– Может быть, сначала расскажете побольше о СМИ? – вмешалась Саския. – Я слышала… – Не беспокойтесь: все на коротком поводке. Все подписали соглашение о неразглашении. Как мы и договаривались, – заверил ее Т. Р. – В конце концов, ваш человек Виллем сказал, что рано или поздно вам придется сообщить о своей поездке широкой публике. – Придется, – согласилась Саския. – Согласно нашему уговору, вы это сделаете, когда вам будет удобно. Уговор в силе, ваше величество. И только вам решать, какую занять позицию – за, против или нейтральную. Саския почувствовала, что Т. Р. раздражен ее реакцией, и сочла нужным его успокоить. – У меня необычная работа, – объяснила она. – Личное и общественное в ней смешано настолько, что порой между ними сложно провести грань. Только что я наслаждалась ужином с интересными людьми, а в следующую секунду уже должна думать, как объяснить это журналистам. Простите, что перебила вас. – Это вы простите за то, что оскорбил ваш слух бранным словом «СМИ»! – отозвался Т. Р. – и тут же опасливо покосился на тележурналистку Дейю Чанд и прочих гостей. Все умолкли, когда помощники Т. Р. вкатили в вагон стойку, а на ней пару стеклянных колпаков. Под одним лежала горка измельченной серы – миниатюрная версия огромной серной горы, которую они уже видели. Под другим – горка порошка такого же размера, но чернее ночи. – Два элемента, – торжественно объявил Т. Р., – равные по достоинству! Желтый в представлениях не нуждается. Черный, как вы, наверное, догадываетесь, – углерод. Оба меняют климат. Углерод создает парниковый эффект и вызывает потепление. Сера отражает солнечные лучи и вызывает похолодание. – Т. Р., мы уже в курсе, – напомнил Боб. – Прошу прощения. Как говорится, проповедника только пусти на кафедру! Но не так очевидно невероятное различие в силе воздействия между этими двумя веществами. Для того чтобы поднять температуру воздуха на пару градусов, насытив атмосферу этой штукой, – он похлопал ладонью по колпаку с углеродом, звякнув обручальным кольцом о стекло, – большая часть человечества на протяжении двух столетий сжигала всякое дерьмо. Мы вырубали леса, копали торфяные ямы, разрабатывали глубокие угольные шахты, опустошали нефтяные резервуары размером с гору. Черт, да в Афганистане жгли дерьмо в самом прямом смысле слова! И все это растворялось в воздухе. Общий вес избыточного углерода, выброшенного в атмосферу, – около трехсот гигатонн. Все эти деревья, уголь, нефть, торф, дерьмо. А чтобы обратить эти изменения вспять, чтобы опустить температуру на пару градусов – как вы считаете, сколько серы нужно выбросить в стратосферу? Сравнимое количество? Ничего подобного. Поменьше? Да, но не просто «поменьше». Вы не поверите, какой мощью обладает сера! Вот такой объем углерода, – он снова похлопал по колпаку с черным порошком, снова звякнуло кольцо, – выброшенный в атмосферу, может быть нейтрализован таким объемом серы, который даже не разглядишь невооруженным глазом. Таким крохотным, что я не смогу вам его показать, пока сюда не прикатят микроскоп. Цифры вы увидите завтра. Соотношение такое: на вагон угля – кубик серы, который уместится на ладони. – И вы говорите, что удалить углерод из атмосферы будет куда сложнее, чем насытить ее серой? – спросила Саския. – Углерод, удаленный из атмосферы, образовал бы пирамиду высотой с гору Ренье[58][Гора в штате Вашингтон, высочайшая точка Каскадных гор. Ее высота – 4392 метра.]. Около тридцати кубических миль. Вообразите себе куб из этого вещества со стороной в милю. – Он погладил колпак с углеродом. – А потом умножьте на тридцать. Чтобы выполнить такую задачу в обозримый срок – допустим, за пятьдесят лет, – необходимо, чтобы в течение всех этих пятидесяти лет, семь дней в неделю, двадцать четыре часа в сутки, каждые девять секунд к этой горе чистого углерода прибавлялся полный грузовой «Боинг-747». – Он пожал плечами. – Что ж, быть может, кому-то это и удастся. Но для этого потребуется куда больше богатства и власти, чем у всех, кто сидит за этим столом, вместе взятых. – Мы все живем в технократическом обществе, – сказала Саския, – и, естественно, думаем о таких вещах в определенном русле. Какой-то гигантский процессор, который высасывает из атмосферы углерод и каждые девять секунд загружает его в грузовой «Боинг». Но сейчас я морально готовлюсь к тому, как расскажу все это дочери, – а моя дочь, можно сказать, типичная представительница миллионов «зеленых». И они непременно спросят… – Почему бы не посадить чертову прорву деревьев? – закончил за нее Т. Р. – Или не засеять большие участки океана водорослями? И пусть растения работают за нас! – Вот именно. Дело в том, что растения не смогут достаточно быстро переработать достаточное количество углерода? – Да, и это тоже, – кивнул Т. Р. – Я бы, – заговорил лорд-мэр, – рассмотрел этот вариант, будь такая возможность. Не в Англии – там недостаточно места. Может быть, в Канаде. Видите ли, масштабы здесь нужны невероятные: по самой своей сути, такая программа должна включить в себя значительную часть поверхности Земли. Пересечь множество границ, распространиться на множество юрисдикций. Она требует массового международного сотрудничества. И вот еще что: когда жизненный цикл всех этих растений завершится, нельзя будет позволить углероду вернуться в атмосферу – иначе зачем вообще все затевать? Придется, грубо говоря, вырубить леса, сложить всю древесину в какое-нибудь безопасное место, где она точно не сгорит, а потом начать выращивать новый лес. – Я видела ролик, снятый в Пакистане, – заговорила Дейя. – Очень недовольные крестьяне буквально голыми руками выкорчевывали молодой лес, посаженный в их районе. Там шел какой-то спор о собственности на землю. Сильвестр уже некоторое время пытался привлечь общее внимание к Эшме. Наконец гости начали поворачиваться в ее сторону. – Есть и другая сторона проблемы, о которой говорить не принято, – сказала она. – Вам, ваше величество, нелегко будет объяснить это дочери. – Я слушаю, – заверила Саския. – В чем основная проблема солнечной инженерии? – задала риторический вопрос Эшма. – Иначе говоря, того, что предлагает Т. Р., – вставил Сильвестр. – В том, – ответила сама себе Эшма, – что в разных частях света принятые меры подействуют на климат по-разному. По возвращении в Сингапур моей задачей будет прогнать предложение доктора Шмидта через множество компьютерных симуляций, чтобы составить какое-то представление о его последствиях. – Это не просто предложение! – проворчал сквозь зубы Т. Р., но Эшма на другом конце стола его не услышала. – Дело в том, – продолжала она, – что выращивание множества деревьев, или водорослей, или любых иных растений также неизбежно будет иметь побочные эффекты. Их тоже можно просчитать с помощью компьютерного моделирования. Разумеется, они будут другими – ведь и сама схема другая, чем у доктора Шмидта. Но не вижу абсолютно никаких оснований полагать, что на глобальном уровне они будут лучше. – Посадка огромных лесов или водорослевые плантации в океане могут вызвать засуху или катастрофическое наводнение где-то в другом месте, – подхватила Саския. – Не могут не вызвать, – согласился Т. Р. – Это неизбежно. – «Зеленые», – продолжала Саския, – обожествляют природу. Они ответят: если из-за лесов, поглощающих углекислый газ, случилась засуха или потоп где-нибудь в Мали, или в Небраске, или в Уттар-Прадеше – что ж, таково решение природы. Справедливый приговор матери-земли. Мы должны склониться перед ее волей. Но попробуйте сказать это жертвам! – Или тем, у кого отнимут землю, чтобы посадить на ней леса, – добавила Дейя. Саския вздохнула. – Похоже, разговор с принцессой Шарлоттой обещает быть нелегким! – заметил Т. Р. – Одна мысль об этом уже утомляет, – ответила Саския. – А может, я действительно утомилась. День сегодня был долгий. Это стало сигналом для всех сидящих за столом; гости наперебой начали отвешивать комплименты Шмидтам, восхищаясь их гостеприимством, а затем потянулись к дверям. Несколько «ночных сов» решили выпить односолодового виски и выкурить по сигаре в Древесном вагоне, где открывались окна и ночью было свежо. Но Саския вдруг почувствовала, что и вправду совсем выбилась из сил. Ни пить, ни болтать, ни ложиться с кем-то в постель точно не готова – даже если бы и представилась возможность. Впрочем, возможности и не представилось. По дороге в купе ее поймал Виллем, чтобы просветить о том, что произошло за день в Нидерландах, и сообщить, что завтра вечером на ранчо Шмидтов прилетает самолет, готовый послезавтра утром доставить королеву и ее команду назад, в Схипхол. Химачал-Прадеш Возможно, случайное совпадение. Возможно, совпадений не бывает. Так или иначе, примерно в одно время с этим разговором произошло еще несколько событий – и, словно притоки, питающие реку высоко в горах, все они внесли свой вклад в то, что случилось дальше. Во-первых, стоял сентябрь. Погода была еще совсем летняя, однако близилась зима, и это значило, что, если Лакс хочет добраться до Линии Фактического Контроля, ему стоит поторопиться. Во-вторых, в лангаре при гурдваре, которую посещал Лакс, появились новые лица. Каждый день они приходили сюда обедать. Семья, поначалу буквально умиравшая от голода. Настолько, что казалось, стоит им пропустить один день – и слягут. Эти люди приехали издалека – беженцы, спустившиеся с Гималаев в кузове грузовика. Но происходили они из куда более северных краев. Они не говорили ни на хинди, ни на пенджаби, да и выглядели совсем не как местные. Может быть, тибетцы? Тоже нет. Семья состояла из матери, бабушки и четверых детей от пяти до пятнадцати лет. Старший мальчик по имени Ильхам говорил по-английски. Лакс наблюдал за ними, когда они приходили в лангар, но не приставал с расспросами, понимая, что сначала им нужно отъесться и прийти в себя. Он заключил, что люди из гурдвары, видя, какое бедствие постигло эту семью (хоть пока и неизвестно, что именно за бедствие), за ней присмотрят и не бросят в беде. Однако в гурдваре поговаривали, что эти люди перешли Гималаи. Да и странное замечание Ранджита обратило мысли Лакса в этом направлении. Так что однажды он подошел и заговорил с Ильхамом. Пришельцы оказались уйгурами из Западного Китая. После долгой череды преследований главу семьи, инженера, схватили и отправили в концентрационный лагерь (так назвал это место Ильхам; поначалу Лакс решил, что мальчик просто плохо знает английский – но потом узнал больше). С тех пор родные не получали от него вестей. Остальная семья бежала – и (весьма разумно с ее стороны) не останавливалась, пока не нашла каких-то тибетцев, знавших, как пересечь ЛФК, и в конце концов не оказалась в Шандигаре. Такова была краткая версия их истории; о полной оставалось только догадываться. Ильхам, кажется, готов был делиться любыми подробностями, но мешало полное невежество Лакса в вопросах Синьцзян-Уйгурского автономного района, уйгуров, китайской политики по отношению к ним и прочих базовых составляющих этой истории. Ильхама это откровенно поражало. Он не понимал, с чего начать. Единственное, что ему удалось из себя выдавить: «У тебя что, Интернета нет?» Человек не столь великодушный был бы оскорблен тем, что Лакс не имеет понятия о несчастьях его народа, – Ильхам не обиделся, но сильно изумился. «Фейспалм! – сказал он. – Просто фейспалм!» Что это значит, Лаксу тоже пришлось посмотреть в Интернете. Интернет у Лакса, конечно, был, но очень уж медленный; так что он отправился в чайную, где вайфай был получше, и провел там несколько часов, читая об уйгурах и тех (как выяснилось) зверствах, что творили с ними китайцы. Затем, перейдя по ссылкам, изучил аналогичные преследования, постигшие народ Тибета. Тибетцы были буддистами, уйгуры – мусульманами; те и другие – этнорелигиозные меньшинства, которые Китай счел нужным ассимилировать; доходило до того, что государство указывало мужчинам, какой формы бороды им носить, и родителям – какими именами называть детей. Эти подробности поразили Лакса даже сильнее иных, более привычных злодеяний. Религия сикхов лишена торжественности и блеска; сикхи не воюют из-за догматов, у них нет ни храмов, ни священников; но к именам и бородам они относятся очень трепетно. Сейчас Лаксу вспоминались банки из-под машинного масла на шахматной доске дяди Дхармендера. В сравнении с ними слон выглядел совсем крошечным. Больше всего сикхов беспокоили Индия и Пакистан. Однако уже много столетий прошло с тех пор, как какое-нибудь индуистское или мусульманское правительство в последний раз указывало сикхам, какие носить бороды. Китай представлялся более далеким, надежно отгороженным стеной высочайших в мире гор – и мало заинтересованным в сикхах. Но, снова пройдя по ссылкам и начав читать о Линии Фактического Контроля, Лакс узнал, что Китай постепенно, метр за метром, сдвигает эту границу к югу. Он притязает на новые земли – «новые», потому что на всем протяжении истории человечества, кроме последних нескольких десятилетий, они оставались покрыты ледниками. А теперь ледники отступают; что ни год, обнажаются новые несколько десятков метров голой каменистой почвы. Умножив эти десятки метров на количество лет и на извилистую линию ледникового фронта, вы поймете, что речь идет о довольно значительной территории, прежде фактически не существовавшей. Да, это холодная и бесплодная земля, на которой почти невозможно дышать. Но все же земля – и она должна кому-то принадлежать. Официальная, обозначенная на картах граница между Китаем и Индией ничего не значит. По-настоящему важна лишь Линия Фактического Контроля. Последним толчком к решению стало для Лакса то, что он понял уже давно, но до сих пор себе в этом не признавался. Ему нечего больше делать в Пенджабе. Он приехал сюда, надеясь на какое-то откровение, на то, что здесь познает суть боевого искусства и станет великим воином, как в кино. А вместо этого встретил иную систему ценностей и разумно организованное общество с развитой иммунной системой, которая постепенно его отторгала. Похоже на то, что произойдет, если воткнуть себе в руку щепку и подождать: со временем тело само изолирует, а затем и вытолкнет чужеродную ткань. Лакс брел вслепую – и только теперь начал осознавать то, что седобородые посетители акхары давно уже о нем поняли. Они заметили в нем жажду мири-пири: гармонии духа и тела, в достижении которой – истинная цель гатки, как и любого боевого искусства, как, если уж на то пошло, и любой религии. Едва Лакс решился и изложил Ранджиту свой план, все, словно по волшебству, стало для него проще и понятнее. Он наконец нашел мири-пири – или, по крайней мере, ступил на ведущую к ней тропу. Те, кто беспокоился о нем, теперь испытывали явное облегчение. В противность своим прежним заявлениям, Ранджит познакомил его с командой молодых бойцов, отлично владеющих шестами и не боящихся полноконтактного боя. Мощные удары, заимствованные из других боевых искусств, Лакс на них не отрабатывал. Такое лучше всего практиковать на неодушевленных предметах. С живыми партнерами он оттачивал движения чистой гатки, рассчитанные на защиту от множества противников, нападающих на тебя со всех сторон. Итогом практики более-менее реального боя стали для Лакса два открытия. Во-первых, защищаться от множества противников по-настоящему сложно, даже если владеешь всеми нужными приемами. Во-вторых, реалистические тренировки помогают сражаться все лучше и лучше. Даже в Шандигаре, расположенном на каких-нибудь трехстах метрах над уровнем моря, в разгар боя Лаксу порой начинало не хватать воздуха. Это навело его на мысль, что стоит поработать над кардио. Он написал матери в Ричмонд и, не объясняя толком зачем, попросил прислать ему высокотехнологичный тренировочный прибор, созданный как раз для этой цели; маску, дыхательной трубкой соединенную с аппаратом на спине, поглощающим кислород. Смотрелась эта штука как в фантастическом фильме, и ребятишки с крикетного поля смотрели на Лакса во все глаза; но благодаря маске он, не покидая Шандигар, смог ощутить себя так же, как на Линии Фактического Контроля, в десять раз выше над уровнем моря, где воздух разрежен и беден кислородом. Лакс приехал в Индию, чтобы снабжать людей кислородом. А теперь сам учился обходиться без него. Маска помогла Лаксу завести друзей. Невозможно было носить ее двадцать четыре часа в сутки, и Гопиндер, один из его партнеров на тренировках, попросил дать ему попробовать. Лакс охотно согласился – и увидел, каково сражаться с противником, которому не хватает кислорода. Однако Гопиндер справлялся на удивление легко, и Лакс не сразу понял, в чем тут дело. Оказалось, что Гопиндер играет в кабадди. Об этой игре Лакс знал давным-давно – но только потому, что его дядья любили смотреть матчи по кабадди у себя на заправках по вечерам, когда в Пенджабе утро. В сущности это просто военизированные догонялки. Никакого оборудования не требуется. Игра идет на поле, разделенном надвое. В каждом раунде – он называется «набег» – нападающий из одной команды пересекает разделительную черту и врывается на территорию другой команды, которую охраняют четверо защитников. Нападающий начинает игру на разделительной черте. Защитники, взявшись за руки, образуют цепь в глубине поля, обычно – как можно дальше от черты. Нападающий бежит к ним и старается за отведенное ему время осалить как можно больше защитников. Осаленный разрывает цепь, бросается за нападающим в погоню, пытается схватить и помешать ему вернуться на свою половину поля до того, как прозвучит свисток рефери. Но свисток, раздающийся через шестьдесят секунд или около того, – современное нововведение. Кабадди намного старше и свистков, и самой идеи рефери, и в былые дни время в игре измерялось иным способом – нападающий не должен был дышать. Едва перешагнув линию, он начинал выкрикивать: «Кабадди, кабадди!» Стоило ему умолкнуть – набег заканчивался. Если ему удавалось, осалив кого-нибудь, вовремя, на едином вдохе, вернуться на свою половину поля – его команда получала очки; но если противники задерживали его и заставляли вдохнуть, набег считался неудачным. Как и во всех прочих спортивных играх, в кабадди есть лиги, возрастные рамки, форма, чемпионаты, призы и прочее. Пенджабские мальчишки постоянно играют в кабадди, так же как мальчишки на Западном побережье – в футбол; популярна эта игра и в других частях Индии. Гопиндер играл в кабадди с детства. В сущности, именно поэтому он занялся гаткой: и кабадди, и гатка принадлежат к созвездию «сикхских спортивных дисциплин, выросших из боевых искусств», и на различных турнирах и фестивалях матчи по кабадди, под хрип динамиков и рев восторженной толпы, частенько чередуются с показательными выступлениями по гатке. Так или иначе, в кабадди Гопиндер играл профессионально, был членом Шандигарской взрослой лиги. Он приглашал Лакса на свои тренировки, даже предлагал попробовать сыграть за команду – но Лакс сейчас не готов был погружаться в новый для себя вид спорта. Как легко догадаться, профессиональные игроки в кабадди учатся задерживать дыхание и подолгу обходиться без воздуха. Понятно, почему Гопиндера так заинтересовал этот дыхательный аппарат. И почему во время тренировок на поле он поначалу справлялся с гипоксией куда лучше Лакса. – Знаешь, что помогает продержаться подольше? Адреналин! – вот что сказал однажды Лаксу незнакомый парнишка с крикетного поля, подошедший посмотреть на его тренировку. Впрочем, «парнишка» – не совсем верное слово, скорее его следовало назвать «молодым человеком». Точно уже не мальчик – скорее младший тренер или кто-то в этом роде. Достаточно высокий и крепкий, чтобы не испугаться огромного, свирепого с виду пенджабца. Или, быть может, чувство безопасности давала ему крикетная бита на плече. Парень назвался Рави. Лакс удивил его (и, похоже, приятно удивил), ответив на хорошем английском. Покончив с церемонией знакомства, Рави спросил сразу и напрямик: «Ты тренируешься, чтобы сражаться на Линии?» Лакс ответил как есть – глупо было бы отрицать. К тому же честность и искренность неразлучны с достижением мири-пири. Рави широко улыбнулся и сказал, что это «круто». Сперва Лаксу показалось, что Рави богат – об этом говорила его самоуверенность. Однако зачем богатенькому парню работать тренером? Рави пришел и на другой день, и на третий. Нацепил на себя дыхательный аппарат, попробовал сделать круг по крикетной площадке – и едва не упал замертво. Задавал много вопросов о бое на шестах и о том, сработают ли те же приемы с крикетной битой. В это же время Лакс запасался ротангом. Для реальных, не спортивных боев этот материал подходит лучше бамбука. Он тяжелее и плотнее. Если ротанговый шест ломается – что бывает редко (при достаточной силе его можно согнуть почти пополам), то не ровным сколом, как бамбук, а расщепляясь на конце, образуя нечто вроде жесткой метелки. Материал довольно экзотический – ротанг растет в Юго-Восточной Азии, – но раздобыть его вполне реально. На свои сбережения Лакс приобрел небольшую складную пилу, какую можно носить в рюкзаке, и еще несколько простых инструментов для работы с деревом: наждачку, карманный нож, точило. У Ранджита, как оказалось, был знакомый кожевенник – профессия, которой индуисты стараются избегать, но для человека сикхской веры она вполне подходит. Этот парень умел изготавливать кожаные покрытия для шестов. Не то чтобы это абсолютно необходимо, но обтянутый кожей ротанг определенно лучше «голого». По совету кожевенника Лакс запасся иглами, дыроколами и суровыми навощенными нитками. Бросив дурную привычку прожигать жизнь в амритсарских «Мариоттах», Лакс начал экономить. Но теперь, когда его путешествие близилось к концу, не пожалел потратиться на теплую одежду и разные другие вещи, которые пригодятся ему на Крыше мира. Его отъезд едва ли удалось бы скрыть от общины; подбросить Лакса до Шимлы обещал дальнобойщик Ясмит, ехавший в ту же сторону, а Ясмит был любитель поболтать. Решили выехать в шесть утра, но неизбежные трения и задержки оттянули выезд до восьми. Встретиться договорились на подъезде за гурдварой, где, помимо всего прочего, разгружались продукты, неофициально привезенные для лангара. Придя на место, Лакс с удивлением обнаружил там целую толпу – все его новые знакомые. Он шел по дороге, сгибаясь под тяжестью набитого рюкзака, взвалив на плечо длинную связку ротанговых шестов. По крайней мере, так было, пока кто-то не шагнул к нему и не снял груз с его плеч. Удивленно подняв глаза, Лакс увидел Гопиндера, своего партнера по тренировкам, с дорожной сумкой. Одетого в то, что по меркам Шандигара считалось теплой одеждой, но там, куда направлялся Лакс, гарантировало ему смерть от переохлаждения. – Брат, раздели со мной свою ношу! – сказал он и перехватил связку шестов свободной рукой. Пожалуй, этому не следовало так уж удивляться. После тренировок в дыхательном аппарате Гопиндер, как и Лакс, был готов к большой высоте. И все же на глазах у Лакса – должно быть, от неожиданности – выступили слезы. Сквозь влажную дымку он видел у задних дверей кухни семью уйгуров. Они не появлялись уже пару недель – нашли убежище в местной мечети, где, как видно, о них хорошо заботились. Выглядели они намного здоровее прежнего. Ильхам набрал вес и словно бы подрос дюйма на три. На нем была куллу – цилиндрическая шапка из плотной шерсти, обычная в том краю, куда направлялся Лакс. Он думал, что это просто символический жест – но вот Ильхам достал из машины, привезшей их сюда, свою сумку (куда меньше, чем у Лакса и Гопиндера) и принялся прощаться с матерью, бабушкой и сестрами. Лакс уже почти не удивился, когда на дороге появился Рави. Его сумка на колесиках, предназначенная для гладких полов в аэропортах, едва не выдергивала ему руку из плеча, прыгая по растрескавшейся мостовой. На плече Рави нес крикетную биту; в таком виде он походил на киногероя – и, несомненно, сам это понимал и этим гордился. – Никогда не видел горы, кроме как издалека, – объяснил он. – И вот подумал: кому повредит, если я хотя бы тебя провожу? В небольшом грузовике Ясмита посадочных мест было немного: над двигателем – кабина, над задними колесами – платформа без бортов. Обычно водитель огораживал платформу стальной рамой, позволявшей грузу проветриваться, но не дававшей свалиться по дороге. Сверху Ясмит накрывал платформу брезентом или листами фанеры, защищающими от стихии. Но сегодня этого не требовалось; после муссонов наступила прекрасная солнечная погода. На больших шоссе в густонаселенных частях Индии этот грузовик выглядел совсем крохой. Оно и к лучшему: тяжеловозу, занимающему всю полосу, нелегко было бы добраться до Шимлы. Дело в том, что, едва выехали из восточных пригородов Шандигара и начали взбираться в гору, Ясмиту пришлось сбросить скорость. Дорога, прежде прямая, пошла здесь бесконечными зигзагами, и каждый большой изгиб заключал в себе множество маленьких. Грузовик поднимался в предгорья Гималаев. Прижимался к обочине, пропускал нетерпеливо гудящие легковушки. Впрочем, недолго: вскоре они прочно застряли в пробке, неизвестно откуда здесь взявшейся. Чем дальше, тем выше и прочнее становились придорожные ограждения, и тем с большим упорством лепились к ним дхабы. Слово «дхаба» традиционно означает «чайная», и в глухих местах еще можно встретить настоящие дхабы – сельские чайханы. Но по большей части они превратились в придорожные магазинчики, где торгуют всем на свете. На открытой дороге пассажирам пришлось бы прятаться от пронизывающего ветра и кричать, чтобы услышать друг друга; здесь, за высокими стенами, даже когда машина двигалась, не ощущалось ничего сильнее легкого горного ветерка. До сих пор Ильхам молчал, но теперь решил объясниться. – Ты не представляешь, во что ввязываешься, – сказал он. – Боец из меня не очень. Но я наблюдал за китайцами и одно усвоил твердо: в тех краях на каждого человека с оружием, – здесь взгляд его скользнул по обтянутому кожей шесту Лакса, – нужны несколько безоружных – тех, кто организует еду, ночлег и все необходимое. Вот я и подумал: пусть хоть один такой человек будет в нашем… как это у вас называется? Сан-что-то-там? – Ты, наверное, имеешь в виду «сангат», – ответил Лакс. – Обычно это слово означает «товарищество сантов»[59][В сикхизме «святой человек», уважаемый член общины.]. Это не совсем верно… – Да-да, сангат. То самое слово. – Оно имеет скорее религиозный смысл, – возразил Лакс. – Верно, в старинных военных повестях сангатом называют братство святых-воинов, выступивших в поход, но здесь не совсем уместно… – Как Братство Кольца, – серьезно заключил Ильхам.