– Может, это и была полиция? – А почему тогда без мигалки? – Может, они работают под прикрытием? – предложил Офир логичное объяснение. Но мы все же позвонили на горячую линию. И долго ждали ответа. Механический голос без конца повторял: «Служба полиции к вашим услугам». Дежурная – она представилась Кармит – говорила так, будто мы ее разбудили. Она не проявила к моему рассказу ни малейшего интереса, но все же его записала. Я старался сообщить все подробности, но чем больше рвения я проявлял, тем холодней вела себя дежурная. – Вы говорите так равнодушно, Кармит, – сердито сказал я. – Но ведь подобное, наверное, случается не каждый день. Чтобы в центре города хватали человека и заталкивали в машину. – Вы не удивляйтесь, – ответила Кармит, – но в настоящий момент иммиграционная полиция проводит облаву на иностранных рабочих. – Минутку! Так вы в курсе? В смысле, вы знаете, что это было? – Я не знаю. Возможно, это был нелегал. – Нелегал? – Человек, находящийся в стране нелегально. Работодатели прячут у себя палестинцев с Территорий. Их сейчас тоже отслеживают. – Значит, открыт сезон охоты? – Прошу прощения? – Неважно. Вы сообщите нам, что это было? – Мы не информируем граждан. – Да? А как же мы узнаем, что?… – Читайте газеты. Если инцидент, который вы наблюдали, относился к числу чрезвычайных происшествий, об этом напишут в газетах. В любом случае израильская полиция благодарит вас за проявленную бдительность. И желает вам доброй и мирной ночи. * * * Мы молча шли к машинам. Думаю, нам было немного стыдно друг перед другом за то, что мы и пальцем не пошевелили, чтобы защитить того парня. Хотя что мы, собственно, могли сделать? Когда мы добрались до парковки, Офир обронил: – Достойное завершение вечера, ничего не скажешь. – Да уж, – ответил я. – В этой стране и отпраздновать спокойно не дадут. – В последние два года, – подхватил Офир, – у нас что-то пошло не так. Или так было всегда? А я заметил это только сейчас, благодаря Марии? Сколько стало грубости. Жестокости. А вы, вы живете в этом городе и воображаете, что она вас не коснется. Вы мните себя космополитами. Но это чушь собачья! Здесь все очень плохо. В этом городе все корчат из себя либералов, а на самом деле весь ваш либерализм сводится к курению травы. Вы не способны по-настоящему открыться ближнему. Или возмутиться несправедливостью, творящейся прямо у вас под носом. «Что он взъелся на этот город? – подумал я. – Чем он его обидел?» – Помяни мое слово, – продолжал Офир, – в конце концов это по вам долбанет. Прямо по башке. В самый неожиданный момент. Почему «по вам»? С какой стати он исключает себя? Потому что живет в Михморете? Или потому, что Мария убедила его выбросить мобильник? Или потому, что он каждый день спит после обеда, «ибо такова потребность нашего организма»? Но я решил, что сейчас не время поднимать эту тему. И промолчал. – У меня к тебе просьба, – сказал Офир. – Пожалуйста, не рассказывай Марии о том, что сейчас произошло. – Без проблем, – кивнул я. – Она и так на пределе… После Иланы. Не хочу, чтобы она… – Без проблем. * * * Я не стал обсуждать похищение не только с Марией. Я и себе запретил даже думать о нем. Недавно я переводил статью, в которой говорилось, что первые два года жизни стираются из нашей памяти, потому что переживания младенчества слишком ужасны, чтобы их помнить. Я загнал воспоминание о похищении в самый дальний уголок сознания и напрочь забыл о нем – до первого занятия на литературном семинаре. Преподаватель попросил каждого из нас рассказать о себе одну правдивую и одну вымышленную истории, и это воспоминание вдруг всплыло на поверхность, как терпящая бедствие подводная лодка. Я рассказал, как мы шли по улице, когда большой фургон остановился и проглотил человека, точно кит Иону, а мы ничего не сделали – не успели, или не смогли, или не захотели. Я рассказывал очень подробно, как и просил преподаватель, однако вся группа, кроме одной робкой девушки, решила, что я сочиняю, а правдивая история – это та, которую я выдумал: о том, что в свои тридцать лет я якобы езжу на автобусе по школьному проездному, пользуясь своим полудетским лицом. И своим ростом. * * * По правде говоря, я обиделся. Пусть целью игры и было обмануть группу, меня сильно покоробило то, что никто не поверил в первую историю. – Минутку, – сказал я. – А почему история о похищении кажется вам неправдоподобной? – Ты так ее рассказал, что получилась сцена из голливудского фильма, – ответил парень в очках, сам похожий на голливудского режиссера. – Такие вещи характерны для Америки, – сказала одна девушка. – Это могло произойти в Нью-Йорке, но уж никак не в Тель-Авиве. – Вы не подкрепили свою историю достаточным количеством нерандомных деталей, – заявил преподаватель. – Вот почему нам было трудно в нее поверить. Эта группа все больше меня раздражала. Почему они мне не поверили? И что это, черт возьми, за «нерандомные детали»? Меня бесит, когда преподаватели употребляют никому не понятные слова. Особенно бесит то, что они произносят их нарочно, чтобы заморочить студентам голову. И что это за стул, на который меня усадили? Это не стул, а табурет. Даже не табурет, а какой-то коврик. За что мне все это? Зачем я внес сразу всю плату за участие в семинаре? Больше я сюда ни ногой. – Скажите, – спросила робкая девушка, – а было что-то… Я имею в виду… Было ли об этом что-нибудь в газетах? – Ничего, – ответил я. – Утром я первым делом кинулся покупать газеты. Прочел их все от первой страницы до последней. За всю неделю нигде не упомянули о похищении. Ни единым словом. * * * Зато газеты уделили-таки пару строк презентации «Нашего права» – «ассоциации имени Дженнифер Голдман и Иланы Абрамович-Танури за защиту прав человека в системе здравоохранения». Каждый репортаж сопровождался снимком Амихая крупным планом, а коротенький текст в основном воспроизводил цитаты из пресс-релиза, который мы раздали на мероприятии (Офир сказал, что журналисты потеть не любят, поэтому надо заранее подготовить для них несколько красивых фраз). Общий тон репортажей был вполне благожелательным. Одна газета написала, что мы выступили с «интересной инициативой». Другая назвала создание ассоциации «весьма своевременным». Третья взяла на себя труд привести в конце репортажа телефон «Нашего права». На следующий день на автоответчике, который установил Амихай, обнаружилось 5421 голосовое сообщение; к концу недели это число выросло почти до восьми тысяч. Инициатива Амихая взломала запертую дверь, пробила слоновью кожу общественного мнения и шибанула его током прямо в обнаженный нерв. Среди звонивших было множество специалистов – юристов, бухгалтеров, инженеров-электриков, – которые не понаслышке знали, что такое нарушение прав пациента, и высказывали готовность безвозмездно оказывать ассоциации свои профессиональные услуги. Всего за три месяца – так и не уволившись из «Телемеда», потому что «хорошую работу не бросают» и «подписчики на меня полагаются», – Амихай, со всем упрямством бегуна-марафонца и терпением сборщика пазлов, сумел превратить ассоциацию из абстрактной идеи в живую организацию. Ее административный костяк состоял из четырех штатных сотрудников, но основную работу выполняли десятки волонтеров. Сам Амихай успевал заниматься и текущими делами организации, и встречаться с больничным руководством и чиновниками из Министерства здравоохранения – они обсуждали реализацию пилотной программы, которая ставила своей целью выяснить, как присутствие в приемном покое больницы посредников и переводчиков из «Нашего права» отразится на соблюдении прав пациентов. Мы с Офиром с растущим изумлением следили за публикациями, посвященными деятельности Амихая. Всегда странно видеть, как кто-то, кого ты знаешь с детства, преуспевает во взрослом мире. Ты помнишь, как за баскетбольной площадкой он давился своей первой сигаретой – а теперь дыхание перехватывает у директоров больниц, которым он предъявляет отчеты с фиксацией нарушений, подготовленные работающими под прикрытием волонтерами из «Нашего права». Ты помнишь, как он трясся, стоя перед учительским столом, а теперь он стучит кулаком по столу министра здравоохранения. Но было кое-что еще, в чем признаваться не так приятно. Мы всегда немного недооценивали Амихая, возможно, потому, что из нас троих он был самым немногословным. (Не исключено, что Илана чувствовала, как мы относимся к ее мужу, и по этой причине держалась от нашей компании на расстоянии?) Мы, остальные, виртуозно владели языком. Офиру нравилось с ним играть. Черчилль обожал точность формулировок. Что касается меня, чьи родители так и не одолели иврит, то я не жалел сил, чтобы постичь его во всех тонкостях. В туалете я читал словари, словно романы. Каждый день в пять минут пятого я включал радио, чтобы послушать «Урок иврита» лингвиста Авшалома Кора. И с удовольствием изобретал ивритские аналоги иностранных слов, до которых у Академии иврита еще не дошли руки. Трудно сказать, то ли любовь к словам сблизила нас с Офиром и Черчиллем, то ли мы внушили ее друг другу уже после того, как наша дружба окрепла. Но еще в старших классах мы постоянно устраивали словесные поединки, а после армии, когда все трое выбрали профессии, в которых владение языком играет ключевую роль, наша страсть к вербальным забавам лишь усилилась. Девушки, которым доводилось слышать наши разговоры, недоуменно вскидывали бровь. Крутые киногерои всегда держат рот на замке – к чему вся эта болтология? Амихай, в отличие от нас, предпочитал не говорить, а действовать. Когда он все-таки открывал рот, его речь была корявой, изобилующей допотопными выражениями типа «благодать» или «богема». Если один из нас развлекал компанию игрой слов с двойным или тройным смыслом, до Амихая доходило в последнюю очередь. И женился он на женщине, которая не проявляла к нему особой любви, по крайней мере на людях. А чего стоили его бесконечные разговоры про шиацу! И отчаянные попытки вывести с шеи пятно. И нелепые «блестящие» идеи, которыми мы иногда восхищались, но чаще над ними потешались. И вот, как в игре в наперстки, оказалось, что шарик прятался в самом неожиданном месте. Именно проект Амихая, проект, который великий и вcеведущий Черчилль объявил «несерьезным», проект, в успех которого и я поначалу не верил, – именно этот проект выстрелил. И обрел финансовую поддержку. И влияние. * * * Примерно через полгода после создания ассоциация запустила пилотную программу – в той самой проблемной больнице, директор которой говорил с Амихаем на церемонии. Через неделю программу едва не пришлось останавливать. Волонтера «Нашего права» избил брат умершего пациента, решивший, что именно волонтер виновен в его смерти. В одном отделении группа интернов пригрозила коллективным увольнением, заявив, что не в силах выдерживать нечеловеческие смены. В другом медики отказались сотрудничать с представителями «Нашего права», утверждая, что их вынуждают нарушать врачебную тайну. – Что вы натворили? – кричал на Амихая директор. – Ситуация только ухудшилась! Но Амихай и бровью не повел. Несколько минут он молча слушал вопли директора, которые обрушивались на него, точно волны на причал, а потом тихо сказал: – Миха, не мне вам объяснять, что внедрение изменений требует времени. Особенно в крупных организациях. Вот почему я предлагаю оценивать результаты в долгосрочной перспективе.