– Привет, – холодно бросил я, не поворачивая головы. И тронулся с места. В дворниках застряла сосновая ветка, и сколько я их ни включал, не мог ее стряхнуть. – Послушай, э-э… Юваль, – сказал кучерявый. – У нас тут вышел маленький спор. Не поможешь разрешить? Как, по-твоему, правильно – хайфский или хайфовский? – Хайфский. – А я что тебе говорил! – возликовал кучерявый и еще глубже вонзил колени мне в спину. – Тогда как ты объяснишь, что футбольные комментаторы всегда говорят «хайфовский»? – проворчал второй парень. – Не все, – парировал кучерявый, – а только Зохир Бахалул. А он все-таки араб. – Зато из всех комментаторов Зохир Бахалул самый грамотный. – Не гони. – Слушайте, у меня идея! Может, вместо пляжа махнем в Академию иврита и спросим там? – Вот это мысль! – расхохотался кучерявый. – Академия иврита находится в Иерусалиме. Хочешь махнуть в Иерусалим, Амихай? – Нет, но у них же должен быть филиал в Хайфе. Хайфовский. У них филиалы по всей стране, правда, Черчилль? – Ты чего не тормознул? – вдруг заорал Черчилль. – Что? Где? Что случилось? – испугался я. – Ты что, не видел? На стоянке автостопщиков! Там Нойя Грин из технологического колледжа и с ней ее подружка, как ее там, Элиана. – Черчилль, – пробормотал я, – машина не резиновая… – Юваль, Юваль, что с тобой будет? – Черчилль хлопнул меня по затылку. – Для таких девчонок, как Нойя с Элианой, место найдется всегда! В крайнем случае, сели бы ко мне на колени. Пассажиры на заднем сиденье расхохотались, но Черчилль немедленно их оборвал. – А вы двое напрасно ржете, – обернулся он. – Все из-за ваших идиотских споров. Если бы не вы, Юваль заметил бы Нойю Грин. Кучерявый и тот, что сидел рядом, замолчали. Молчал и Черчилль. Наверное, представлял себе, что было бы, присоединись к нам Нойя Грин. Пока мы ехали к морю, я думал о сосновой ветке, о том, что, как только мы доберемся до побережья, я вытащу ее из-под дворников. Еще я думал о том, что, если я как следует надавлю на педаль газа, мы взлетим в воздух и совершим мягкую посадку на воду. Еще я думал, что надо потерпеть каких-нибудь два, самое большее два с половиной часа этих трех клоунов, а потом я вернусь домой и больше никогда в жизни их не увижу. Послесловие редактора На обратном пути из копировального центра, где он распечатал окончательный вариант рукописи – которая включала в себя вышеописанную последнюю сцену и, по-видимому, на следующий день должна была быть передана редактору, – мой друг Юваль Фрид въехал в машину, остановившуюся перед ним на светофоре на углу Эйнштейна и Бродецкого. Въехал не сильно – обе машины получили незначительные повреждения: разбитая фара и слегка погнутый бампер, ничего больше. Дальнейшее окутано туманом. До сих пор не удалось выяснить, в каком порядке происходили события, приведшие к трагическим последствиям. Судя по всему, господин Кфир Клигер, сидевший за рулем остановившегося на светофоре автомобиля, вышел из своей машины, подошел к машине господина Юваля Фрида, открыл дверцу и за шиворот выволок водителя. По-видимому, между ними произошел короткий спор, сопровождавшийся взаимными толчками. Свидетели обвинения заявили, что нападавшим был Клигер, а Фрид главным образом защищался. Однако свидетели защиты настаивали на том, что Фрид принимал активное участие и в споре, и в потасовке. На основании своего многолетнего знакомства с господином Фридом, человеком исключительно мягким и сдержанным, я склонен принять первую версию, хотя нельзя отрицать, что сам Фрид в своей книге утверждает, будто в нем «как, возможно, в каждом мужчине», живет грубиян и драчун. Как бы то ни было, после нескольких минут взаимных препирательств господин Клигер достал из машины армейскую дубинку и несколько раз ударил ею Фрида в живот. А затем по голове. Фрид упал без сознания на раскаленный асфальт, после чего был доставлен в больницу Ихилов самим Клигером. На пейджер господина Амихая Танури поступило дежурное сообщение от работавшего в больнице волонтера ассоциации «Наше право», и через полчаса все мы – Амихай, Офир, Мария, Яара и я – стояли в коридоре перед отделением интенсивной терапии. Медицинскую помощь Фриду оказали на высшем уровне. Врачи и медсестры, с которыми мы общались во время долгих часов ожидания, вели себя безупречно. Циники, конечно, станут утверждать, что только присутствие господина Танури заставило персонал больницы отнестись к нам с такой чуткостью и заботой. Однако в данном случае я не могу с ними согласиться. Насколько я могу судить, штатный врач больницы доктор Эйтан не из тех, кому требуются особые причины, чтобы проявлять заботу о пациентах. Он молодой человек – почти наш ровесник, – и его верность профессиональной этике и поразительное умение заражать своим гуманистическим настроем окружающих внушают надежду на то, что судьба ниспослала нам новое поколение медиков. После восемнадцатичасовой битвы за пациента доктор Эйтан вышел из операционной и сообщил нам и родителям Фрида, что его жизни больше ничто не угрожает, но когда он придет в сознание – неизвестно. Удар вызвал кровоизлияние в мозг, объяснил он, а в подобных случаях трудно предсказать, когда пациент очнется. Это может занять неделю, а может два года. Не исключено также – мы должны быть к этому готовы, – что сознание к нашему другу не вернется никогда. – Тот факт, что он относительно молод, говорит в его пользу, – врач положил теплую руку мне на плечо и пообещал лично следить за ходом лечения. – Будьте с ним, – добавил он. – У меня нет научных доказательств, но я верю, что это помогает. Мы составили расписание дежурств и устроили так, чтобы кто-то из нас постоянно сидел рядом с Ювалем и разговаривал с ним. * * * Через две недели было вынесено заключение по делу «государство против Кфира Клигера». Ознакомившись с результатами психиатрической экспертизы, судья Ишайяху Нави был вынужден признать, что господин Клигер по состоянию душевного здоровья не способен предстать перед судом и должен быть немедленно отправлен в соответствующее учреждение. Оказалось, в психиатрических клиниках господина Клигера хорошо знают как жертву тяжелого посттравматического стрессового синдрома. В период первой интифады он в течение двух лет был военным полицейским и к концу службы получил психическую травму в результате инцидента, произошедшего при проводимом его подразделением обыске родильного дома в Наблусе. В связи с неудовлетворительным состоянием душевного здоровья Клигер был демобилизован и начал проходить курс интенсивного лечения, сочетавшего применение психотропных препаратов с сеансами психотерапии. Документы, представленные судье, свидетельствовали о том, что в день происшествия господин Клигер сбежал из закрытого отделения психиатрической больницы, куда родственники поместили его из опасения, что он может причинить себе вред. На выходе из госпиталя сослуживец передал ему личный автомобиль, в котором по чистой случайности забыл армейскую дубинку. Как оказалось, друг Клигера дал ему машину, чтобы тот мог встретиться с девушкой, от которой скрывал свое состояние. Свидание с девушкой было назначено на час тридцать пополудни, а в час двадцать пять, когда Клигер остановился на светофоре, в его машину врезался сзади автомобиль Фрида. * * * Перед окончанием заседания судья зачитал следующее постановление: «С точки зрения закона представленные доказательства не оставляют мне выбора, и я вынужден постановить, что подозреваемому не может быть предъявлено обвинение. Тем не менее должен подчеркнуть, что это постановление никоим образом не означает терпимого отношения к тяжести поступка, совершенного подозреваемым, как и к проявлениям насилия в целом. В последние годы в нашей стране происходят медленные и не всегда заметные изменения, и поступок господина Клигера – лишь верхушка айсберга, доказывающая, какова природа этого айсберга и какая собачья морда у нового поколения[53]…» * * * Пока судья сыпал юридическими терминами, я устремился мыслями к лежащему на больничной койке Ювалю, – ему от этого суда проку не было никакого. Я думал о его одержимости бахайской симметрией и о том, что в словах преподавателя литературного семинара был смысл: возможно, желание достичь симметрии и гармонии Бахайских садов здесь, в этом городе, сродни желанию израильской сборной попасть на мировой чемпионат – оно навеки останется лишь желанием. * * * «Не только психически больные люди склонны пренебрегать чужими правами, ибо „у дверей грех лежит“[54]», – продолжал разглагольствовать судья, а я вспомнил последний-распоследний концерт «Хамелеонов». После того как группа сыграла все, что обычно играла на бис, публика потребовала еще одну песню – на прощание. На сцене вспыхнул спор (короткий и бурный, в лучших традициях «Хамелеонов»), а потом мы услышали первые ноты «Пророка». Мало кто, кроме нас с Офиром, узнал стихотворение Иегуды Амихая, завершающее альбом «Хамелеонов» с песнями на стихи поэтов. Я пророк того, что было, прошлое читаю По ладони женщины, которую люблю. Я синоптик тех дождей, что выпали зимою. Я по снегу прошлогоднему знаток. Я из старины веков былое поднимаю, Я предвижу то, как все намедни шло. Я – пророк того, что было. Пророк того, что было[55]. Они пропели последнюю строчку несколько раз, с каждым разом все тише, с каждым разом отступая чуть дальше от микрофона, а потом ушли со сцены. Несколько секунд потрясенный зал молчал, а затем ответил тихими редкими аплодисментами. «Странную песню они выбрали, чтобы закончить последнее выступление», – сказал Амихай, когда из клуба мы выбрались в ночную прохладу. «Ничего ты не понимаешь, чувак! – ответил Офир. – Это гениально! „Пророк того, что было“ – это то самое и есть. Это как раз про них».