– Мы можем поговорить с вами наедине? – спрашивает врач в операционной шапочке. Второй стоит рядом с ним, как я подозреваю, для поддержки. – Нет, – говорит она им, качая головой, и один раз сжимает наши руки. Она не хочет быть в одиночестве. – Говорите здесь. Я почти забыла, а сейчас вспомнила – Джанет уже потеряла однажды того, кого любила, она знает, как все это происходит. Она уже получала ужасные новости. Волнение внутри меня усиливается, желудок скручивает, кожу покалывает от нервов. Это слишком тяжело, и я чувствую вину за все это. Доктор кивает и стягивает с головы операционную шапочку, комкая ее в руках. – Мне очень жаль, но ваш сын не пережил операцию. В его головном мозге было слишком много жидкости, поэтому мы не смогли спасти его, – его голос чуть громче шепота, будто до этого момента он никогда не говорил матери, что не смог спасти ее сына. Возможно, так и есть. Я не могу вынести шок на ее лице. Это так сильно ранит, хуже молчания, с которым я живу. Джанет смотрит на меня, и я ощущаю, как по шее поднимается тепло, вверх к щекам, слезы теперь беспрепятственно льются из глаз. Я больше не могу их сдерживать. Во рту пересохло, тяжесть в груди практически не дает вдохнуть. Чувство вины невыносимое, но потом я вспоминаю, что заслужила это. Есть люди, чьи жизни уже никогда не будут прежними, потому что в один день, в один час, в одну минуту, в одну секунду они разрушились. Сегодня, прямо сейчас, в эту самую секунду, это произошло с Джанет Паркер и со мной. Наши жизни уже никогда не будут прежними. Она всхлипывает, кивая на то, что они ей говорят, но уже не важно, что они говорят. Для нее никогда не станет реальным то, что он умер, я знаю это по собственному опыту. Прямо сейчас это какой-то ужасный кошмарный сон, от которого я могу никогда не проснуться. Когда врачи уходят, мы с Мелиндой обе падаем перед ней на колени, наблюдая ее скорбь, будто это единственное в комнате, потому что так оно и есть. В мире больше нет такой боли, как боль от потери ребенка. Брови Джанет сведены вместе, и я замечаю, что она начала дрожать, ее руки и грудь влажные, будто ей слишком жарко. Тепло распространяется к ее щекам, и она медленно моргает. – Он умер? – спрашивает она, глядя мне за спину, не в силах посмотреть на меня. Выражение ее лица говорит о многом. Не похоже, что она вообще ждет от кого-то ответа. Я жду… жду ее ненависти, жду ее криков на меня, слов, что это все моя вина. Но этого не происходит. Она кивает, не знаю, на что, и делает рваный вдох. Я уж точно не новичок по части смертей. Эту боль я знаю, как саму себя, но все равно легче не становится, совсем нет. Боль все еще есть, все еще реальная. Тупая и тяжелая, она напоминает мне о том, насколько разрушающие эти чувства, как легко они могут уничтожить тебя. Я не знаю, что сказать Джанет. С одной стороны, мне самой слишком больно от знания того, кем Чейз был для меня. С того времени, когда мне было пять лет, он был моей единственной постоянной поддержкой в жизни, даже когда не был со мной. Мне больно потому, что мой друг умер. Но она потеряла своего сына. Я не знаю, что должна чувствовать. Я, как потерявшаяся в луже капля, которая исчезла в мутной воде. Почувствовав тошноту, я тороплюсь в уборную в конце комнаты ожидания. Закрыв за собой дверь, падаю на колени, потому что мои ноги слишком ослабли, чтобы удерживать меня, и рыдаю в ладони. Я не могу поверить в то, что он умер, и я причастна к этому. * * * – Господи, Куинн, где ты была? Прошлым вечером ты не вернулась домой, и я… – Риз перестает говорить, увидев мое лицо, когда в субботу утром я вхожу в дверь. Солнечный свет проглядывает сквозь окно на кухне, где она сидит за столом с кружкой кофе. Что мне ей сказать? Я убила своего… кого я убила? Кем он для меня был? Джанет осталась в больнице, а мы с Мел уехали. Я не была его семьей. Я не была его девушкой… черт, в последнее время мы даже не были друзьями, так на каких правах я должна была остаться? В субботу утром Мел высадила меня около дома и сказала, что скоро вернется. Я не спрашивала, куда она собралась или когда вернется. Я даже не могла понять, что нахожусь в своем доме. – Я уб-б-била его, – заикаясь, говорю я, глядя прямо на Риз. – Ладно, так что, я должна помочь тебе закопать его тело? – она смотрит на меня, за тем опускает взгляд на мои руки. Она думает, что я шучу. – Я серьезно, – я замолкаю, мои глаза широко распахнуты. – Я не… шучу. Чейз умер. Она закатывает глаза, отмахиваясь от этих слов. Будто я просто дурно подшутила над ней. Хотела бы я, чтобы так и было. А затем, когда у меня уже не остается сил и мои колени подгибаются, она верит мне. Подняв руку к лицу, чтобы вытереть слезы, я замечаю, что моя темно-серая толстовка пропитана кровью. Я помню, что после аварии она была под головой у Чейза, но не помню, как парамедики отдавали мне ее назад. В груди разрастается паника, удушая меня приливной волной. От взгляда на кровь Чейза на мне, появляется только еще одно напоминание о том, что я сделала. Риз подлетает ко мне, и, схватив меня за запястья, притягивает к себе. – Ш-ш-ш. Пойдем, отведем тебя в ванную. Я следую за ней, потому что хочу принять душ и боюсь, что в любой момент меня может стошнить, снова. Я не хочу видеть эту кровь, как напоминание о прошедшей ночи. Только она никогда уже не исчезнет. Эта ночь выжжена в моей памяти, этим воспоминаниям не суждено стать забытыми. Риз снимает с меня толстовку и бросает ее в корзину рядом с ванной. Быстро обмотав мою руку в гипсе полиэтиленовым пакетом, она показывает мне на ванну, чтобы я забиралась туда. Когда я это делаю, она встает рядом со мной, полностью одетая, и помогает мне смыть кровь. Я не говорю ей ни слова. Я плачу у нее на глазах, но слова здесь и не требуются, слов здесь недостаточно. Иногда, столкнувшись с потерей, лучше быть одному. Лучше находиться в таком месте, где тебе не придется извиняться или переживать о том, что плачешь как сумасшедший или рыдаешь так сильно, что не можешь дышать. Только прямо сейчас я этого не хочу. Я хочу, чтобы кто-нибудь обнимал меня так же, как это делал Чейз, даже когда я думала, что не нуждаюсь в этом. Я нуждаюсь в его тепле и сильных руках. Не могу поверить в то, что он умер. Закрыв глаза, я вспоминаю нас в одиннадцать лет, когда умерли мои родители. Он обнимал меня так же, как сейчас это делает Риз. Я хочу, чтобы он был здесь, чтобы успокоил меня так же, как сделал это после смерти моих родителей. Чтобы так же, как в тот день, его присутствие повлияло на меня, чтобы он заставил меня почувствовать, что мы всегда будем вместе. Я хочу слышать, как он шепчет мне на ухо, как говорит мне, что пока мы есть друг у друга, все будет хорошо, даже если я уверена, что так не будет. Когда умерли мои родители, я все еще была ребенком. Я не представляла масштабов того, что произошло, до тех пор, пока спустя несколько месяцев не осознала, что произошедшее – это реальность. Благодаря своей невинности, я тогда не узнала, какими могли быть чувства на самом деле от их потери. Пока возраст не сыграл свою роль, я могла только подолгу размышлять о смерти и реальности. В то время я не могла понять масштабов потери. Но в этот раз я в полной мере понимаю масштабы всего произошедшего. Глава 10 Чейз Я не имею абсолютно никакого понятия о том, где нахожусь, или что произошло, но я больше не чувствую боли. Вряд ли это хороший знак. Когда продвигаюсь вперед, я вижу то, что могу описать только как зеркало, только я не вижу своего отражения, поэтому это не зеркало, больше похоже на окно. И когда я смотрю в него, словно мираж вижу какие-то воспоминания, отрезки времени. Окружающая аура света демонстрирует воспоминая, будто я нахожусь в кинотеатре, наблюдая, как передо мной проигрывается моя жизнь – чувствую себя загипнотизированным этим зрелищем. Дело в том, что все эти воспоминания о Куинн. Все до единого. И я понимаю почему. Я имею в виду, в моей жизни она имеет огромное значение, но кое-что в них, то, как тщательно они сосредоточены на ней, мне так знакомо. Будто я был здесь, в этом месте, раньше, но с другими воспоминаниями. А затем я вижу то, что не сразу узнаю, но потом все-таки вспоминаю. Это мальчик, около трех лет, он бежит, чтобы обнять женщину, которая не кажется мне знакомой до тех пор, пока не поворачивается и не разводит руки в стороны, чтобы поймать мальчика. Ее глаза – это глаза Куинн. Я бы узнал их где угодно. Это ее глаза, просто она старше. Возможно, ближе к тридцати годам. Как такое может быть? Кто этот мальчик? Это как удар под дых, в моей голове крутятся тысячи воспоминаний. А потом я вспоминаю, все. Этот ребенок – наш сын. Мой и Куинн. В другой жизни у нас был ребенок. Мы всегда были вместе. Множество раз.