— Ничего серьезного, — неожиданно сказала мама. — Просто возрастное. Я завтра еще схожу к кардиологу, проверюсь. Ничего такого на самом деле. — К кардиологу? — Говорят, аритмия. Ерунда, правда. Лучше расскажи о себе. Это было совсем на нее не похоже. Мама взволнованно суетилась у плиты. Ее разношенные домашние тапочки суматошно шлепали по холодному полу. Шелестел халат. Она постарела за последние годы. Волосы мама подкрашивала давно, но теперь частенько не попадала в цвет, забывая, какой до этого пользовалась краской. Сегодня она заколола волосы на затылке, чего никогда не делала прежде, и из–за этого вдруг превратилась в молодящуюся старуху, разодевшуюся в когда–то яркий, потускневший от частой стирки халат. — Да мне особо нечего рассказывать, — сказал я. — Все учусь да учусь. Задают зверски, программа плотная. Мама замерла — ее рука, потянувшаяся к диспенсеру, повисла в воздухе. На мгновение все вокруг онемело — даже застыли солнечные блики на стене. — Но это ведь то, чего ты хотел? — спросила мама. — Да, — ответил я. — Это то, чего я хотел. Сложно, конечно, но мне нравится на авиакосмическом. — Я рада за тебя. Мама разлила кипяток по чашкам и достала из настенного шкафа пластиковую коробку со связками из чайных листьев. — А подружка у тебя есть? Я почувствовал, как что–то кольнуло в грудь. — Нет. — Со всей этой учебой даже на девушек не остается времени? Нельзя так. Такое время сейчас у тебя. Она поставила передо мной чашку с дымящимся чаем и корзинку с эклерами, от одного вида которых мутило. Есть мне ничего не хотелось. Не хотелось даже пить чай. Я повертел на блюдце чашку — старомодную, фаянсовую, как мама всегда любила, несмотря на то, что она мгновенно раскалялась от кипятка. Говорить было не о чем. Я пришел в гости к совершенно незнакомой женщине, которая из вежливости угощает меня пирожными. Подув на горячий чай, я заметил маленький скол на кайме чашки и провел по нему пальцем. — Разбила, — сказала мама. — Все из рук валится. — Почти не видно, — сказал я. Мама улыбнулась. — Значит, тебе все нравится в институте? — спросила она, усаживаясь рядом со мной. Я кивнул головой. — То, что ты и хотел, — тихо повторила мама. Она приподняла чашку за тоненькое хрупкое ушко, но тут же поставила обратно на блюдце. Можно было подумать, что тихое позвякивание фарфора необъяснимо успокаивает ее. — А ты не хотел бы… Мать резко отодвинула чашку. Чай перелился через край, выплеснулся на блюдце. — Ты не хотел бы перевестись? Тебя же возьмут на любой… — Что значит перевестись? — Я даже привстал от удивления. — Зачем? Куда я буду переводиться? — Неужели ты сам не понимаешь? То, что происходит… Ты же окажешься в самом пекле! — О чем ты? — спросил я и сразу же догадался сам. — Венера? Да ладно тебе, мам! Все уже давно разрешилось. Да и какое это вообще имеет отношение… — Да как же разрешилось! — Мать всплеснула руками, едва не опрокинув чашку. — Об этом только и пишут везде, везде говорят. Ты что же, не читаешь? Я вытащил суазор, и его экран тут же затянула плотная поволока из переливающихся химическими цветами пятен. Лишь спустя утомительно долгие секунды в этом электронном мареве стали проявляться угловатые иконки приложений. Я открыл новости и перешел в политический раздел. — И что? Ничего такого. Одни разговоры. Журналистам же тоже надо на хлеб зарабатывать. Мама молчала. — К тому же как это связано с переводом? Если даже и начнется что–то… Я в армии карьеру делать не собираюсь, дай бог дослужусь до пилота на каких–нибудь коммерческих рейсах. — Коммерческих рейсах на оккупированную территорию! — Какую оккупированную территорию, мама? Поменьше читай сплетни в сети! Придумала себе тоже причину для беспокойств. Да я пока доучусь, все еще двадцать раз переменится. Еще парочка таких кризисов отгремит. Если на все так реагировать… Мама улыбнулась. — Да ты ешь пирожные, ешь, — сказала она. — Вкусные. Я только утром купила. Мама пододвинула к себе чашку и сама взяла из корзинки маслянистый, лопнувший с одного края эклер. Я положил на стол суазор с открытым новостным порталом и тоже пригубил чай — терпкий и необычно горький на вкус. Мама с любопытством взглянула на экран, по которому плыли цветные кляксы. — А что с твоим суазором? — спросила она. 71 На зачете по нейроинтерфейсу я попал в одну группу вместе с Лидой и впервые в жизни увидел, как она подключается к сети. Виктор тогда по своему обыкновению решил сдавать в самом конце — он, видимо, и вправду решил, что его малодушная надежда на усталость преподавателя оправдает себя на зачете, где результат оценивает бесстрастный компьютер на основе полученных во время задания очков. Я же пошел со второй по счету группой, еще не зная, что вместе со мной окажется Лида. Я даже остолбенел от удивления, когда увидел, как она стоит рядом с креслом нейроинтерфейса и разговаривает с профессором. Она почувствовала мой взгляд, посмотрела на меня через плечо и сразу отвела глаза. Группа была уже в сборе. Терминалы рядом с Лидой заняли, и я выбрал себе местечко в другом ряду, поближе к окну. Лида была за спиной. Мы стояли рядом с креслами, но никто не садился, хотя терминалы пока не работали. Профессор — его звали Тихонов — подошел к окну, быстро взглянул вниз и, вытащив из кармана тенебрис, направил его на оконную раму с таким видом, как если бы дистанционное управление работало лишь на расстоянии в несколько сантиметров. Комнату затянул густой вечерний сумрак. Тихонов сунул пульт в нагрудный карман пиджака и прокашлялся, точно оратор перед началом торжественной речи. — Что ж, — сказал он, — как я понимаю, все уже здесь? Отлично! Да вы садитесь, садитесь, я активирую терминалы чуть позже. Но никто не садился. Тихонов прошелся между рядами и встал у двери. Из–за невысокого роста и худосочного телосложения издали его нередко принимали за студента. — Что ж, — Тихонов продолжил хождение по аудитории — на сей раз обратно к окну, — можете и постоять. Я понимаю, это ваш первый зачет по нейроинтерфейсу, но, уверяю вас, тут нет ничего сложного. Правда, хочу заранее предупредить, что задание в учебном центре решили все–таки поменять… Послышался чей–то недовольный возглас, я закрутил головой и встретился взглядом с Лидой, которая напряженно смотрела в затененное окно. Увидев меня, она попыталась улыбнуться, однако вместо этого губы ее искривились, как во время нервного тика. Я впервые видел Лиду такой взволнованной. — Уверяю вас, — говорил Тихонов, — это ничего не меняет. Ваше новое задание — световой туннель. Мы его тоже подробно разбирали, и в нем нет абсолютно ничего сложного. Тихонов стоял у окна, и из–за густых теней на стеклах его лицо казалось черным. — На всякий случай я напомню основной принцип. Ваша цель — пройти до выхода по световому туннелю. Есть два туннеля — зеленый и красный, которые находятся в разных плоскостях. На вашем пути не будет никаких развилок и дверей, ничего такого, но в определенные моменты движение по одному из световых туннелей станет невозможным, вы просто почувствуете это. В таких случаях вам необходимо перемещаться в другую плоскость, в другой световой туннель, и продолжать движение. Все очень просто. — А почему решили поменять задание? — спросила Лида. Я обернулся, но она сделала вид, что не замечает меня, продолжая, нахмурившись, смотреть на Тихонова. — Учебная часть. Но на самом деле это задание тоже часто использовалось на первых лабораторных. Чтобы завалить его, — Тихонов хихикнул, — надо очень постараться. Я вообще не помню — ну, скажем так, вспоминаю с трудом — случаи, когда кто–нибудь не проходил это задание. Итак… Тихонов вышел из тени и остановился рядом со мной, оглядывая собравшихся в аудитории студентов. — Еще вопросы? Вопросов не было.