– Насколько долгосрочной? – пожелал знать директор. – Три месяца, не меньше, – сказал Амихай. Через три месяца провели опрос, который показал, что, хотя присутствие представителей «Нашего права» создало в больнице некоторые проблемы, взаимодействие врачей с пациентами улучшилось, а количество жалоб значительно уменьшилось. Амихая пригласили в Министерство здравоохранения обсудить возможность распространения пилотной программы на другие больницы и попросили принять участие в нескольких утренних телешоу и изложить концепцию «Нашего права». («Он отлично смотрится на экране, – объяснил мне Офир. – От него веет искренностью. Обрати внимание, он никогда не скатывается в пустой треп, на который так любят подбивать гостей ведущие, но в то же время не позволяет себе переходить на снисходительный тон».) Во время его выступлений в студию звонило множество женщин, желавших узнать телефон вдовца с глазами цвета терракоты. Амихай вежливо отказывал всем прекрасным соискательницам. – Но почему? – возмутился я, когда он мне об этом поведал. – Слишком рано, – ответил Амихай. И объяснил, что его сердце все еще скорбит. Ночью он до сих пор тянется обнять Илану. Днем машинально звонит ей на мобильный, чтобы поделиться всякими мелкими новостями. Каждый раз, когда он смотрит на детей, он видит ее (у Ноама – ее веснушки; у Нимрода – ее взгляд). Каждый раз, когда передают песню Авива Геффена «О, Илана», он выключает радио. Каждый раз, когда он слышит сирену скорой помощи, вспоминает ту скорую. Каждый раз, когда он… Стоп! Ему не хочется об этом говорить. Как я ухитрился втянуть его в этот разговор? От таких разговоров ему только хуже. – Ладно, – сказал я. И оставил его в покое. Но женщины его в покое не оставляли. Они продолжали ему звонить, писали письма, присылали фотографии и диски с грустными песнями. Он от них отбивался. Самым отчаявшимся Амихай рекомендовал своего лучшего друга, отличного парня, очень серьезного, из британской семьи, который сейчас пишет диссертацию по философии. С одной девушкой я даже встретился. В принципе я считал, что это низко – использовать ассоциацию в личных целях, но… Ее звали Яара. Когда мы разговаривали, мне было так сладостно перекатывать на языке ее имя. – Я-а-ра, – медленно произносил я, задерживаясь на каждом звуке и чувствуя себя сидящим в кресле-качалке, которое кто-то отклоняет все дальше назад. – Так где ты живешь, Я-а-ра? А откуда ты родом, Я-а-ра? Надо же, тебе тоже нравятся «Хамелеоны», Я-а-ра. А ты не возражаешь, если мы первое свидание пропустим, Я-а-ра, и начнем прямо со второго? Что значит «со второго»? Это значит, что все дежурные вопросы мы зададим друг другу сейчас, по телефону. А на втором свидании сможем нормально пообщаться. Отлично. Ну так начнем. Чем ты по жизни занимаешься? – Я тренер. Я подумал, что она тренер по фитнесу, и уже представлял себе, как медленно провожу пальцем по ее икре, но, когда мы встретились, она объяснила, что тренирует не тело, а дух, потому что она тренер по личностному росту. Встречается в частном порядке с топ-менеджерами и помогает им: 1. Сформулировать цель. 2. Определить препятствия, преграждающие путь к реализации этой цели. 3. Добиться значительного прорыва в достижении цели. – Это если в двух словах, – сказала она, нарезая свою грибную запеканку на маленькие, идеально ровные квадратики. Я молча кивнул. Мой внутренний оракул предсказывал мне полный провал, но я не хотел сдаваться и много чего рассказал ей о себе, включая почти интимные подробности, а в конце вечера признался, что был бы рад снова с ней встретиться. Ее верхняя губа чуть приподнялась, и мне захотелось ее поцеловать. Самообладание, сквозившее в каждом ее жесте, будило во мне желание узнать, что с ней происходит, когда она его теряет. Но сильней всего меня будоражила мысль о том, что, занимаясь с ней любовью, я смогу шептать: «Я-а-ра, Я-а-ра». Но этого не случилось. Хотя поначалу у меня все шло по плану. Как всегда на втором свидании, в определенный момент я упомянул о своем дальтонизме. «Какого цвета мое платье?» – подобно всем другим девушкам, спросила она, и я по обыкновению помедлил, нагнетая интригу, а потом решительно сказал: «Красного». И объяснил, что дело не в том, что я не могу различать цвета сами по себе, просто мне трудно делать это, когда они рядом. Например, если бы она в своем чудесном платье стояла посреди зеленого поля, я мог бы ее не заметить. «Удивительно», – вполне ожидаемо изумилась она, и я уже приготовился к следующему этапу, на котором обычно спрашиваю у сидящей напротив девушки о чем-то личном, и под влиянием моей дальтонической откровенности она рассказывает гораздо больше, чем собиралась, после чего, чтобы оправдаться в собственных глазах, соглашается поехать ко мне или молча пристально смотрит на мои губы, как бы говоря: «Поцелуй меня». Так вышло и на этот раз. Но за десятую долю секунды до того, как я наклонился, чтобы поцеловать Яару Вторую, она сказала, что хочет, больше того, даже обязана кое-что мне сообщить. – Давай, – выпрямившись, согласился я. – У тебя нет цели, – заявила она. – Судя по тому, что ты мне о себе рассказал, ты живешь вслепую. Не сопоставляя свои желания со своими возможностями. – Да? И что же ты предлагаешь? – Определи для себя цель, – сказала она и добавила: – Я не против, если мы сделаем это вместе. Обычно я не смешиваю работу с личной жизнью, но в твоем случае могу сделать исключение. – Послушай… – Я отодвинулся к дальнему краю дивана. – Я уверен, что ты крутой коуч и что твой метод помог массе людей, но… Мне это не очень подходит. – Почему? – От одного слова «цель» меня бросает в дрожь. Но не в сладкую, а в гриппозную. – Печально, – сказала она и положила между нами диванную подушку. – Это для меня неприемлемо. В длительных отношениях. – Тогда, может, просто утешим друг друга? – спросил я и опустил руку на подушку. – Утешим? От чего? – От одиночества. От холода лишенного ласки тела. От жара, заключенного в холодном теле, лишенном ласки. Она покачала головой: – Жар, холод – меня это больше не интересует. Моя цель – найти серьезного спутника жизни. А все, что не ведет к этому, – пустая трата времени. Кстати, – добавила она, уже направляясь к выходу, – если спросишь меня, что тебе мешает, я отвечу. Это твои друзья. – Мои друзья? – Я никогда не встречала человека, который столько говорит о своих друзьях, на свидании показывает женщине альбомы с их фотографиями, вставляет их портреты в рамки и развешивает в квартире вместо картин. Будь я твоим коучем, сказала бы, что ты – классический случай синдрома параллельного поезда. – Параллельного поезда? – Когда твой поезд стоит, а поезд на параллельном пути начинает двигаться, тебе кажется, что твой поезд тоже поехал. Но на самом деле он не двигается. Это оптический обман. – Что конкретно ты имеешь в виду? – Ничего. Просто, будь я твоим коучем, я сказала бы, что ты живешь не своей жизнью, а жизнью своих друзей. – Но ты не… – Что? – Не мой коуч, – сказал я и захлопнул за ней дверь. Я старательно убеждал себя, что испытываю удовлетворение от того, что последнее слово осталось за мной, и прокручивал в голове умные фразы, которыми мог бы ответить, но не ответил на ее упреки. Допустим, в данный момент я не вижу перед собой конкретной цели, но после истории с ассоциацией у меня появилось желание сделать что-то со своей жизнью, причем в ближайшее время. Прямо сейчас. А что касается друзей, то тут она совсем не права. Я много говорю о них только потому, что люблю их, и утверждать, будто я живу не своей, а их жизнью, – это бред. Чистый бред. * * * Ближе к концу года в одной из крупнейших в стране газет был опубликован список номинантов на звание «Человек года». В категории «Общественные деятели» мы увидели имя Амихая Танури. Члены жюри мотивировали свое решение включить его в список следующим образом (я вырезал заметку из газеты и приколол к пробковой доске на кухне): «Господину Амихаю Танури удалось за короткий срок придать проблеме защиты прав человека в области здравоохранения широкий резонанс как среди пациентов, так и среди медиков. Ассоциация „Наше право“, возглавляемая господином Танури, делает лишь первые шаги, однако ее деятельность уже начала приносить плоды и оказывать влияние на жизнь граждан нашей страны. История Амихая Танури и „Нашего права“ – это история частной инициативы, родившейся из личной трагедии, но в силу универсального характера гуманитарной идеи, лежащей в ее основе, сумевшая привлечь к сотрудничеству множество людей. По этим причинам мы считаем, что Амихай Танури достоин включения в список кандидатов на присуждение звания „Человек года“ в категории „Общественные деятели“». * * * Номинация вызвала поток новых публикаций в СМИ. Лицо Амихая то и дело появлялось в вечерних передачах (согласие на интервью он давал при условии, что его будут записывать утром, потому что самое позднее в пять ему надо быть дома, с детьми). Вопросы ему задавали одни и те же, и сам Амихай всегда оставался собой. Говорил, с трудом подыскивая слова, вместо «я» использовал местоимение «мы», раздумывая над ответом, почесывал верхнюю часть груди, на границе с шеей. И едва заметно вздрагивал, если его перебивали. Во время одной из таких передач Амихая прервали на полуслове, чтобы выслушать срочное сообщение судебного обозревателя Михаэлы Раз. – Внезапный поворот в деле, которое на протяжении долгих месяцев будоражит общественное мнение, – не скрывая изумления, начала она. – Помощник генерального прокурора Йоав Алими, в последние полтора года выступавший главным обвинителем на процессе, отстранен от участия в нем в силу обстоятельств, как заявили в окружной прокуратуре, «личного характера». – Не могли бы вы пролить свет на эти обстоятельства? – спросил ведущий в студии. – К сожалению, пока нет, – тоном, лишенным какого бы то ни было сожаления, ответила Михаэла Раз. – Ходит много слухов, в том числе в интернете, но мы еще не получили официального подтверждения. Надеемся вскоре услышать комментарии самого помощника генпрокурора Алими и тогда выйдем на связь с вами. – Спасибо, Михаэла, терпеливо ждем новостей, – сказал ведущий и снова обратился к Амихаю: – Пока мы не знаем реакции господина Алими, вернемся к Амихаю Танури и ассоциации «Наше право». Господин Танури, вам не кажется ненормальным, что половина вашего бюджета формируется из средств, поступающих из Соединенных Штатов? Насколько помнится, прежде подобное называли «попрошайничеством»? Амихай молчал. Впервые за все время, что он раздавал интервью, у него пересохло в горле. «Черчилля отстранили? – Он не верил своим ушам. – Почему?» 10 Все взгляды обращены на Черчилля. Он стоит в стороне, и плакат у него в руках относительно небольшой, но ясно, что в центре внимания – именно он. Это трудно объяснить. То ли дело в его позе, то ли в том, что головы других участников демонстрации повернуты к нему в ожидании указаний или одобрения. На его плакате большими буквами написано: «МЫ ВСЕ – ШАХАР КОЭН»; на моем: «ВЕРНИТЕ ШАХАРА КОЭНА, ИЛИ МЫ ОБЪЯВЛЯЕМ БОЙКОТ УРОКАМ»; на плакате Амихая: «НЕ ВЕРИМ ОБВИНЕНИЯМ ПРОТИВ ШАХАРА КОЭНА». Лозунги придумал, конечно, Офир, а написала своим красивым круглым почерком младшая сестра Амихая. Два дня назад Шахара Коэна исключили из школы. Во время перемены случилась потасовка. Нет, потасовка – это мягко сказано. Случилась драка, в которой участвовал Шахар Коэн. Еще была история со списыванием на экзамене по Библии. И инцидент с граффити на арабском языке. И скандал с появлением в кабинете директрисы надувной секс-куклы. Шахар не был зачинщиком ни одной из этих проделок, но он обладал редким талантом присоединяться к ним в самый неподходящий момент, давая возможность их истинным вдохновителям подставить парня, принятого по «программе интеграции», а самим остаться в тени. Иногда складывалось впечатление, что Шахар Коэн испытывает странное удовольствие от того, что вечно оказывается виноватым. Как будто вместо того, чтобы бороться с предубеждениями против учеников, принятых по «программе интеграции», он решил с ними смириться. Служить им наглядным подтверждением. Черчилль терпеть не мог Шахара Коэна. Они росли в одном квартале, и с тех пор между ними существовала какая-то загадочная неприязнь. Но еще сильнее, чем Шахара Коэна, Черчилль ненавидел несправедливость. И чем больше находилось свидетелей той драки на перемене, тем быстрее в нем крепло подозрение, что школьное начальство выбрало путь наименьшего сопротивления. Как выяснилось, зачинщиком разборки был сын председателя ассоциации выпускников школы. Шахар действительно ему врезал, но до того председательский сынок упорно его доводил – и словесно, и действиями. Он называл мать Шахара Коэна шлюхой, а самого Шахара – мелкой шпаной. Он поспорил со своими дружками, что заставит Шахара проявить свое преступное нутро. Каждый поставил по пятьдесят шекелей. – Эти ублюдки боятся, что его папаша откажется жертвовать деньги на оборудование компьютерного класса, – объяснил Черчилль. – Им выгоднее свалить все на Шахара. Им так проще, потому что его некому защитить. Но мы его защитим! – И Черчилль убедил нас выйти на мирный пикет возле входа в школу.