Накануне Виктор наслушался у старшекурсников глупых сплетен. Дескать, тесты с подготовительного на способность работать с нейроинтерфейсом иногда — в одном или двух случаях из ста — могут показать неверный результат. Существовала вероятность — небольшая, но от того не менее пугающая, — что после кромешного ада вступительных экзаменов и целого года на факультете ты потеряешь все из–за первого практического занятия. Наша группа была уже в сборе, но все молчали. Кто–то со скучающим видом смотрел в суазор, кто–то нетерпеливо прохаживался перед закрытыми дверями аудитории — вперед и назад, вперед и назад — четко выверенными шагами, как часовой у забытого поста. Не одного меня напугали истории об ошибочных тестах. Виктор улыбнулся и приоткрыл рот, намереваясь, видимо, выдать очередную страшилку от старшекурсников, но передумал. — Не спал, что ли, всю ночь? — спросил он. — Так заметно? — вяло сказал я. Больше мы не говорили. Занятие началось в тишине. Мы неторопливо зашли в аудиторию, где должна была проводиться лабораторная, и встали перед рядами высоких кресел, похожих на стоматологические — точно пациенты, записанные на прием. С профессором, который вел первое практическое занятие, нас уже знакомили раньше — правда, я никак не мог вспомнить его имени, хотя раньше не забывал имена. — Что ж, — сказал профессор, кисло сморщившись в попытке изобразить приветливую улыбку, и молитвенно сложил ладонями руки, — что ж, — повторил он, — первая лабораторная, да? Ему никто не ответил. Невысокий и худощавый, с осунувшимся бледным лицом — так обычно выглядят люди, годами пролежавшие в стационаре, — он старался казаться радушным и часто улыбался, наглядно демонстрируя то, что современная стоматология не всесильна. — Всех, кто волнуется, — сказал профессор и осмотрел нас глумливым взглядом, — а это, как я понимаю, все, я попросил бы не волноваться. Он помолчал, ожидая, что студенты оценят его шутку. Но никто не засмеялся. — Для начала я немножко расскажу вам о том, что здесь да как, — продолжал профессор, забавно покачивая руками. — Да, хочу сразу сказать — если вы здесь ожидали увидеть все, о чем говорили вам коллеги со старшего курса — все эти провода, подключенные напрямую к мозгу, железные обручи, сжимающие виски, — то, боюсь, мне придется вас разочаровать. Бодрый и деловитый голос профессора, так удивительно противоречащий его внешности, успокаивал. Я перестал думать о теории вероятности, об одном шансе из ста и позорном исключении со второго курса — и меня тут же сломила усталость. Сила тяжести в небольшой аудитории с затемненными окнами увеличилась за мгновение в десятки раз. Я едва мог устоять на ногах, с трудом справляясь со своим огрузшим неповоротливым телом. — Плохо выглядишь, старик, — шепнул мне Виктор. Профессор осуждающе на него покосился. Благоговейная тишина была такой же непререкаемой частью лабораторных, как и густая электронная тень на окнах. — На сегодняшнем занятии… — говорил профессор. Он подошел к одному из кресел нейроинтерфейса и, оценивающе смерив кресло взглядом, уперся рукой в широкий подлокотник, как будто тоже едва мог устоять на ногах. — На сегодняшнем занятии, — повторил он, — мы не будем выполнять какие–либо сложные задания. Вам нужно пройти через первое подключение, ознакомиться с азами, так сказать. Поэтому волноваться не стоит. В первый раз вполне может что–нибудь не получиться. Это нормально. Это естественно. Для этого здесь я. Голос его, впрочем, звучал уже не так уверенно. Я посмотрел на терминал, у которого он стоял — повернутый в мою сторону триптих с черными прорезями посередине, — и у меня перехватило дыхание. — Первое подключение я проведу с каждым индивидуально, поэтому, — профессор мельком взглянул на настенные часы, — если нет добровольцев, то я, пожалуй, пойду по списку. Я оказался вторым. Девушка, которую профессор вызвал первой, несколько секунд просидела в кресле рядом со стеной, слепо уставившись перед собой. Я долго наблюдал за ней, чувствуя неприятный холодок на спине. Ее грудная клетка вздымалась через неестественно ровные ритмичные интервалы, как если бы ее подключили к аппарату искусственного дыхания. Руки лежали на подлокотниках — неподвижные и окоченевшие, как у восковой куклы. Она дышала, сидела в кресле, смотрела перед собой затуманенными глазами — и в то же время не выглядела живой. Потом девушка вздрогнула так, словно кто–то провел у нее под носом ваткой с нашатырем, испуганно осмотрелась и — улыбнулась. Профессор помог ей подняться, протянул руку — тогда я не сомневался, что она действительно не смогла бы встать сама — и подошел ко мне. — Нужно время, не сразу ко всему этому привыкаешь, — прошептал профессор, отводя меня в другой конец аудитории, к терминалу у окна. Можно было подумать — он не хочет, чтобы наш разговор подслушали остальные. Я обернулся. Девушка, пережившая первый нейросеанс, стояла у дверей с другими студентами и улыбалась. Она не говорила ни слова. Все в аудитории молчали. Говорил только профессор: — Подключенный к интерфейсу оператор — не самое приятное зрелище. Все поначалу пугаются. Я тоже, помнится… Профессор сам прервал свой не успевший начаться рассказ и показал кивком на кресло. — Присядьте, — попросил он. Я медлил. — Просто сядьте, — повторил профессор. — Терминал сейчас не работает. Это самое обычное кресло. Мы немного поговорим с вами, прежде чем подключиться. Я сел. Кресло было неудобным и жестким. Высокий подголовник давил в затылок. — Расслабьтесь, — сказал профессор. — Кресло само примет нужное положение. Просто откиньтесь назад. Вот так. Руки — обязательно на подлокотниках. Я перестал сопротивляться и расслабился. Кресло мягко изменилось, подстроившись под меня — подголовник не мешал, но аккуратно поддерживал голову, руки сами легли на подлокотники. Мне никогда не было так удобно. Кресло необъяснимым образом угадывало мои желания. Я почувствовал, что засыпаю. Даже голос профессора зазвучал тише, чем раньше. — На самом деле, — говорил он, — в этом нет ничего страшного, совершенно ничего. Там, — профессор провел рукой по триптиху, — совсем нет страха. Это, если хотите аналогий, похоже на сон — вы просто уснете и проснетесь. Это как сон, в котором время — другое. Для вас пройдет час, здесь — пару секунд. Профессор щелкнул пальцами. Я и правда с трудом боролся со сном. — Это звучит… — пробормотал я. — Пугающе? Вовсе нет. Ведь то же самое происходит и в обычных снах, разве не так? — Я плохо помню свои сны, — сказал я. — Этот вы запомните, — улыбнулся профессор. Я устал сопротивляться, закрыл глаза и — едва не провалился в вязкий окутывающий сон. — А вы неплохо подготовились! — рассмеялся профессор. — Но я еще не закончил. — Целый час? — спросил я, вспомнив его слова. — Но что… — Это, конечно, не совсем верно. У нейролинка нет привычного нам ощущения времени. Если вы боитесь, что вам станет скучно… Профессор усмехнулся. — Просто делайте то, о чем я рассказывал. Вы, надеюсь, слушали меня внимательно? — Конечно. — Это как лабиринт, — продолжал профессор, — только совершенно не сложный. Вы можете выбрать любую дверь, любой выход — и ваш выбор всегда будет правильный. — Да, я помню, вы говорили, — сказал я. — Есть еще один момент, — сказал профессор. Он оставил в покое триптих и зачем–то встал позади, упершись руками в спинку кресла. Я не видел его лица, но слышал голос — отчетливый и в то же время тихий. Он вводил меня в транс, нашептывая в ухо гипнотизирующие заклинания. — В конце любого сна вам нужно проснуться. В обычном сне вы просыпаетесь сами, но здесь, — голос профессора затих, почти сошел на нет, — здесь все иначе. — Что вы имеете в виду? — Я попробовал повернуться, но профессор остановил меня, обхватив мою голову и зафиксировав ее на подголовнике. — Нет, не двигайтесь! Терминал уже работает. — Как работает? Я непроизвольно дернулся. — Спокойно. Первое подключение всегда медленное. Это действительно как сон. Вы же хотите спать? Просто сидите. Расслабьтесь. У вас ведь так хорошо это получается. Я кивнул — вернее, попытался кивнуть, но не смог даже пошевелиться. Голос профессора совсем затих. Я был уверен, что он бесшумно отдаляется, плавно отступает в другой конец комнаты. — Вас, конечно, всегда можно разбудить, — говорил профессор, — но ведь лучше, когда просыпаешься сам, правда? Для этого обычно используют специальное слово. Вроде голосовой команды. Вам нужно придумать, произнести это слово и… — И что это за слово? — пробормотал я; мне было уже тяжело говорить. — Вам нужно выбрать самому. Это должно быть что–то личное, важное. Что–то такое, что имеет для вас особенное значение. Просто произнесите это слово, я введу его в интерфейс и… пожелаю вам спокойной ночи. Голос профессора доносился издалека и казался искаженным, его загадочным образом преломляла сгущавшаяся в комнате темнота. Я чувствовал спокойную усталость, медленно проваливаясь во мрак невесомости, но это уже не пугало. — Слово? — повторил я. — Любое слово? — Да, — послышалось из темноты. — Только выбирайте быстрее. Я понимал, что остается один последний вздох, одно последнее мгновение.