* * * ИЗ НЕЗАКОНЧЕННОЙ ДИССЕРТАЦИИ ЮВАЛЯ ФРИДА «МЕТАМОРФОЗЫ: ВЕЛИКИЕ МЫСЛИТЕЛИ, ИЗМЕНИВШИЕ СВОИ ВОЗЗРЕНИЯ» …И вдруг – в последнюю минуту, в Приложении! – Дэвид Юм меняет свою позицию. После того как на десятках страниц он прикладывает неимоверные усилия, чтобы доказать, что никакого неизменного «я» не существует, после того как он пытается убедить читателя, что за пределами потока сознания нет ничего, с чем можно связать этот поток сознания, и что наш ум напоминает республику, в которой уживается множество разных людей и концепций, Юм вдруг опровергает собственные выводы. «Я не в состоянии объяснить этот резкий поворот, – с явным смущением пишет он в Приложении. – Все мои логические рассуждения ведут к другому, но все же я не могу отрицать: мы чувствуем, что совокупность наших меняющихся представлений укоренена в чем-то очень простом и личном». Так что это за неизменная вещь? – вопрошает себя Юм. И печально признается: «Я не имею об этом ни малейшего представления». В следующих двух абзацах – последних в книге – он исправляет две незначительные ошибки, которые допустил на страницах 116 и 151 своего сочинения, словно говоря: «Раз уж я ошибся, пусть это будет блестящее заблуждение». 11 Знаю, что это звучит неправдоподобно. Слишком искусственно. Какова была вероятность, что Яара произнесет именно ту фразу, которую я в своем воображении вкладывал ей в уста? Но именно ее она произнесла. Слово в слово. Не успели мы сделать и несколько шагов, как меня охватило сомнение: действительно ли все происходящее имеет место в реальности, или я оказался в некоем тигеле, где реальность сплавлена с фантазией и куда попадает тот, кто слишком упорно цепляется за обманчивую надежду. Как Черчиллю, выпившему сан-педро, мне срочно требовался сторонний свидетель, человек, которому я мог бы звонить по десять раз в минуту, и он снова и снова подтверждал бы, что все взаправду, все происходит наяву. Но такого человека у меня не было, и я просто шел рядом с Яарой, онемев от фатальной неизбежности происходящего, пока мы не добрались до улицы Гильбоа. Мы шагали бок о бок по мощенной плиткой дороге, которая вилась между домами, вдыхали особенный воздух этой улицы, скользили взглядами по уютным балконам, величественным деревьям, машинам, которые только здесь производят впечатление прибывших в спокойную гавань – в отличие от остальной части города, где они походят на корабли, разбившиеся о рифы мостовой. На улицу Гильбоа меня привела Яара, когда мы только начали встречаться. Время от времени мы приходили сюда, если чувствовали, что нам начинает не хватать воздуха. Мы садились за каменные столики для нардов и шахмат – по их клеткам вместо фигур перемещались листья, подчиняясь лишь прихоти ветра и пренебрегая правилами игры. Сейчас мы тоже сели за шахматный столик. Она потянулась ко мне через черно-белое поле, взяла меня за руки и сказала: – Я думала, ты обрадуешься. – Я радуюсь. – Ты не выглядишь счастливым. – Я пытаюсь осознать случившееся. – Ладно. Тогда скажи, когда осознаешь. Она откинулась назад и вдохнула окутывавший нас аромат жимолости. Сняла очки, протерла их полой блузки и снова надела. С минуту она не отрываясь наблюдала за бредущим по улице стариком, и вдруг ее прорвало: – Я знаю, о чем ты думаешь. – О чем? – Что я хочу отомстить Йоаву. Что я злюсь на него из-за этой Керен, а когда успокоюсь, снова передумаю. Но это не так. Пойми, это неправда! Пока Яара говорила, ее ключицы то поднимались, то опускались. Я знал, что, если легонько провести по ним губами, она вздрогнет от наслаждения. – А в чем правда? – спросил я уже не так сердито. Яара снова коснулась моих рук. Так, как умела она одна. – Правда в том, что с Йоавом мне никогда не было хорошо. Бывало интересно, бывало тревожно, но хорошо – никогда. Я не была с ним счастлива. И не только из-за его измен… Хотя измены, конечно, мало способствуют счастью. Но даже если отвлечься от измен… Я не знала с ним покоя. Мы без конца ссорились. Не из-за чего-то серьезного, а так, из-за всяких дурацких мелочей. Это выматывает. С каждой новой ссорой тебе словно впрыскивают в кровь новую дозу яда, пока ты не… Она закашлялась, будто яд, о котором она говорила, был настоящим и обжег ей горло. В квартире на первом этаже дома, возле которого мы сидели, зазвонил телефон. – Я больше не хочу плакать, – сказала Яара. – В последний год я слишком много плакала. И слишком часто чувствовала себя одинокой. И нежеланной. Мне слишком часто казалось, что наш дом – тюрьма. Я слишком часто лежала рядом с ним в постели и не могла заснуть. А так быть не должно. Любовь должна приносить счастье, верно? Я нерешительно кивнул. Что я знал про любовь? – Когда я была с тобой, – продолжала Яара, – между нами существовала… гармония. Я помню наши с тобой субботы… Когда наступал вечер, я удивлялась, как быстро пролетело время. Ты помнишь те субботы? (Ее загорелое обнаженное тело на моей кровати. Ее очки на прикроватной тумбочке. На кровати валяется газета, касаясь краем ее стопы. Пряди непослушных каштановых волос орнаментом вьются по щеке. От ее сонного тела пахнет сдобой. А я лежу рядом с ней с широко открытыми глазами и думаю: «Прекрати. Прекрати бояться и желать, чтобы она от тебя ушла».) – Мне было так хорошо с тобой в постели, – продолжила Яара. – Никогда и ни с кем мне не было так хорошо. – Тогда почему ты ушла, Яара? Если все было так замечательно, почему ты ушла? – спросил я хриплым голосом и вспомнил тот ужасный разговор. Она сказала тогда, что ей нужно время подумать. Ей понадобилось три года? Телефон на первом этаже снова зазвонил. Он все звонил и никак не смолкал. Яара встала, обошла вокруг стола и села рядом со мной. – Обними меня, – сказала она голосом маленькой девочки с косичками и в белых сандаликах. Я обнял ее. – Крепче, – попросила она, – чтобы стало больно. Я обнял ее крепче, но не до боли. Я не мог причинить ей боль. Только не ей. – Я порченая, – сказала она. – Что-то во мне сломалось. – Ее тело дрожало в моих руках. – Да все мы порченые. Уже потому, что все мы люди, – ответил я, повторив слова, когда-то сказанные Офиру. – Но я – больше, чем другие, – возразила она. – Ты не понимаешь… Все мужчины, с которыми я была, все, кроме тебя, дурно со мной обращались… Наверное, что-то во мне этого требует. Хочет этого. Я вспомнил все случаи, когда я сам вел себя с ней довольно жестоко – дразнил, отнимал сладости, отказывался рассказывать, что загадал к чемпионату, – и ей это нравилось. – Но я хочу измениться, хочу разорвать этот порочный круг. – Яара чуть отстранилась и бросила на меня серьезный, почти дерзкий взгляд. – Я надеюсь, что смогу! Я уверена, что смогу! – добавила она и второй раз за этот день напомнила мне Офира: когда он заканчивал фразу восклицанием, мы понимали, что он в себе не уверен. – Кроме того, – сказала Яара, словно почувствовав, что меня терзают сомнения, – ты тоже изменился. – Изменился? – удивился я. (Я все так же перевожу статьи с английского. Чищу яблоко, как мой отец. Все такой же коротышка. Все так же влюблен в тебя. В чем я изменился?) Она расстегнула верхнюю пуговицу моей рубашки, просунула руку внутрь и потрепала растительность у меня на груди. – Во-первых, ты, как я погляжу, отрастил шерсть. – Самую малость. – Хорошо, что самую малость. Еще, когда я помогала вам с ассоциацией и мы разговаривали по телефону, ты был не такой, как раньше. – Не такой? – Более уверенный. Собранный. Все-таки три года прошло. В твоей жизни много чего случилось. (После каждого нашего разговора, во время которого я производил на тебя впечатление уверенного в себе человека, я доставал из шкафа твой носок. Я пошел на свидание с девушкой только потому, что она носила то же имя, что и ты. Каждый раз, когда мы с ребятами встречались, а ты была с нами, я чувствовал, как у меня все кишки выворачивает от желания быть поближе к тебе. В городе есть целые кварталы, куда я не заглядываю потому, что они напоминают мне о тебе, а это невыносимо. Продолжай. Гладить. Мою. Грудь. Ты ведь знаешь, как я это люблю. И тебя. За эти три года со мной ничего не случилось. Кроме тебя. Я вставал утром, встречался с клиентами, покупал на субботу фрукты, и кунжутную пасту, и новые рубашки, и не чувствовал ничего – кроме тоски по тебе. Единственная причина, по которой мой голос казался тебе уверенным, заключалась в том, что мы разговаривали по телефону. Я держался так спокойно и был таким собранным и сосредоточенным только потому, что ты не сидела рядом, а на пальце у тебя было обручальное кольцо, но сейчас, когда ты ко мне прикасаешься… Продолжай, продолжай… Я весь горю, но я могу любить тебя только так… Возможно, с другой женщиной я мог бы вести себя по-другому, но с тобой все границы исчезают, я плавлюсь и, да, начинаю догадываться, что ты, скорее всего, никогда не накопишь девяносто одну тысячу долларов и что за твоими яростными нападками на других кроется обыкновенная лень, лень и страх перемен, но сейчас, когда ты расстегиваешь на моей рубашке еще одну пуговицу, все мое здравомыслие, все мои представления, вся моя осторожность плавятся и превращаются в кипящий поток любви, но как раз этого ты не приемлешь, как раз это рвет твою душу и будет рвать, пока ты снова не уйдешь, не бросишь меня и не унесешь с собой свой чистый запах, который заставляет меня лизать тебя, я провожу языком по твоему уху, ты подставляешь моим губам свою шею, я целую ее и нежно, как тебе нравится, покусываю ее, ты ищешь мои губы, и мы сливаемся в поцелуе, но на вкус ты как ваниль, коварная ваниль, коварная, но такая сладкая, и через несколько секунд, всего через несколько секунд минус одна секунда слова будут уже не нужны, и, наверное, я должен собрать в кулак остатки воли и остановиться, постараться остановиться, и сказать: хватит, нет, продолжай, нет, хватит, господи, это слишком…) – Хватит. – Хватит? – Яара удивленно отодвинулась от меня. – Я хочу тебе кое-что сказать. Я должен сначала сказать тебе… – Ну так говори. – Яара отодвинулась еще немного. Ее шея покраснела. – Дело не в том, что… Не в том, о чем ты только что говорила… Я не изменился. В том, что касается тебя, я все тот же. – А в чем тогда дело? – В том, что твои ожидания, возможно… завышены. – Возможно, – задумчиво сказала Яара. Мне тут же захотелось убедить ее в обратном. – Может, ты и прав, но давай обсудим это позже. – Она снова погладила меня по груди. – А сейчас… – Она посмотрела на меня поверх очков тем самым своим особенным взглядом. – Сейчас я жду от тебя одного… Чтобы ты поцеловал меня, как целовал раньше. Это не слишком завышенное ожидание? На этом месте голливудский герой встал бы и ушел, доказав свое моральное превосходство над другими персонажами фильма и недвусмысленно продемонстрировав, какую серьезную метаморфозу он претерпел, превратившись из юнца в зрелого мужчину. Из оболтуса в ответственного человека. Из бездельника, живущего на задворках общества, в успешного медиамагната. Но я не гожусь в голливудские герои – ростом не вышел. И мне захотелось снова ощутить вкус ванили на ее губах.