Я был ребенком и ничего не понимал. Просто чувствовал, что дома нечем дышать, особенно когда родители собирались вместе. Даже королева Елизавета, чей портрет украшал стену гостиной, казалось, хотела выпрыгнуть из рамы и убежать к себе в Англию. Мне тоже хотелось удрать. Я даже выбрал подходящее место: детскую площадку на улице Эйнштейна. Еще я придумал себе воображаемого друга по имени Офир (именно Офир – словно предвидел будущее), чтобы не страдать от одиночества. Поначалу Офир отказывался ко мне присоединяться, а к тому времени, когда я его уговорил, мужество, необходимое, чтобы собрать сумку, выйти из дома и, как я планировал, спрятаться под каруселью, меня покинуло. Вместо побега со мной случился первый приступ астмы. * * * – Поблизости есть детские площадки? – первым делом спросил я Амихая. – Детские площадки? В центре Тель-Авива? Есть одна, на улице Карми, но это далеко отсюда. И Ноам никогда там не был. – Тогда давай поищем в окрестностях школы, – предложил я. – Там я уже искал, – отмахнулся Амихай. Руки у него дрожали, волосы спутались. – Поищем еще, – настаивал я. – Нас уже двое. И Офир вот-вот подъедет. Когда ищешь группой – это совсем другое дело. Пока мы ждали Офира, Амихай сидел, сцепив руки на животе. Он молчал. Я вспомнил, как однажды поздним вечером – тогда еще была жива Илана, – когда я сидел с близнецами, Ноам вдруг проснулся. Я смотрел в гостиной повтор матча Лиги чемпионов, и тут передо мной возник маленький человечек в пижаме. «Ноам, милый, ты чего встал?» – спросил я. «У нас в комнате лев, дядя Юваль», – спокойным голосом ответил он. «Тебе приснилось, что в вашей комнате лев?» – попытался я развеять его страх. «Нет, мне не приснилось, – настаивал он. – В нашей комнате правда лев. Иди сам посмотри». – «Хорошо», – согласился я и пошел в детскую. Быстро заглянул за дверь, повернулся и сказал: «Похоже, лев уже ушел». – «Нет, не ушел, – покачал головой Ноам. – Просто ты его не видишь, потому что он черный». – «Черный?» – «Да, он специально перекрашивается в черный цвет, чтобы его не было видно в темноте». – «Может, включим свет и прогоним его?» – предложил я. «Нет! – возмутился Ноам. – Нельзя, дядя Юваль! Мы разбудим Нимрода. Он и так от каждого шороха просыпается». – «Так что же нам сделать?» – спросил я и погладил его по голове. «Есть одна идея, – заявил Ноам с совершенно отцовской интонацией. – Может, я посмотрю с тобой футбол?» – «Пожалуйста». Я освободил ему место на диване. Ноам пристроился рядом со мной. Через несколько минут он уронил голову мне на колени, а еще через несколько минут я отнес его обратно в постель. В ту минуту, когда подъехала машина и из нее выскочил встревоженный Офир, я как раз вспомнил, каким невесомым было тельце Ноама. И какой мягкой была его пижама. * * * Через час позвонили из университета. Как выяснилось, Ноам сел на автобус до Рамат-Авива, вышел на нужной остановке, пробрался мимо охраны в здание факультета психологии, поднялся на третий этаж и постучался в дверь бывшего кабинета Иланы. Видимо, он втайне надеялся, что его мама на работе. Что она просто никак не доберется домой из университета. – Это довольно распространенное явление, – объяснила нам психолог, державшая Ноама за руку. – Вспомните, как упорно мы, взрослые, отказываемся мириться с фактом смерти. Совершенно нормально, что каждый из близнецов по-своему реагирует на утрату, – сказала она. – Каждый из них, вероятно, выработал собственный способ противостоять горю, не похожий на способ другого. Все это она рассказывала мне и Офиру. Амихай был слишком взвинчен, чтобы ее слушать. Он обнимал и гладил Ноама, словно проверял, все ли части его тела на месте, и снова и снова повторял: – Маленький мой. Маленький мой. Маленький мой. На обратном пути Амихай попросил меня повести машину. Он сидел сзади, целовал Ноама то в щеку, то в лоб, то в щеку, то в лоб и приговаривал: – Ты и твой брат – это все, что у меня осталось. Все, что у меня осталось, – это ты и твой брат, только мы с вами и остались. Я старался не слушать. Чем больше он говорил, тем меньше воздуха оставалось в моих легких. Хорошо, что ехать недалеко, думал я, в противном случае приступ астмы мне гарантирован. Возле своего подъезда Амихай сказал, что ему очень жаль, но завтра он вряд ли придет на презентацию. Сил больше нет. Офир сказал, что проводить встречу без Амихая не имеет смысла. – Даже если ты просто молча посидишь, – мягко убеждал его Офир, – уже будет хорошо. А я добавил, что завтра этот американец улетает из Израиля. И если мы отменим встречу, то упустим последний шанс получить финансирование. – Не знаю, – сказал Амихай. – Не знаю, смогу ли я. Но я уперся, сам удивляясь своему упорству. Я еще понимал Офира, которому вся эта история с ассоциацией подвернулась как нельзя кстати, пока он не совсем врос своими плоскими стопами в почву Михморета. Но я? Почему я так загорелся этим проектом? – Помнишь, о чем ты просил нас в самом начале? – вдруг услышал я свой голос. – Ты просил, чтобы мы не дали тебе сдаться. – Вот именно, – поддержал меня Офир. – Сейчас не время сдаваться, Амихай. Это значило бы идти наперекор течению жизни. 9 Они стоят по обе стороны от нее; их макушки едва доходят ей до плеч. Она смотрит в камеру своим пронзительным взглядом. («Эта девочка слишком умна, – однажды сказала нам Мария. – Если за ней не приглядывать, она вырастет дурным человеком».) Они смотрят на нее. Точнее, не совсем на нее. Скорее, они смотрят в ее сторону (или косятся друг на друга, пытаясь понять, кто стоит ближе к ней?). Я почти уверен, что справа – Ноам, а слева – Нимрод, но я могу ошибаться. У Ноама шире лоб, но это заметно только при определенной стрижке. А на этом снимке у обоих на головах – праздничные венки из листьев, закрывающие лоб. Амихай сделал эту фотографию в последний день рождения близнецов, когда еще была жива Илана. Тогда они уже ухаживали за дочкой Марии, но делали это достаточно деликатно. Робко. Но после смерти матери мальчишки будто с цепи сорвались, и их битва за сердце возлюбленной превратилась в войну без правил. Поначалу мы наблюдали за этой троицей с умильными улыбками (ах, эти милые детские влюбленности!), но теперь происходящее не на шутку нас тревожило (неужели милая детская влюбленность способна обрести подобные формы?). Когда беглеца Ноама вернули домой, Нимрод этому не обрадовался. «Как маленький. На публику играешь», – сказал он. И было ясно, о какой публике речь. Во время чемпионата округа по дзюдо, в котором участвовал Нимрод, Ноам сидел рядом с девочкой на трибуне и старался умерить ее энтузиазм. «Он самый старший в своей возрастной группе, – шептал он ей на ухо. – Потому и побеждает». Они состязались перед ней в самых невообразимых вещах. Кто запомнит девятизначное число? А десятизначное? Кто сумеет дольше задерживать дыхание? Кто съест больше клубники, пока она не полезет обратно? Судьей в этих состязаниях выступала она. Она решала, кому присудить победу. Но самое главное решение выносить не спешила. – Ты ведешь себя очень жестоко, – в конце концов упрекнула ее Мария (Офир передал нам этот разговор, не скрывая отцовской гордости). – Но почему, Mor[24]? – спросила девочка, глядя на мать снизу вверх, и своим фирменным жестом заправила непослушную прядь в золотистый пучок на макушке. – Потому что тебе нравится, что они оба вокруг тебя увиваются, и тебя не волнует, что ты причиняешь им боль, – твердо сказала Мария. – Но, Mor, я правда люблю их обоих, – возразила девочка. – Честно! – А может, она все правильно делает? Кто сказал, что можно любить только одного? Или только одну? – задумчиво проговорил Офир, завершая свой рассказ. Яара посмотрела на меня, и в ее глазах вспыхнула искра (или это мне просто показалось?). * * * Амихай все-таки пришел на встречу со спонсором. Небритый. В некогда белых кроссовках. Еще до начала он попросил нас взять ведение презентации на себя, потому что еще не очухался от вчерашнего. Но не успел Офир показать первый слайд, как Амихай вмешался: – Хватит! Я больше видеть не могу эти слайды. Послушайте… – обратился он к потрясенному миллионеру и заговорил про Илану. Мы с Офиром испуганно переглянулись. Что он делает? Мы еще надеялись, что он хотя бы объяснит связь между смертью Иланы и нашими планами по созданию ассоциации. Но нет. Он просто рассказывал этому человеку про Илану. Как он вошел в армейскую канцелярию, и там было полно девушек, и все они над чем-то смеялись, а одна девушка сидела в стороне с ободранной кошкой на коленях. Любовь зажглась в его сердце в тот же миг, но потребовалось три месяца, чтобы он набрался храбрости и заговорил с девушкой, попросив ее выдать ему какую-то справку. Потом ему потребовалась еще одна справка. Потом он спросил, не сходит ли она с ним в солдатское кафе, выпить кофе или какао. И он вдруг понял, что все эти три месяца она тоже думала о нем. Хотела его видеть. Именно это он всегда в ней любил. Под ее внешней холодностью и вечной печалью он угадал биение горячего сердца. Только он один знал ее секрет. Он и бездомные кошки. Потом к ним добавились ее самые слабые студентки. Потом – палестинцы на блокпостах. Для всех остальных – его родственников и друзей – она была просто молодой женщиной, страдающей от депрессии, каких вокруг много. Перед свадьбой мать Амихая сочла нужным предупредить сына: «Подумай хорошенько. Если она сейчас такая, кто знает, что с ней будет, когда она родит. Гормоны и все такое…» Его это не тревожило. Его нисколько не беспокоило, что он женится первым из друзей. И заводит детей. Она и правда была немного склонна к депрессии, но его это не волновало. Это лишь означало, что за жизнерадостную атмосферу в их семье будет отвечать он. Одновременно это обрекало его на постоянный страх: он боялся, что однажды придет домой и обнаружит, что она сдалась. – Вы знаете, каково это – каждый день возвращаться домой, боясь найти свою жену в петле? Или лежащей на полу, рядом с пустой упаковкой из-под таблеток? – спросил Амихай миллионера. Я слушал Амихая и думал о том, сколько раз за последние несколько месяцев он сидел у меня на диване и ни разу не заговорил ни о чем подобном. Миллионер промолчал. По его лицу нельзя было понять, какие чувства он испытывает: шок, любопытство или нетерпение – когда уже Амихай прекратит выносить ему мозг. Амихай и не думал останавливаться: – Только когда родились близнецы, я немного расслабился. Она так их любила, что я поверил: она их не бросит. Я охотно уступил ей победу в негласном родительском соревновании за любовь детей: пусть мальчики любят ее чуть больше, чем меня, лишь бы она была счастлива. Потому что, когда ей было хорошо, хорошо было и мне. Да, из-за детей мне пришлось отказаться от своей мечты. Понимаете, я всегда хотел лечить людей. Методами альтернативной медицины. Три года назад, во время футбольного чемпионата, каждый из нас записал свое… ладно, сейчас не о том речь… Я хочу сказать другое… Я был готов отказаться от своей мечты. Мне было наплевать, что я вкалываю как проклятый, зарабатывая деньги на подгузники и влажные салфетки, а потом иду домой и тоже вкалываю как проклятый, чтобы быть хорошим отцом. Главное, что, когда день заканчивался, мы с Иланой ложились в постель и разговаривали. Пусть всего несколько минут. Благодаря своему уму она давала мне увидеть все, что происходило со мной в тот день, в новом свете. А теперь? Теперь я ложусь в постель один. Я больше не чувствую вкуса жизни. Она потеряла для меня всякий смысл. Миллионер посмотрел на часы. Это был смуглый коротышка, ростом даже ниже меня, с почти идеально круглым лицом бонвивана. Но с той минуты, как мы вошли в комнату, он ни разу не улыбнулся. Офир взглянул на меня; я одобрительно кивнул. Он заново запустил презентацию, показал структуру ассоциации и объяснил, почему мы хотим ее создать. За это время миллионер дважды посмотрел на часы. Затем мы предложили ему задать нам вопросы, на которые обычно отвечал я. У него не было к нам ни одного вопроса. Я все-таки сделал попытку втянуть его в диалог: – Возможно, есть что-то, о чем вам хотелось бы узнать подробнее?