В конце концов Яара с помощью отца уже к Песаху составила нам график встреч на ближайший месяц. Она продиктовала мне по телефону названия отелей и точные даты, а потом добавила: – Не особенно на них рассчитывайте. Эти люди стали миллионерами не потому, что сорили деньгами направо и налево. – Все равно, – сказал я, – спасибо тебе. Ты молодец, все организовала. – Мне кажется, что вы… Вы все правильно делаете. Вы помогаете Амихаю. Хорошо, что он занят делом. – Честно говоря, – признался я, – это довольно увлекательное дело. Мы же с выпускного концерта в школе ничего вместе не делали, только футбол смотрели. А эта затея… Она нас объединила. Посмотрела бы ты на Офира. Он счастлив, что мы собираемся, спорим, что-то изобретаем… Сразу видно, что ему этого не хватало. Жалко только, что Черчилль… – Мне тоже жалко. – Долго еще будет тянуться этот его процесс? – поинтересовался я. – Вроде бы пора уже ему закончиться? – Шутишь? Это только в мыльных операх судебные процессы умещаются в одну серию. В реальной жизни все совсем не так. Хотя мне все равно не нравится, что он вам не помогает. Я ему уже говорила, что эти его рассуждения про «нормальную страну» – полная чушь. – А он что? – Не уверена, что он меня услышал. Он только и думает что об этом процессе. Каждый день сидит на работе до двенадцати ночи, а иногда даже ночует у себя в кабинете, чтобы не тратить время на дорогу. – А как же ты? Я помнил, что Яара ненавидит спать одна. Уже через неделю после того, как мы начали встречаться, она перебралась ко мне, потому что у себя в квартире пугалась «всяких звуков». – Плохо, – сказала она. – Вскакиваю по десять раз за ночь, проверяю, не лезет ли в дом грабитель. Держу под подушкой перцовый баллончик и от этого еще больше психую. Иногда засыпаю на полчаса, на час. И мне снятся кошмары… – Кто-то гонится за тобой по улице с огромным кухонным ножом, а тебе жмут ботинки и ты не можешь бежать. Ты пробуешь их скинуть, но на бегу это невозможно, и ты хочешь превратиться в зайца, чтобы бежать быстрее, но у тебя не выходит, и тут он тебя догоняет… – …И я просыпаюсь. Надо же, ты все еще это помнишь. (Я ничего не забыл. Ни твоих ночных кошмаров; ни того, что под зелеными юбками ты носишь дешевое белье; ни того, что за день до месячных ты просто огонь; ни твоей привычки трижды отключать звонок будильника, прежде чем встать с постели; ни твоего убеждения, что у тебя толстовата задница, но сесть на диету тебе не дает отсутствие самодисциплины; ни твоей зависти к старшему брату, которого ты почему-то считаешь умнее себя; ни твоей легкой нервозности, когда тебе не удается достичь оргазма; ни твоей манеры хмурить брови, сосредоточиваясь на чем-то, или по-особенному произносить слово «любовь»; ни того единственного случая, когда приятель твоего брата, продюсер, предложил тебе поработать помощником театрального режиссера, но ты отказалась, потому что пьеса тебя не заинтересовала; ни того, что под твоим апломбом скрывается неуверенность в себе, а под ней – твердое ядро высокомерия. Я ничего не забыл, Яара, как ни старался.) – Трудно забыть, если дважды в неделю тебя будят посреди ночи, чтобы рассказать одну и ту же историю, – вздохнул я. – С ума сойти. Этот кошмар преследует меня с семнадцати лет. Столько всего в моей жизни изменилось, и только этот страшный сон никуда не делся. – Как верный друг. – Именно. Тебе известно, что ты – один из немногих, кто знает, что я боюсь спать одна? – Почему? Ты этого стыдишься? – Конечно. Кроме того, мне никто не поверит. Это не вяжется с моим образом. Признайся, ты ведь тоже удивился, когда я тебе рассказала. – Да, но в этом противоречии… Между тем, какая ты днем и… какая ночью… В нем есть своя прелесть. Во всех твоих противоречиях есть своя прелесть… – Спасибо на добром слове. – Не за что. Поблагодари свою сестру. – У меня нет сестры. – Жалко. А то она могла бы с тобой ночевать. – Ну ты и свинья! * * * Последние, самые дерзкие слова этого диалога не были произнесены. Восстанавливая в памяти свои разговоры с Яарой, я частенько приписываю себе остроумие, которого на самом деле лишен. Но разве каждый из нас, рассказывая себе собственную жизнь, не вносит в нее коррективы? Кроме того, реплики, которые я сочинил, не так уж далеки от истины. В тот период времени мы с Яарой действительно много разговаривали. Амихай и Офир именно мне поручили поддерживать с ней связь. Я изобразил вялое сопротивление, но они уперлись, утверждая, что Яара питает ко мне некоторую слабость. Возможно даже, испытывает легкое чувство вины. Так почему бы не использовать это обстоятельство на благо нашей ассоциации? Она всегда находила благовидный предлог для своих ночных звонков. Изменилось время ранее назначенной встречи. Появилась конфиденциальная информация о спонсорах, которую следует учесть при подготовке презентации (этот кандидат – правый, а тот – левый; этот поддерживает русскую эмиграцию, а тот – эфиопскую; этот говорит с сильным техасским акцентом, и надо напрягаться, чтобы его понять, а тот, который настаивает на личной встрече в Иерусалиме, привык, что все смотрят ему в рот и восторгаются каждой его идеей, поэтому просто соглашаться с ним, говоря: «Оf course»[20], недостаточно – необходимо добавлять: «Аbsolutely!»[21]). – Спасибо за ценную информацию. Молодец, – отвечал я, записывал полученные сведения в блокнот, а потом мы начинали болтать на другие темы. Я, как раньше, пересказывал ей интересные статьи, которые переводил (например, в одной из них утверждалось, что женщины страдают от депрессии в четыре раза чаще мужчин по причине особенностей строения женского мозга, отличного от мужского). И, как раньше, она категорически не соглашалась с выводами исследования (особенности строения мозга? Чушь собачья. Мужчины просто не любят признаваться, что у них депрессия. Ни самим себе, ни тем более психологам). Как раньше, она собирала для меня всякие курьезы, случавшиеся во время деловых встреч, на которых Яара присутствовала в качестве помощницы отца и вечной мишени его придирок. («И коммерческий директор, который пять минут назад решительно возражал против предложенной стратегии, вдруг пустился в объяснения, почему ее применение неизбежно». Или: «Ты не поверишь, но мы три дня просидели с консультантом по перспективному планированию, чтобы сформулировать цели и задачи нашей компании. Спрашивается, зачем? Все и так знают, что у нашей компании одна цель – дать отцу заработать еще больше денег».) Как раньше, я безоговорочно верил ей, когда она говорила, что работает на отца временно, до тех пор, пока она не наберется смелости и не скопит девяносто одну тысячу долларов, чтобы осуществить свое подлинное желание и уехать в Лондон. Только теперь я не перебивал ее каждые пять минут, чтобы сообщить ей, как я ее люблю. Как она прекрасна. Тот факт, что мы общались по телефону, а она была замужем за моим другом, позволял мне сохранять между нами необходимую дистанцию и даже подкалывать ее. Поддразнивать. Иногда довольно жестоко. Я ненавидел эти наши разговоры. И каждый раз доставал из шкафа ее носок. * * * Первая презентация ассоциации «Наше право» состоялась в отеле «Хилтон». У входа нас ждал небольшой сюрприз. Охранником, проверяющим сумки, оказался не кто иной, как Йорам Мендельсон – вундеркинд, который учился в нашей школе. В начале девятого класса его перевели в десятый, а в середине одиннадцатого он исчез. Говорили, что его семья переехала в Иерусалим, а его включили в секретную государственную программу по подготовке будущих ученых. Мы твердо верили, что в один прекрасный день он станет лауреатом Нобелевской премии. И вот он встречал нас на входе в «Хилтон» и спрашивал, нет ли у нас с собой оружия. Он отрастил усы. – Мендельсон! Йорам Мендельсон! – воскликнули мы. У него на лице не дрогнул ни один мускул. Он методично проверил каждого из нас ручным металлодетектором. – Что ты здесь делаешь, Мендельсон? – спросил Офир. – Работаю, – лаконично ответил он. – Но, постой… Разве ты не должен быть в Институте Вейцмана?… Или где-нибудь еще в этом роде? – Я уволился. Мне не дали работать над моим исследованием. – Не дали? Но почему? – Сказали, что оно оторвано от реальности, – презрительно бросил Мендельсон. – Кто бы сомневался. – Оторвано от реальности? – Если я докажу то, что хочу доказать, это опрокинет все, во что они верят. Разрушит все их аксиомы. А они, знаете ли, очень привязаны к своим аксиомам. – А что ты хочешь доказать? – Это сложный вопрос. Я работаю над своей теорией уже три года. Поэтому и устроился сюда. Механическая работа не мешает мне думать. – О чем? О чем именно ты думаешь? – Извините, но пока я не готов об этом говорить. – Ну, нет так нет. Хотя… очень хотелось бы услышать. – Извините, – повторил Йорам Мендельсон и пожал плечами. Мы забрали свои сумки и уже собирались пройти дальше, как он вдруг сказал: – Ладно… Если вам так интересно… Я пытаюсь построить физико-математическую модель, которая объясняет переселение душ. – Переселение душ? – Ну смотрите. – Он провел пальцем по усам, словно смахивая с них молоко. – Граница между миром жизни и миром смерти – это аксиома, принимаемая западным миром. Но задумайтесь вот о чем. Насколько смерть является неотъемлемой частью жизни? Например, в этой стране. Тогда почему жизнь не может быть неотъемлемой частью смерти? Я уже не говорю о том, что концепцию переселения душ разделяют во многих странах мира. В том числе у нас. Съездите в поселение друзов Далият-аль-Кармель. Вам там такое расскажут, что у вас нейроны дыбом встанут. – В Индии тоже… – начал Офир. – Не только в Индии, – перебил его Йорам Мендельсон. – Во всем мире говорят о переселении душ, но до сих пор ни один ученый не попытался провести серьезное научное изучение ни одного такого случая. Вам не кажется, что это подозрительно? – Это не просто подозрительно, это заговор, – сказал я и покосился на часы, давая Йораму Мендельсону понять, что мы торопимся.