Я вздрогнул. Она тоже заметила меня — глаза ее сузились, а улыбка вмиг сошла с лица. Лида сделала вид, что не узнала меня, отвернулась и тут же стала торопливо втолковывать что–то своему разодетому кавалеру. Я спустился со станции, прошел под эстакадой — послышался нарастающий вой, а с высоких путей посыпалась принесенная ветром пыль, — и поднялся на остановку с противоположной стороны. Лиды уже не было. Я решил не возвращаться в общежитие и вместо этого поехал на квартиру к матери. Тогда я понял — ждать чего–то от Лиды бессмысленно. Я не раз слышал, что у нее кто–то есть, но тогда, на станции, когда она отвернулась от меня, все стало понятно даже при моем близоруком упрямстве. Лида просто не решалась сказать мне «нет» — вернее, говорила множество раз, а я отказывался слышать. Поздно вечером я пошел в магазин и купил любимые мамины пирожные. На улице было темно так же, как и в моем сне. Я пил из фаянсовой чашки терпкий чай с ромашкой и давился невкусным эклером. На небе не было ни Венеры, ни даже орбитальных станций, которые раньше ярко вспыхивали над облаками, как падающие звезды. Я проглотил последний кусок приторного пирожного и запил его горьким чаем. 57 Мы встретились с Лидой на следующий день. Она сама позвонила мне и предложила то звездное кафе, которое я когда–то выбрал для первого свидания, однако в кафе мы так и не пошли — Лиде неожиданно расхотелось сидеть впотьмах, любуясь на иллюзорные звезды. Мы гуляли по аллее, где стояли похожие на газовые глобусы фонари. Уже смеркалось, но ночное освещение не включали. Лида опять надела старомодное коричневое платье. На плече у нее висела сумка, похожая на портфель. Она не решалась начать разговор. Я тоже молчал. Лишь когда мы миновали полдюжины фонарей, Лида спросила, не глядя на меня: — Ты как? Как у тебя дела? — Прихожу потихоньку в себя. Да все нормально на самом деле. Все по–прежнему. — По–прежнему? А ты еще живешь в общежитии? — Честно говоря, я и сам пока не решил. Но из квартиры матери ехать до института около часа даже на маглеве. — Многие так ездят. — Да, — согласился я, — хотя… Все же в общежитии удобнее. Да и к тому же… — Понимаю, — перебила меня Лида. — Извини. — За что? Мы остановились. — За все. Ветер развевал ее волосы, длинные черные пряди падали ей на лицо, но она не обращала на это внимания. Я вспомнил, как мы прощались в тот день, рядом с общежитием, когда от холода ломило кости, а я был в одной легкой рубашке с расстегнутым воротником. Я вспомнил тепло на губах. — Знаешь, — сказал я, — ты могла бы извиниться и по суазору. Я на самом деле все понимаю. Это ты меня извини. — Не надо. — Лида нахмурилась. — Ничего ты не понимаешь. Все сложно. Я просила дать мне немного времени, но… Вчера я видела тебя на станции. Мы снова пошли по аллее — рядом, как парочка, которая ждет, когда спустятся сумерки и загорятся призрачным светом похожие на планеты фонари. — Я тоже тебя видел, — сказал я. — Да, — сказала Лида. И мы замолчали. — Слушай, — заговорил я, когда мы проходили мимо пустой скамейки, — а этот забавный куб, проектор голограмм, у тебя с собой? Лида покачала головой. — Нет. Я все–таки его потеряла. Или, может, дома где–нибудь завалился. Но найти так и не смогла. А что? — Лида улыбнулась. — Хотел бы посмотреть? — Не знаю. Наверное. Это было так красиво. В тот вечер, помнишь? — Сейчас еще слишком светло. — А не хочешь вернуться в кафе? Посидели бы, выпили кофе. — Нет, извини. Погода хорошая, вечер приятный. Давай просто пройдемся. Мне казалось, что станция маглева за поворотом. — Ветер вот только… — пожаловался я. — На самом деле я хотела поговорить, — сказала Лида с таким видом, как будто в кафе нам пришлось бы сидеть в вынужденном молчании, наблюдая за тем, как плывут в темноте фальшивые звезды. — Да… — начал я и осекся. Я вдруг взял Лиду за руку — и она застыла от моего неловкого прикосновения. — Я же и так все понимаю. Если ты хотела объяснить… — Ничего ты не понимаешь, — повторила Лида. Ветер разметал ее волосы. Я держал ее за руку. — Тогда объясни, — сказал я. Лида смотрела прямо перед собой и не говорила ни слова. Кто–то проходил мимо; вдалеке, над редкими деревьями, летел навстречу ветру маглев; загорались, вздрагивая и моргая, как от скачков напряжения, первые уличные фонари. — Объясни! — потребовал я. Лида подняла глаза и тут же отвернулась, закусив нижнюю губу. Ее рука напряглась. — Отпусти, — попросила она. Я отпустил. Встречный ветер ослаб — или просто переводил дыхание. Лида поправила спутавшиеся волосы и подошла к очередной пустующей скамейке. Потом остановилась, обернулась ко мне. — Ты идешь? — А куда мы идем, Лида? — спросил я, не двигаясь с места. — Ты идешь? — настойчиво повторила она. — Со мной? И сама взяла меня за руку. — Ты извини, — вновь начала Лида. — Я так запуталась. Я понимаю, у тебя очень тяжелое время. На самом деле — у всех нас. Кто знает, быть может, уже завтра… Она смотрела через вздрагивающие на ветру ветви на серое вечернее небо, словно ожидала увидеть там огни заходящих на орбиту военных кораблей. — Кто был тот парень? — спросил я и сразу ответил сам: — Знаешь, я чувствую себя таким кретином! — Мы встречались, — сказала Лида. — Встречались? А сейчас? Вчера мне показалось…