— А, ладно. — Лида нахмурилась. — Я пойду. Она прижала к себе болтавшуюся на плече сумку и прошла мимо, опустив голову и стараясь не смотреть в мою сторону. — Погоди! — Я схватил ее за руку, но сразу отпустил, испугавшись. Лида остановилась. — Я не жду Виктора. Я ждал тебя. Нам надо поговорить. — О чем? Я и сам не понимал. Я мог предложить ей сходить куда–нибудь, но был уверен, что заранее знаю ответ. Мог извиниться за тот поцелуй, так внезапно изменивший все между нами. Но я не хотел извиняться за поцелуй. Я хотел ее поцеловать. — Так о чем же ты собирался поговорить? Лида оставила в покое сумочку. — О нас, — сказал я так тихо, как если бы не хотел, чтобы она меня услышала. — Что? Здесь шумно. Может… Знаешь, вообще перемена сейчас небольшая, а я… — Ты торопишься, — подсказал я. — Да, но… — Лида вновь схватилась за ремешок сумки. — Мне кажется, я где–то оставила проектор голограмм. Знаешь, куб такой. Может, в столовой или предыдущей поточной. Я оживился. — Сходить с тобой? — Да. То есть нет, — Лида рассмеялась. — И туда, и туда мы сходить не успеем. В столовую я уж сама как–нибудь, а ты посмотри в поточке, где была предыдущая лекция, хорошо? Если найдешь, позвони мне. Перед следующей лекцией или после пересечемся. — Проектор голограмм, — повторил я. — Да. Ты его помнишь. Мы вместе спустились на лифте, и Лида, взмахнув на прощание рукой, — так, словно мы расставались на много дней, — вышла в промерзлый осенний сквер. В поточной никого не было. Поднимающиеся друг за другом, точно в амфитеатре, ряды уныло–серых пластиковых парт выглядели, как после эвакуации из–за пожарной тревоги, которая замолкла только теперь, обнажив давящую тишину вокруг. На партах стояли банки из–под газировки, валялись смятые целлофановые пакеты, кто–то даже забыл на втором ряду сумку. Я прошелся мимо учительского стола, окруженного четырьмя колоннами проекторов, и суазор в кармане встревоженно завибрировал, предупреждая о чем–то. «Третий или четвертый ряд сверху, — написала Лида. — Ближе к окну». Я улыбнулся. Четвертый ряд, второе место от окна. У нас была лекция по естествознанию. Лида тогда сидела одна, в окружении пустых стульев. Я смотрел на нее всю пару и хотел подождать в перерыве, но она вышла раньше меня и тут же растворилась в нетерпеливой толпе студентов, которая так упорно ломилась к выходу из здания, словно от этого зависела жизнь. Я поднялся на четвертый ряд. До начала следующей лекции оставалось минут пятнадцать. Обычно в это время в аудиториях уже собирались студенты — раскладывали вещи, читали сообщения в сети, — но тогда я был совершенно один. Не слышалось даже голосов из коридора. Мелькнула мысль, что лежащий в кармане суазор — это единственная вещь, хоть как–то связывающая меня с окружающим миром. Я развернул суазор и быстро набрал сообщение: «Хорошо. Смотрю». Четвертый ряд, второе место от окна. На столе Лиды не было ни пустых банок, ни обверток от низкокалорийных батончиков из буфета. Я сел на ее место и осмотрелся. Электронные шторы на окнах не работали, и на шероховатой, как застывшая пена, поверхности стола вытягивались ровные солнечные тени. На естествознании я сидел на самом последнем ряду, у противоположной стены, и Лида, наверное, могла меня видеть, хотя мы ни разу не встречались глазами. Она все время смотрела в окно или вниз, на профессора, который деловито расхаживал вокруг проекторов, разминая затекшие ноги. Где же он может быть? Я осмотрел соседние места, но не нашел ничего, кроме смятой коробки из–под бисквитов. В поточной не убирали, а значит, куб не должны были забрать. Я заглянул под парту. Там тоже ничего не оказалось — даже привычного уже мусора, оставленного студентами. Но я не собирался сдаваться. Я залез под парту и осмотрел соседние места. Руки покрылись колкой, похожей на стеклянную крошку пылью, но я упорно искал. Устав, я расселся, сгорбившись, в полумраке под партой — как будто прятался от лектора, который вот–вот должен зайти в поточную. Решив выбраться, я слишком резко приподнялся на руках, стукнулся головой о столешницу и осел на пол, потирая ушибленный затылок. В ту же секунду послышался грохот — я задел за что–то ногой, и непонятный предмет полетел вниз по рядам, проскакивая между партами, прямиком к широкому лекторскому столу. Я сбежал по лестнице, преследуя невидимый куб, и застыл в нерешительности, как только соскочил с последней ступеньки. Куба нигде не было. Побродив кругами вокруг стола, я наконец догадался заглянуть под один из голографических проекторов. Там что–то лежало. Темный предмет застрял под проектором, однако проем под этим устройством был таким узким, что у меня получилось просунуть туда руку лишь по локоть и до куба я никак не доставал. До начала лекции оставалась еще пара минут, и, хотя поточная по–прежнему пустовала, нужно было что–то решать. И тогда я вспомнил о суазоре. Я вытащил суазор из кармана и попытался свернуть в трубу. Суазор явно не был рассчитан на подобные трансформации и поддавался с трудом. Я даже думал, что он может переломиться на две части. Однако, издав тонкое электрическое потрескивание, суазор все–таки принял требуемую форму, и по его экрану поплыли радужные круги. Вышел длинный и тонкий рулон, который я засунул под проектор. Внезапно суазор раздраженно завибрировал, я вздрогнул и выронил его из руки. По свернутому в трубу экрану проходили частые судорожные разряды. Я развернул суазор. Открылась страница соцветия, которую застилали красные и желтые пятна. С мелодичным звоном всплыло облачко мгновенного сообщения, и я прочитал: «Все. Нашла». 73 Я решился всерьез поговорить с Лидой только за день до начала зачетов. Я не стал полагаться на ненадежность случая и сам написал ей утром, еще до первой лекции, что нам надо встретиться и обсудить происходящее. Ответила она после обеда. Я возвращался с Виктором в главное здание. Тогда резко похолодало, с утра выпал первый снег, голые ветви облетевших деревьев в сквере покрылись инеем, как блестящим искусственным крахмалом, а я по привычке надел только короткую осеннюю куртку и дрожал всякий раз, когда навстречу нам дул ледяной ветер. — Я тебе уже говорил, что в этом году по нейроинтерфейсу задание решили поменять? — спросил Виктор. — В самый последний момент всё перевернули, усложнить решили, гады. — Говорил, — ответил я, засовывая руки поглубже в карманы куртки. — Что думаешь делать? Я пожал плечами. Виктор перед каждым экзаменом и зачетом проводил настоящее расследование, пытаясь выведать у старшекурсников билеты, хотя это ему не слишком помогало, и его средний балл всегда был немногим выше проходного. Один неудачный зачет, несчастливый билет или ещё какая–нибудь досадная случайность — и он вполне мог попасть в список на исключение. — Вроде у меня все хорошо с нейроинтерфейсом, — сказал я. — Что такого сложного они там могут ввернуть? Мы за первое полугодие и не прошли толком ничего. — Кто знает, — ответил Виктор. — Опять ходят слухи, что они собираются… Нас прервал сердитый гудок суазора. Я вытащил суазор окоченевшими руками и прочитал: «После занятий. На первом этаже, у входа». Виктор с любопытством покосился в мою сторону. — А что у тебя с ней? Ты последнее время вообще ничего не рассказываешь. Вы расстались, что ли? — Не знаю, — сказал я. Вновь подул ветер, и я торопливо спрятал суазор обратно в куртку. — Не знаю даже, встречались ли мы вообще, — сказал я. Виктор кивнул, сделав вид, что именно это и ожидал услышать. — Да брось ты ее! Она всех динамит. С тобой–то хоть… — Всех? Кого всех? — Рассказывают. — Что рассказывают? Кто?