Слово. Оно тут же высветилось передо мной. Ведь все было так очевидно и просто. И дрожащим от слабости голосом я произнес… 79 — Лидия! Я выкрикнул ее имя в пустоту, пробудившись от пустого и черного сна. Я лежал на затянутой пленкой кровати, в непроницаемой, похожей на контузию тишине. Не слышалось даже сдавленного шипения воздуховодов. Однако дышать было легко — я набрал полную грудь холодного искусственного воздуха, от которого кружилась голова. Потом встал с кровати. Где–то далеко, в плотно обступавшей темноте, тускло поблескивал красный огонек камеры наблюдения. Я приблизился к нему, и темнота сомкнулась — не было ни жесткой кровати, ни стен — только бледный, мерцающий светодиод над невидимой дверью, единственный ориентир. Осторожно, боясь оступиться, сорваться во тьму, как канатоходец, я приблизился к горящему огоньку. Пол странно покачивался, и мне приходилось размахивать руками, чтобы удерживать равновесие, однако я не сдавался. Когда до огонька оставалось пару шагов, я замер, упершись в невидимую преграду. Красный глаз безразлично смотрел поверх меня, умудрившись разглядеть что–то в глухой темноте. Я невольно обернулся, решив проследить за его электрическим взглядом, и в ту же секунду раздался короткий щелчок. Камера отключилась. 78 Лида оделась так же, как в институт — в теплый свитер с высоким пушистым воротником, обтягивающие джинсы и сапожки с меховыми отворотами, изящные, но теплые не по сезону. Она поприветствовала меня уставшей улыбкой и замолчала. Я никак не мог ее разговорить. — Что–то случилось? — спросил я. Лида, казалось, едва могла меня узнать. — Все в порядке. Просто устала. Она остановилась и, закрыв глаза, подставила лицо холодному осеннему ветру. — Если я засну во время сеанса, не забудь меня разбудить. Мы опять шли молча. Лида держалась в стороне от меня. Ее сумочка покачивалась на плече, создавая преграду между нами. — Наверное, это будет интересно, — сказал я, устав от молчания. Лида зевнула, прикрыв кулачком рот. — Жаль, что ты не нашел настоящий планетарий. Не верится, что во всем городе нет ни одного. — Все закрыты, — сказал я. Вечернее солнце терялось в нагромождении кубических домов. Исполинские экраны на крышах, по которым обычно показывали суматошные рекламные постановки, застилала темнота. Город задыхался в плотном настоявшемся воздухе. В ранних сумерках даже огни проезжающих машин, отсветы в окнах и вспышки цветных светофоров раздражали глаза, нарушая мертвенно–спокойный, монотонно серый ритм, которому подчинялись под закат городские улицы. Но мне было неспокойно. Я потер плечи — не от озноба, от волнения. — Холодно как стало, — сказал я. Порывистый ветер, который мгновенно поднимался и затихал, когда по путям над нами проносился очередной маглев, развевал длинные волосы Лиды. — Да, — сказала она. — Погоди! — спохватился я. — У тебя ведь на следующей неделе? Нейроинтерфейс? — Ага. — Волнуешься? Я попытался заглянуть Лиде в глаза, но она шла, отвернувшись от меня. Происходящее на другой стороне улицы интересовало ее куда больше, чем я. — Да нет. Чего волноваться? Обычная вводная, оценок не ставят. К тому же ты мне все рассказал. — А я очень волновался, — сказал я. — Я знаю, — сказала она. Она впервые посмотрела на меня и улыбнулась. Мы остановились у перекрестка, загорелся зеленый, и сдавленный электрический голос принялся талдычить как заведенный, разгоняя спокойный вечерний сумрак — «можете идти», «можете идти», «можете идти». Мне хотелось взять ее за руку, но мешала похожая на портфель сумка, и ветер, внезапно сменивший направление, и прохожие, которым мы не давали пройти. — Идем? — спросила Лида, и тут погас светофор. — У нас еще час, — сказал я. — Никогда не была в этом звездном театре, — сказала она. Мы стояли рядом у перекрестка, а я не решался коснуться ее руки. Я вдруг подумал: а ведь звезды — единственное, что нас объединяет. И технологический, куда поступают только те, кто хочет улететь с Земли. И «Патрокл», восходящий на высокую орбиту. И голограмма звездного неба, которую Лида всегда носила с собой. В театре мы решили посидеть в забавном, похожем на музей космонавтики кафе, чтобы скоротать время перед началом сеанса. На стенах висели эффектные фотографии космоса, планеты, снятые с орбиты, яркие созвездия, как в карманной голограмме Лиды. В середине зала, на кубическом постаменте, лежал обломок метеорита — из никеля и железа, — похожий на маленький, изъеденный кавернами астероид, который, вопреки обычным распорядкам музеев, можно было трогать руками. Прежде чем сесть, Лида мягко положила на него ладонь — как бы слушая пульс, — и улыбнулась. Я заказал фирменные коктейли — со вкусом гвоздики и рома. — Здесь забавно. Лида пригубила коктейль и осмотрелась по сторонам. В кафе были заняты почти все столики, но посетители говорили тихо, соблюдая негласные правила приличия. Возникало ощущение, что мы и правда сидим в музее — рядом с никелевым метеоритом и портретами планет. Лида задумалась. — Интересно, — сказала она, — а это настоящие фотографии? — Думаю, нет. — Я задержал взгляд на широкоформатном снимке Земли, тонущей в темноте. — Слишком уж… — Удачно получились? Да, возможно. Такие ракурсы и освещение. Хотя, может, просто обработаны. — Может, — согласился я. — И кстати, — Лида привстала из–за стола, пытаясь рассмотреть фотографии у дальней стены, — я что–то не вижу Венеры. Неужели убрали? — Да ладно! — Я завертел головой. — Может, где–то еще висит? — Нет. — Странно. Вроде конфликт исчерпан. С чего им убирать снимки. Да и вообще… — Это так пишут, что исчерпан. Как он исчерпан? Понятно, что они хотят суверенитет. Кому охота быть сырьевым придатком? С их–то экономикой сейчас. Лет через сто Земля станет третьим миром по сравнению с Венерой. — Ты сгущаешь краски. — Почему сгущаю? Я серьезно. Исчерпан? Нет. Конфликт будет исчерпан, когда Венера получит суверенитет. — Не знаю. Мало ли чего они там хотят. Да и что будет–то на самом деле? Первая космическая война? Ты же сама писала… — А жизнь часто похожа на скверную фантастику. Да и вообще зачастую обладает весьма странным чувством юмора. — Чувством юмора? — не понял я. — Ага, — ответила Лида, помешивая соломинкой коктейль, в котором плавали мелкие кубики льда. — Она ждет подходящего случая. В каком году у нас выпуск? Мой коктейль из ромашки стал вдруг отдавать полынной горечью.