Я слышал ее дыхание. Я представил Таис со шприцем в руке. Толстая черная рукоятка, спусковой крючок в виде острой пластины, впивающейся в указательный палец, тупое короткое дуло, как у шокового пистолета. Таис сжимает рукоятку и наклоняется ко мне. Мне надоело притворяться спящим. Я мог быстро повернуться и перехватить ее за руку. Это ничего бы мне не дало — электронный шприц не получилось бы использовать как оружие, мужчина с командным голосом наверняка пристально следил за нами, да и я никак не сбежал бы с имплантатом в плече, с помощью которого меня отключали, точно зависший терминал, нажав кнопку на пульте. У меня не было плана. Однако лежать и притворяться я не мог. Я дернулся вправо, к Таис, открыл глаза и тут же замер от удивления. Я не ослеп. В камере было светло, однако белое свечение не выжигало глаза, а мягко струилось по ровным и пустым стенам. И передо мной стояла Лида. Лицо ее показалось мне озабоченным и уставшим, но в то же время она улыбалась — едва заметно, уголками губ. Она была так красива! Длинные черные волосы рассыпались у нее по плечам, а на лоб упала непокорная челка. Лида наклонилась ко мне. Она хотела о чем–то сказать — совсем тихо, шепотом, чтобы тот мужчина в дальнем конце комнаты не услышал. Я посмотрел в ее зеленые глаза, в которых горели электрические искорки, и улыбнулся в ответ. — Все будет хорошо, — шепнула Лида, коснувшись моего плеча. — Постарайтесь не двигаться. 68 Поначалу я чувствовал лишь боль, как от глубокого укола в висок. Вспухшая венка под глазом рефлекторно задергалась, я застонал — черепная коробка раскалывалась от боли — и открыл глаза. Первое, что я увидел, — это ровный слепой потолок без осветительных приборов. Потом затянутое электронными шторами окно. Потом пугающий триптих развернутого ко мне терминала, кнопки на котором мигали красным — как индикаторы на медицинской машине, поддерживающей неестественную жизнь. Постепенно окружающие предметы обрели привычную четкость. Тупые углы стен. Ровная заостренная поверхность стола. Пересечения прямых и ломаные грани. Боль затихла, хотя я еще чувствовал покалывание в висках и боялся, что ужасный приступ повторится. Я вздохнул. Дыхание не вызывало ни малейших затруднений, и это обрадовало сильнее, чем вновь обретенный, восставший из пустоты окружающий мир — со всеми его цветами, формами, запахами и звуками. Прошло какое–то время, прежде чем я понял, что со мной говорят: — Вы меня слышите? Все в порядке? Постарайтесь не двигаться. Я попытался повернуть голову, чтобы посмотреть на говорящего, однако малейшее движение отзывалось болью во всем теле. — Где я? — прохрипел я и тут же испугался, не узнав собственного голоса. — Что произошло? — Это онемение, — послышалось из–за спины. — Такое бывает. Скоро все пройдет. Кто–то положил мне руку на плечо. — Все будет хорошо. Просто постарайтесь не двигаться. Я сидел в кресле с высоким подголовником. Нейроинтерфейс. Сеанс завершился. Я вышел сам или же меня вывели принудительно? — Что произошло? — повторил я. — Все в порядке. Говорящий постепенно проявлялся передо мной — сначала его рука, которой он провел по моему плечу и положил на кисть, как бы приветствуя старого знакомого, не имеющего сил даже подняться на ноги, потом мятый свисающий пиджак на пару размеров больше, чем нужно, потом седая голова с плохо пробритой щетиной на щеках и подбородке. Тихонов посмотрел на меня, как отец на больного сына. — Тяжелый выход, — объяснил он. — Это бывает иногда и с опытными операторами. Но вы все сделали сами, завершили задание. — Тихонов улыбнулся. — Думаю, этого хватит для зачета. Движения уже не причиняли мне такую резкую боль как раньше; я обернулся. Места у терминалов оказались пусты, а у дверей стоял незнакомый мне мужчина в тесном наглухо застегнутом костюме, похожем на дежурную форму, которую заставляли надевать на практических занятиях по химии. — Я последний? — спросил я. — Да, — ответил Тихонов. — Но все хорошо… Уже через минуту вы придете в себя. Человек в форме лаборанта как–то нетерпеливо подался вперед, распознав в движениях преподавателя тайный, лишь одному ему понятный знак, но Тихонов остановил его резким взмахом руки. — Кто это? — Из медицинского пункта. Распорядки, знаете ли. Но вы посидите пока, расслабьтесь. Главное — не торопиться. А потом вас осмотрят. Формальная процедура, ничего более. Но так уж полагается. — Хорошо. Вставать мне не хотелось. — Но почему так получилось? Все было обычно. Поначалу. Но в конце… Я даже не помню точно, что произошло. — Не стоит сильно волноваться из–за этого. — Тихонов с медитативным видом нажимал кнопки с буквами на терминале. — Расслабьтесь, вам нужно отдохнуть… Вы даже не представляете, сколько раз я говорил это студентам. — Тихонов кисло улыбнулся и вновь отечески потрепал меня по плечу. — В начале практики на каждом потоке по крайней мере у одного–двух происходит тяжелый выход. — Но я точно прошел? Конец как–то смазан. — Прошли, — подтвердил Тихонов. — Отдыхайте. Никого не исключают из–за единичного случая тяжелого выхода. И даже не заставляют идти на пересдачу. Тихонов повернулся к терминалу. — А как остальные? — спросил я. Тихонов оставил в покое терминал. Кнопки, которые мгновение назад вспыхивали красным, погасли. Терминал отключился. — Вас интересует кто–то конкретно? Я непроизвольно оглянулся. — А-а, — протянул Тихонов. — Да, она так волновалась в этот раз. Она всегда волнуется — даже на обычных лабораторных. Но завершила одной из первых. На самом деле вы тоже вышли минут на пятнадцать позже, чем последний до вас. Это и тяжелым выходом–то сложно назвать. Я чувствовал, как человек в одежде лаборанта напряженно смотрит мне в спину. — Вы не говорили, — сказал я. — Что? — не понял Тихонов. — Что не говорил? — Про тяжелый выход. — Такое бывает далеко не у всех, да и ничего страшного в этом на самом деле нет. Скорее всего, вы переволновались или думали постоянно о чем–то другом. Например, о девушке, которая сидела за вами. Тихонов подмигнул мне и повернулся к человеку в дверях. Профессор ничего не сказал, однако лаборант понял его без слов. Я услышал за спиной его шаги. — А что, — начал я, — это может привести к таким последствиям? Просто волнение или… — Это индивидуально. Собственно, реакция на нейросеанс у всех индивидуальна, поэтому мы и не говорим о каких–то побочных эффектах, потому что можно легко запрограммировать человека. Лаборант подошел к нам и поприветствовал отрывистым кивком головы. Я только сейчас заметил в его руках пластиковый чемоданчик. Лаборант положил чемодан на стол, рядом с отключенным терминалом. Раздался щелчок — чемодан открылся. — Не читали ничего о нейроинтерфейсе? — спросил Тихонов. — Какие–нибудь рассказы, слухи? В соцветии иногда попадаются разные горе–разоблачения. — Нет, не читал. — Вот и не читайте. Кресло скрипнуло — лаборант повернул его к себе. — Боль еще чувствуете? — спросил лаборант. — Да, — ответил я. — Можете поднять и опустить правую руку. Я посмотрел на свою руку, безвольно лежащую на подлокотнике, и приподнял ее, превозмогая ноющую боль в мышцах. — Это все? Выше! Я скривился от боли.