Когда я, молодая и улыбчивая практикантка, вернулась в родной Маунтин Сайлэнс, думая, что уеду отсюда обратно в большой город уже спустя какой-то год, Фредрик жил здесь уже шестой год. Он обзавёлся автомобилем и купил в кредит дом, плату за который в итоге мы выплатили вместе. Красавчик Динклэйдж влюбился в меня по уши, что для меня не было секретом с момента нашей первой встречи, потому как при одном только взгляде на меня парень розовел и начинал запинаться в разговоре. Сначала он показался мне забавным, а уже спустя неделю мы целовались в его кабинете. Теперь на двери этого кабинета висит табличка с надписью: “Терапевт мс.Динклэйдж” – кабинет стал моим спустя десять лет после того, как в нем состоялся наш первый поцелуй. Спустя год после моего возвращения в Маунтин Сайлэнс, в день, в который изначально я планировала уехать отсюда в какой-нибудь далекий и сверкающий огнями мегаполис, спрятанный за горизонтом местных густых лесов, мы поженились. Еще через девять месяцев родился Эрик, а еще спустя два года у нас появилась Челси, за которой с разрывом в четыре года последовала Хоуп. Эрик получился едва ли не точной копией отца, Челси была дубликатом меня самой, а вот Хоуп переняла и мои черты, и черты Фредрика, образовав своей внешностью дивную смесь необычайно красивого ребенка. С характерами получилось так же: Эрик спокойный и рассудительный, Челси веселая и порой импульсивная, а Хоуп вечно стоит на границе этих двух ипостасей. Да, Хоуп мы всегда любили больше остальных своих детей, но ни Эрик, ни Челси не испытывали ревности по этому поводу – они сами обожали свою младшую сестренку. Два года назад Челси даже смогла уговорить нас завести попугая жако, о котором Хоуп мечтала с пеленок. Мы с Фредриком не были в восторге от перспективы жить под одной крышей с крикливой птицей, но Орион оказался на редкость тихим попугаем. В итоге мы с Фредриком прикипели к нему даже больше, чем наши дети. Уже позже мы узнали, что попугаи жако в неволе могут доживать до шестидесяти лет. Как-то раз Челси пошутила о том, что этот попугай рискует пережить нас и перейти по наследству нашим внукам. В том, что эта птица может пережить меня и Фредрика, я была практически уверена, но я даже представить себе не могла, что она переживет хотя бы одного моего ребенка. Теперь Орион достанется либо детям Эрика, либо детям Хоуп. Внуков от Челси у нас никогда не будет. …О случившемся мы узнали в час ночи. Перед этим мы прожили замечательный день и не менее замечательный вечер. Всю вторую половину дня я помогала девочкам с образами к Хэллоуину, волосы Хоуп я даже покрыла блестящим лаком и щедро разрисовала её миленькое личико своей новой косметикой. Прежде в этот день я и Челси помогала с макияжем, но с прошлого года девочка желала работать над своим макияжем самостоятельно. Взросление моих детей меня всегда пугало, однако после того, как Эрик поступил в медицинский университет с целью стать хирургом и теперь обучался без особенных проблем, я вдруг с облегчением выдохнула. В следующем году Челси тоже уедет от меня, тоже поступит в медицинский, только, в отличие от брата, не на хирургический факультет, а на педиатрический (самый страшный в моём понимании), а еще через четыре года Хоуп вылетит из нашего гнезда, чтобы осуществить свою мечту стать психологом. Мы с Фредриком останемся одни, но точно не будем одиноки. Станем попивать глинтвейн осенними вечерами, зимними кутаться в пледы и наслаждаться треском дров в камине, весной будем высаживать цветочные клумбы у дома, а летом отдавать Ориона на присмотр старшему ребенку и уезжать на месяц куда-нибудь к океану, чтобы возвращаться в Маунтин Сайлэнс счастливыми и загоревшими, и проводить остаток лета в компании своих повзрослевших детей. До сих пор мы с Фредриком были необоснованно уверены в своей счастливой старости, ведь мы даже работу свою так сильно любили лишь потому, что могли ходить на нее и возвращаться с нее вместе. Теперь же я не знаю, что нас ждет впереди. Совсем не знаю… Фредрику позвонили в час ночи. Мы только что закончили видеозвонок с Эриком, вернувшемся со студенческой вечеринки пораньше ради экскурсии, запланированной на следующий день, Хоуп вернулась домой двумя часами ранее, так что мы дожидались Челси, которая задерживалась уже на полчаса. Мы договорились, что с вечеринки в особняке Оуэн-Гринов она вернется ровно в половину первого, но, по-видимому, она не торопилась с возвращением. Мы с Фредриком знали, что она влюблена в этого мальчика, Зака Оуэн-Грина, поэтому дали ей на гуляние плюс полчаса, хотя и боялись того, что эти полчаса каким-то образом повлияют на половую жизнь нашей семнадцатилетней дочери, грудь которой выросла до третьего размера уже в пятнадцать лет. Фредрик был не в восторге от Максвелла Оуэн-Грина, считая его самовлюбленным застранцем, но Челси неплохо ладила с его дочерью, Пэрис, которая пару раз бывала у нас дома. Неплохая девочка, только слишком много блеска на губах и блонда на залитых лаком волосах. Подозреваю, что Челси завела дружбу с девочкой, на два года младше себя, не из чисто дружеских соображений, а с корыстной целью подобраться к своему однокласснику, Заку, который, вроде как, не обращал на нее никакого внимания, будучи занятым своей баскетбольной командой и учебой. Мальчик хороший и примерный во всех смыслах, но почему он не обращал внимания на Челси, такую красивую и совсем неглупую девушку? В какой-то момент я выдвинула предположение о том, что парнишка, возможно, гомосексуал, на что Фредрик вслух рассмеялся, рассказав мне, как год назад застукал этого парня, вывихнувшего руку во время его очередного баскетбольного матча, активно флиртующим под кабинетом травмотолога с одной из молоденьких медсестер. Узнав об этом факте я начала переживать, что Челси, возможно, влюбилась в парня, падкого на юбки, но прошло еще пару месяцев, а младший Оуэн-Грин так и не обратил своего внимания на Челси. И тогда юбку своей дочери решила укоротить я. Мне тоже не нравился Максвелл Оуэн-Грин с его показным богатством. Наверное уже только поэтому я не могла позволить его сыну игнорировать такую красотку, как моя дочь. В общем, в честь Хэллоуина я позволила Челси укоротить длину её юбки на целых десять дюймов, поэтому почти на сто процентов была уверена в том, что на сей раз моя дочь вернется домой с победой, а она… Не вернулась вовсе… За что я всегда любила Фредрика, так это за то, что он видел во мне маленькую девочку. Не ту, капризам которой он готов бесконечно потакать, а ту, которую нужно защитить от серых волков в сером лесу. От всего серого. Фредрик никогда не признавал разделения на черное и белое. До этого дня. На опознание мы пришли вместе, но я так и не смогла переступить порог морга. Он сделал это один, за что я себя, наверное, никогда теперь не прощу. Он защитил меня. Он узнал о существовании черного без меня. Это ужасно… Я должна была быть с ним. Должна была присутствовать в этот момент. Должна была сжимать его руку, когда он опознавал… Нашу крошку… Нашу Челси… У нее были мои глаза, мои губы, мой нос… Фредрик опознал их там, в той страшной холодной комнате, в которую я так и не решилась войти. А потом, выйдя оттуда, бледный, как мел, он уткнулся лбом в мой лоб и произнес: “Мне так жаль… Мне… Так… Больно”. Мы рыдали во весь голос, не стесняясь собравшихся вокруг нас наших знакомых докторов, потом пили успокоительное, потом нас подвез до дома один наш коллега, потом мы провалились в сон. Мы сделали это вместе: просто зашли в свою комнату и провалились в сон. Даже не зашли в гостиную, где нас ожидали Эрик, Хоуп и попугай. Они и без слов всё поняли. Дети у нас хорошие… Фредрик не отходил от меня ни на шаг. Мы оба оформили на работе отпуск и заперлись в комнате. Первые три дня мы спускались вниз лишь для того, чтобы поесть с детьми, и сделать вид, что мы крепимся, а значит и они тоже должны крепиться. Потом, после приема пищи, мы снова поднимались в свою спальню, открывали встроенный в стену шкаф, пол которого забили подушками и пледами, садились в него и рыдали, надеясь, что из недр этого шкафа дети не смогут расслышать наши безудержные вопли и безвольные всхлипывания. К концу третьего дня мы выплакали всё, кроме шептаний. Мы шептали друг другу всякий бред о том, что никогда не бросим друг друга, о том, что никто из нас не виноват, а еще воспоминания… Много воспоминаний… Много когда-то самых счастливых, а теперь самых болезненных воспоминаний… Наших общих. Наших. Общих. Нам уже ничто не поможет, но мы останемся вместе. И Челси останется с нами. Навсегда. Оставшиеся два наших ребенка разлетятся в разные стороны, а Челси останется. В стенах этого дома, в стенах нашей памяти, в стенах наших душ. И мы не сойдём с ума. Потому что мы вместе: я и Фредрик. И Челси. Глава 22. Мы с Шериданом работали над визуализацией данных допоздна: я вслух структурировала имеющиеся у нас данные и вопросы (вторых было больше, чем первых), Шеридан ровно разлиновывал всю озвученную мной информацию синим маркером на белоснежной доске (завидно красивым почерком). В какой-то момент Шеридан начал зевать, пока я продолжала держать ровную осанку и чашку подостывшего чая напротив доски. Впрочем, он держался молодцом: выразил предположение о том, что сегодня нам пора закругляться, когда в гостиной настенные деревянные ходики с совой проухали ровно два часа ночи. Как позже выяснилось, эти часы изначально были неправильно заведены и уже месяц как отставали ровно на полчаса от реального времени. Поставив чашки с недопитым чаем на барный стол, мы разошлись по своим комнатам. Я готова была поставить сто баксов на то, что этой ночью Шеридан отключился в ту же секунду, как только его голова коснулась подушки, в то время как мне не представлялось возможным хотя бы просто закрыть глаза – я никак не могла унять беспокойство. Осознание того, что завтра будет четвертый день, как я торчу в Маунтин Сайлэнс, и что никто не собирается помогать мне отсюда выбраться, заставляло мои мысли ходить прытким ходуном по полям моего подсознания. Лежа в своей постели в одной майке и трусах, я жалела лишь о том, что не могу просто подорваться и прошествовать к доске, оставшейся в гостиной: вдруг Шеридан чутко спит? Было бы неплохо забрать эту доску к себе в комнату на ночь… В общем, я так и не сомкнула глаз до самого рассвета. Когда же небо только-только начало сереть, я вдруг отключилась, но смогла проспать лишь полчаса. Проснувшись, я даже не сразу поняла, что задремала. С интригующим вопросом о том, не залягут ли сегодня под моими глазами тени, я посмотрела на своё отражение в мобильном. Никаких теней не было видно, а часы показывали начало девятого. На улице еще темно, но решив, что время уже позволяет начать следующий рабочий день, я опустила ноги на мягкий персидский ковёр и принялась натягивать на себя штаны с твердым намерением приблизится сегодня хотя бы на сантиметр к разгадке выпавшего мне дела. Ночи для меня как и не было. Одевшись и расчесавшись, я на цыпочках вышла из комнаты и прошествовала в сторону гостиной. Не знаю почему я сразу не уловила аромат свежих венских вафель, но факт оставался фактом – я сильно удивилась, увидев широкую спину Шеридана, облаченную в поло темно-синего цвета, парящую над кухонной поверхностью. Моё присутствие выдал Вольт: пёс метнулся ко мне с радостным погавкиванием. Шеридан обернулся с силиконовой лопаткой в руках и мы встретились взглядами прежде, чем пёс успел достигнуть моих ног. – Бессонница? – повёл одной бровью Шеридан. – Есть немного, – прикусив нижнюю губу, я погладила Вольта по голове, отчего пёс едва не растекся по ковру. – У тебя тоже? – У меня привычка вставать в восемь, чтобы выпустить Вольта на пять минут в лес… Сегодня могу предложить тебе вафли со взбитыми сливками и голубикой. – Звучит здорово. Может быть мне и повезло, что отель Маунтин Сайлэнс находится на ремонте. Уверена, там бы меня так хорошо не кормили. – Двенадцать лет опыта в амплуа отца-одиночки научили меня готовить не только венские вафли, но и более изысканные блюда. Супы-пюре, пироги с вишней или с лососем, отбивные в кляре, пудинги, десятки видов соусов – список освоенных мной блюд уместился бы в пятикилограммовую книгу. Моя мать отличный педагог по части кулинарии. – А я не очень-то люблю готовить. Может быть потому, что не для кого, а для себя заморачиваться не хочется. Весь мой домашний рацион состоит из отварного картофеля, стандартного салата и горячих бутербродов, но чаще я ем в кафетерии напротив своего дома. – И что же ты предпочитаешь заказывать в кафе? – Беру обычно то, что наверняка не приготовила бы дома. – То есть всё? – усмехнулся Шеридан, протянув мне тарелку с аппетитно дымящимися вафлями. – Ха-ха, – усмехнулась в ответ я, – хорошая шутка. – А если серьезно, что обычно любишь поесть? – Рыбу, мясо, супы… Ничего необычного, – взяв в руки вилку, я надкусила первую вафлю и, ощутив на языке чарующую кислинку, едва сдержалась, чтобы не закрыть глаза от восторга. – Ничего себе, – с набитым ртом начала бубнить я. – Какой-то женщине с тобой однажды сильно повезёт, Шеридан. – Оставайся в Маунтин Сайлэнс и тогда со мной повезёт тебе, – продолжал ухмыляться шеф-повар. – Да ты сегодня в ударе, – еще шире улыбнулась я, взяв стакан с молоком. – Раз с юмором и готовкой у тебя с утра пораньше всё в порядке, может быть и дедукция за ночь прокачалась? – прислонив бокал к губам, я повернулась на барном стуле к доске, установленной за моей спиной. – Давай еще раз обсудим, что видим. Меня интересует вот эта колонка, – я указала пальцем на крайнюю правую колонку в таблице. – Что тебя смущает в колонке со временем? В том, что не все родители смогли назвать точное время ухода своего ребенка из дома нет ничего удивительного. – Нет, я о соседней колонке. Смотри: Челси Динклэйдж ушла из дома со своей младшей сестрой Хоуп, Эйприл Монаган с младшим братом Тео, Пэрис Оуэн-Грин уже была в особняке, это ясно… Но, смотри, Афина, – я подошла к доске и постучала закрытым маркером по фамилии Фрост, не выпуская из другой руки тарелку с вафлями, – она говорит, что её дочь пошла на ту вечеринку, потому что её кто-то пригласил, но кто именно, она не знает… – Это мог быть кто угодно. – Вообще-то не кто угодно, а только хозяева вечеринки. – Пэрис или Зак Оуэн-Грин? – Именно. И так как Пэрис погибла, а Зак говорит, что не приглашал Камелию, можно было бы сделать вывод, что Камелию пригласила Пэрис, вот только здесь кое-что не состыковывается: помешанная на косметике и парнях Пэрис Оуэн-Грин не общалась с помешанной на книгах Камелией, да и Пэрис была на два года младше Камелии. – Логично бы было утверждать, что Камелию пригласил её одноклассник, Зак. – Вот! Но он говорит, что Камелию не приглашал. Вернее, не успел: в день, когда он раздавал пригласительные листовки, Камелия не пришла в школу. Афина говорит, что в тот день девочка осталась дома из-за менструальных болей. Итак, Зак Оуэн-Грин раздал пригласительные за сутки до вечеринки, Камелия же от него пригласительное не получила, так как в школу не пришла. Более того, Зак утверждает, что никого не просил передавать ей приглашение, так как попросту забыл об этой девушке – она никогда не входила в круг его общения. Но на вечеринке он её видел, её видели и другие… Девочка явно из скромных, без приглашения бы не явилась. Тогда возникает вопрос: кто пригласил Камелию Фрост? Кому было необходимо, чтобы она пришла? – Возможно ещё не всё потеряно. Девочка ещё жива и, исходя из слов докторов, вполне ещё может очнуться. – Было бы неплохо, – сдвинула брови я, снова взявшись за вилку. – Она бы смогла ответить если не на все, тогда на многие наши вопросы, – я гулко выдохнула. – Хотя я бы не ставила на эту фигуру на шахматной доске. Мы уже однажды ставили на Дакоту Галлахер, но в итоге получили только еще больше вопросов. – Честно говоря, хотя я и слабо верил в то, что водителя могло унести течением, особенно с учётом заклинившей с водительской стороны двери, но если бы аквалангисты нашли тело Дакоты на дне реки, я бы ещё мог как-то поверить в версию с несчастным случаем… – Ещё раз: машина вылетела в реку с моста, но следов торможения шин нет, как и тела водителя. Всего в машине найдено пять девушек: одну удалось спасти, но она пребывает в коме, трое погибли от отравления угарным газом незадолго до попадания в воду, шея еще одной была сломана приблизительно за десять часов до попадания автомобиля в реку. В какой именно момент автомобиль пропал из гаража нам неизвестно, но если верить словам Максвелла Оуэн-Грина, его мерседес утром того злосчастного дня находился именно в гараже: он с женой, уезжая в Дэф Плэйс в десять ноль-ноль, видели свою машину стоящей на её обычном месте… – я сдвинула брови и снова принялась за свои вафли. – Понятно, что мы ищем водителя. Вот только кроме отпечатков пальцев всех членов семьи Оуэн-Грин ни на руле управления, ни где бы то ни было еще больше ничего не найдено: ни единого намека на чье-то постороннее присутствие.