Картинки, которые я вижу сейчас, перелистываются как на экране фотоаппарата, одна за другой, и если я захочу, то смогу дотянуться до них, дотронуться и оказаться именно в том моменте, в каком захочу. Я поднимаю руку, потянувшись к картинке с мальчиком, и меня тут же окружает его смех. В меня врывается запах свежескошенной травы, воздух такой теплый, будто это середина лета. Мы бегаем на заднем дворе, и я валю его на землю, щекоча за бока. Беременная Куинн смеется на крыльце, обхватив свой округлившийся живот, пока наблюдает, как мы играем. Вздохнув, я закрываю глаза и чувствую, как во мне растекается любовь и тепло. Когда я опускаю руку, воспоминание пропадает. Меня тянет к каждой из этих непонятных энергий и окружающему меня свету. Это не яркий свет, он более мягкий, расслабляющий. Ощущение, будто я пробираюсь в другое измерение, которое не могу постичь, в калейдоскоп, наполненный моментами времени. Я не могу сказать, где или что происходит, или где заканчивается этот тоннель, но я плыву сквозь время, передвигаюсь медленно, понимая, что моя физическая жизнь ускользает прочь. А потом я слышу голос моей мамы, она сидит на диване в нашей гостиной, одна. Должно быть, это воспоминание, потому что она моложе – намного моложе – и когда я присматриваюсь получше и делаю шаг вперед, то вижу себя у ее ног, шестилетнего, сжимающего в руках бейсбольный мяч. Я помню этот день, хотя тогда я ничего не понимал. Она с кем-то разговаривала, а я был смущен. И не мог понять, с кем именно она говорила, понимал только то, что у нее был с кем-то разговор. Это безумие. Ты никогда не знаешь точно, что с тобой произойдет, когда ты умрешь. Я имею в виду, никто не знает этого наверняка. Мы верим и надеемся на лучшее, но никто не знает наверняка. – Где я? – спрашиваю я, задумавшись, слышит ли меня кто-нибудь. Я начинаю идти по дому и останавливаюсь, чтобы посмотреть на молодую версию себя. – Ты там, где и должен быть, Чейз, – говорит мне кто-то. Я оглядываюсь по сторонам, пытаясь понять, откуда исходит голос, только я никого не вижу, хотя голос смутно знакомый. Я снова смотрю на маму, только она не двигается. Я пытаюсь подойти к ней поближе, может, тогда она увидит меня, но она не видит. Я машу руками перед ее лицом. – Мам! Ты меня слышишь? Ничего. Она даже не вздрагивает. Я прослеживаю за взглядом мамы к ее коленям, где она удерживает фотографию моего отца и себя, когда они были детьми, возможно, подростками – рамка фотографии мокрая от ее слез. – Она не может тебя видеть, – говорит голос. Что это, черт возьми, такое? И откуда, мать его, исходит этот голос? – Я могу отпустить тебя, Джейк. Все в порядке… я знаю, ты в порядке, – говорит мама, будто разговаривает с отцом, только его здесь нет. Внутри меня разливается злость. Я не хочу это видеть. Не хочу видеть маму плачущей и ощущающей боль. – Почему я вижу это? – Это самый легкий путь для меня, чтобы показать тебе и помочь понять твое предназначение. – Кто ты и почему я не могу тебя увидеть? – спрашиваю я, оглядываясь вокруг в поисках источника звука. Внезапно я уже больше не нахожусь в своей гостиной. Я вернулся к окну и этим воспоминаниям. Снова каждое из них прямо передо мной, будто я нахожусь в кинотеатре с сотнями различных экранов. – Где я? – Ты там, где и должен быть. Я чувствую прикосновение к плечу, тепло, затем оборачиваюсь и неожиданно вижу стоящего рядом со мной отца. – Папа? – дыхание перехватывает, будто я вот-вот заплачу, и я чувствую, что смог бы, потому что, хоть мои воспоминания о нем туманны и обрывочны, я помню все о времени, которое мы провели вместе, и связь, которую я ощущал с ним. Когда я делаю шаг к нему, он улыбается. Он выглядит именно таким, каким я его помню: темные волосы, карие глаза и та густая борода рыбака, которая всегда у него была. Не считая бороды, я как две капли воды похож на него. – Я умер? – На физическом уровне твое тело мертво, но мы никогда по-настоящему не уходим, – отвечает он, продолжая улыбаться, будто рад меня видеть. Затем он отворачивается, что-то привлекает его внимание. – Но, постой… – я делаю шаг вперед, потянувшись за ним. – Ты же умер… да? Господи, пожалуйста, пусть это будет просто сон. Он не смотрит на меня. Он наблюдает за сценой, развернувшейся перед нами, на плачущую маму, но потом переводит взгляд на меня. – На физическом уровне, – повторяет он. – Ты можешь видеть меня таким, – он указывает рукой на свое тело, – потому что таким ты меня помнишь. Мы можем представить себе того, в ком нуждаемся в определенный момент времени. Сделав шаг назад, я глубоко вдыхаю. Черт возьми, все так странно. Может, у меня кома или еще что, и это галлюцинации? Отец смеется. – Да, это очень тяжело принять. Ох, великолепно, он так же может читать мои мысли. Здорово. Он ничего не говорит, вместо этого бросает очередной взгляд на момент, в котором мы только что находились. – И все-таки, почему я вижу этот момент? – спрашиваю я. – Тот момент, когда она потеряла тебя? Он смотрит на маму. Не сказал бы, что он выглядит расстроенным. Это не так. Но у него такое выражение лица, какого я никогда прежде не видел ни у кого. Любовь, да, но какая-то невероятно сильная. – Потому что это тот момент, когда все началось для меня. Где началось? Что? Сейчас папа смотрит на маму, внимательно наблюдает за ней. Она в больнице, где ей говорят о моей смерти, рядом с ней Куинн. Неожиданно я снова испытываю боль. Только она не такая, как после аварии. Эта боль оседает тяжестью в груди, будто разрушает меня. – Что происходит? – спрашиваю я, падая на колени и хватаясь за грудь. Мне больно, но эта боль какая-то другая. – Сильные души испытывают боль своей второй половины. Он отходит, затем садится рядом с мамой, берет ее руку в свои ладони, и у нее начинают литься потоком слезы, свободно, тихо и бесконтрольно. Думаю, она чувствует, что он рядом, потому что спрашивает: – Он умер? Отец кивает, в его хриплом шепоте слышна боль: – Я знаю, что тебе больно, детка, но это никогда от меня не зависело. Я бы никогда не забрал его у тебя, если бы у меня был выбор. – Она может тебя слышать? – Да, – говорит он, продолжая смотреть на маму. – Она может чувствовать мое тепло. Я смотрю на Куинн, сидящую рядом с моей мамой, на то, как она плачет. Заставив свои ноги двигаться, я делаю шаг к ней, но не могу дотронуться до нее так, как отец касается мамы. – Почему я не могу прикоснуться к ней? – спрашиваю я. – Это придет со временем. Пока у тебя еще нет такого дара. Когда придет время тебе вмешаться, ты поймешь это. Дар? Я полностью растерялся от сказанных им слов, от каких-то туманных причин, а в это время его внимание сконцентрировано только на моей маме. Его лицо искажается грустью, и я понимаю, что он испытывает всю боль, что и моя мама. Должно быть, это то, о чем он мне и говорил. И тогда это накрывает меня. Она пытается осознать, что потеряла своего сына, а он сопровождает ее в этом. – Вот для чего мы здесь, – говорит он мне, подтверждая мои мысли. – Это предназначение сильных душ. Я все еще не понимаю, к чему он клонит, этого просто… слишком много для одного раза. – Я должен быть здесь для мамы? – Нет… это моя работа. Я пытаюсь показать тебе связь. Наше предназначение быть рядом со своими вторыми половинками, когда они нуждаются в нас. Я чувствую его любовь, и это наполняет силами и стойкостью, достаточной для того, чтобы я смог сделать глубокий вдох. То, как он смотрит на нее, это неописуемо. Это защита, это забота, все, что ты можешь представить в безоговорочной любви, связь навечно. – Ты спасал маму? Он качает головой. – Для меня все было по-другому, потому что у нее был ты. – А что теперь? – я переживаю за нее, но это не то же самое беспокойство, которое я испытываю по отношению к Куинн. Я знаю, моя мама никогда меня не забудет. Я ее сын, эту связь даже смерть не сможет разорвать. Глядя на нее сейчас, я знаю, она не озлоблена. Нет, она печальна. Это тот вид печали, который разбухает внутри, пузырится, как море, в течение всей ее жизни, а потом опускается, как солнце, поглощенное ночью. – Она справится с этим. Она знает, что ты со мной, и она невероятно сильная. Для мамы потерять меня – это неслыханно, немыслимо, но во многом и неизбежно. Что бы она ни сделала, это не поменяло бы исхода, и сейчас она начинает осознавать это, или, по крайней мере, принимать, не без помощи моего отца, сидящего возле нее.