— Чего–чего? — передразнил меня Виктор. — Куда пойдем–то? — А куда идти? До конца все равно минут двадцать осталось. Давай здесь подождем. Из–за вкрадчивой обволакивающей тишины мне было неудобно говорить в полный голос. — Да ну, давай лучше в буфет. Чего здесь–то стоять? Думаешь, он обратно пустит? — Разбежался. — Вот–вот, — осклабился Виктор. — Я тоже не хочу обратно. Всю эту чушь и безо всяких голограмм можно в учебнике прочитать. Чего время–то тратить? Я поддался на его уговоры. Пока мы ждали лифта, я постоянно проверял новые сообщения, хотя и понимал, что ответа от Лиды нет — в противном случае, суазор непременно известил бы о том, что его цифровой вселенной требуется мое срочное внимание. — Да не парься ты из–за этого придурка, — сказал Виктор, когда мы заходили в лифт. — За что он нас выгнал–то? Да его учебная часть на смех поднимет, если он и правда туда сунется. — А я и не парюсь. — Но как–то ты погрустнел. — Устал просто. — Опять она? Мы стояли в кабинке, не нажимая кнопок. Поначалу лифт терпеливо ожидал команды, но потом двери стали закрываться, и Виктор, спохватившись, нажал кнопку первого этажа. — Что у вас с ней происходит? — Я и сам не знаю. Лифт остановился. Двери открылись — и суазор взволнованно задрожал в кармане. Я остолбенел. Суазор быстро успокоился, погрузившись в чуткий электронный сон, но я не двигался с места. Я боялся читать ее ответ. — Чего стоишь? — поморщился Виктор. — Сейчас двери закроются. На первом этаже сновали ошалелые студенты, которые, видимо, сбежали с лекций или же были изгнаны другим истеричным профессором, как мы. В автоматизированном буфете, точно по заказу, работала только кофейная машина. А за высоким столиком, у светлого, с отключенными шторами окна стояла Лида и пила кофе из пластиковой чашки. Меня парализовало. Лида щурилась от солнечного света. Волосы ее были распущены и падали на лицо. Она откинула прядь, пригубила кофе и — обернулась. Лида смотрела на меня, не говоря ни слова. Она выглядела испуганной, пластиковая чашка с кофе чуть не выскользнула у нее из руки. — Ты здесь? — произнесла наконец Лида. — Но я только что написала. Думала, ты на семинаре. — Должен быть, да. Но вот из–за этого… Я повернулся, но не увидел Виктора. Тот исчез — сгинул, как привидение. Столь внезапная тактичность была совершенно для него не типична. — Так странно, что ты… — начала Лида и смутилась. — Ты получил мое сообщение? — Еще не успел прочитать. Я встал рядом с ней, облокотившись о круглую столешницу. Столик накренился. — Значит, прогуливаешь? — Не совсем. По правде, нас с Виктором выставили с семинара. Причем ничего не делали такого — Виктор мне новость одну по суазору показал. — Так ты теперь местный хулиган? — усмехнулась Лида. — Да уж, — кисло сказал я. — Не переживай. Все последнее время на нервах. Она приподняла чашку с кофе, поднесла ее к губам, но через секунду поставила на стол и демонстративно подула в чашку. Молочная пенка таяла, бледный пар от чашки быстро рассеивался в солнечных лучах, кофе остывал. Мы замолчали. — Да, я же хотел кофе, — сказал я. Кофе–машина мучительно долго перемалывала зерна, издавая пугающий надрывный вой, а потом резко затихла, как будто ее закоротило и несваренный кофе застрял у нее в отверстом металлическом горле. Я повернулся к Лиде. Она почувствовала мой взгляд и виновато улыбнулась. Я раздраженно ударил по кофейному аппарату и еще раз нажал на длинную кнопку с надписью «Эспрессо». Машина гневно затряслась; послышался нарастающий утробный гул, и в недрах кофейного аппарата словно начала раскручиваться огромная турбина. В буфет ввалилась толпа студентов. Наверное, их отпустили пораньше с лекции. Послышались недовольные крики, смех. За мной выстроилась длинная суматошная очередь. Я потерял Лиду из вида и, бросив попытки получить кофе, стал проталкиваться к нашему столику через обступивших своенравный кофейный автомат студентов. Лиды не было. Недопитая чашка с кофе стояла на столе — как осторожное и невразумительное послание, которое у меня не получалось расшифровать. Я открыл суазор. «Извини, — прочитал я. — Конечно же, я помню, что обещала. Но пока я не готова. Еще раз меня извини». Раздался звонок, извещающий о конце пары. 58 В тот день мне приснился длинный неестественно яркий сон. Я видел, как огромный, похожий на перевернутую пирамиду корабль медленно заходит на орбиту Земли. Не было ни Солнца, ни других звезд, ни даже Луны. Пирамида выплывала из темноты. На ее покрытом трещинами и пробоинами корпусе ярко вспыхивали угрожающие красные огни. Гигантская тень от корабля проносилась по океанам и континентам. Начиналось затмение — похожий на пирамиду корабль заслонил солнечный свет. Все вокруг накрыла темнота. Я оказался дома — в своем старом доме. Мама (во сне я не знал, что она умерла) помогала мне собраться в дорогу. Она заворачивала в пакет ненавистные эклеры с таким видом, словно ничего важнее в тот миг не существовало. Я улетал с Земли — надолго, возможно, на всю жизнь, — а она думала только о пирожных. Мама быстро устала. К тому же у нее закончились пакеты. Эклеры уже не влезали в дорожную сумку. Я хотел остановить ее, сказать, что все это совершенно не нужно, что я не люблю эклеры, но почему–то молчал. В корзинке на столе еще оставались пирожные. Мать изможденно застонала, налила чай в любимую, неровно склеенную чашку, села за стол и осуждающе посмотрела на меня. — Не забывай… — начала она. Комната зашаталась, как при землетрясении, лампы на потолке вспыхнули и погасли, и я упал, панически всплеснув руками, провалился в металлический грохот и разверзшуюся темноту. Когда я пришел в себя, небо за окном было совершенно черным, а огромная перевернутая пирамида угрожающе нависала над сумрачным городом, и ее изъеденный корпус касался шпилей высотных зданий. Лампы на потолке в комнате лопнули, однако свет — неестественный, белый, как при химической реакции — исходил из самих стен. Мама лежала под столом, застыв в конвульсиях, — ноги судорожно согнуты в коленях, большой палец на правой руке зажат между зубами. Я отчетливо понимал, что слишком поздно, что осталось лишь несколько секунд, несколько последних мгновений. Я наклонился к матери, собираясь проверить ее пульс, и — меня поглотила темнота. В те дни я встречался с ней постоянно. Сколько раз я видел маму! Она сидела на скамейке на станции, повернувшись ко мне спиной, обижаясь на мою безответственность и черствость. Стояла в вагоне, прикрывая лицо истрепанным суазором. Переходила на другую сторону улицы под торопливые команды светофора «можно идти», «можно идти». Всякий раз, обознавшись, я на мгновение верил — она жива, она здесь, в этом огромном и душном городе, и просто не желает меня больше видеть. Я и не подозревал, что вокруг столько женщин, похожих на маму. Хотя, возможно, они совершенно не были на нее похожи. Я так и встречал на улицах маму, пока однажды не встретил Лиду. И не сразу узнал ее. Был выходной. Я возвращался из города в общежитие. День клонился к вечеру; поднялся сильный ветер, от которого не спасал даже стеклянный навес на станции. На Лиде была яркая зеленая юбка, едва прикрывающая колени, розовая кофта с короткими рукавами и симпатичная маленькая сумочка, совсем на портфель не походившая — в тон юбке, только темнее. А еще она была не одна. Лида стояла на открытой станции, повернувшись ко мне, как и мать, спиной. Вместе с ней был высокий парень, разодевшийся, точно на торжественный прием. Парень рассказывал о чем–то, возбужденно жестикулируя, а Лида смеялась в ответ — склоняя голову и прикрывая ладонью рот, стесняясь собственного смеха. Я долгое время следил за ними, даже не подозревая, что это она. А потом Лида обернулась.