— Но сейчас уже не вчера! — вспыхнула Лида и тут же затихла — голос ее зазвучал совсем тихо, почти неотличимо от ветра: — На самом деле мы очень давно знакомы… — Да, а Витя ведь говорил мне… — Мы… — продолжала Лида. — На самом деле у нас непростые отношения. Мы расставались на время, а потом… — Лида ненадолго замолчала, решая, что сказать, — …а потом мы расстались снова. Руки у меня вспотели. От поднимающегося волнами, как морской прибой, ветра пронизывало холодом. Лида тянула за руку, за собой — в сгущавшийся, несмотря на горящие фонари, мрак. — Знаешь, чего я боюсь? — спросил я. — Чего? — прошептала Лида. — Того, что ты опять исчезнешь. На несколько дней, на неделю, на месяц. Даже в соцветии ничего не будешь писать. А потом я как–нибудь встречу тебя на улице и… — Я не исчезну, — сказала Лида. — Я тебе не верю, — сказал я. Глаза Лиды гневно блеснули, губы сжались, но потом лицо ее смягчилось, и она прижалась ко мне, обняла за плечи. — Что ты… — пробормотал я. — Помолчи, — сказала она. Мы стояли так долго. Я вспоминал тепло на губах, но не решался ее поцеловать — я был уверен, что она исчезнет в тот самый миг, когда губы наши соприкоснутся. — Давай сходим куда–нибудь, — предложил я. — Сейчас? — Необязательно сейчас. Можно завтра. Когда ты выберешь. Сходим как парень и девушка. — А куда? Лида прижалась ко мне щекой, ее дыхание щекотало мне шею. — Звездный театр? — Звезды и любовь? — Я почувствовал, как Лида улыбается. — Или на какой ты тогда хотел сеанс? Можно. Правда, там, по–моему, теперь не идет ничего стоящего. — Солнечное затмение не показывают? — Не показывают. — Тогда мы могли бы… — А помнишь, мы ездили к реке? Куда–то далеко, ночью. Ты еще взял напрокат такую огромную машину. Я подумала… Лида подняла голову. Она прошептала что–то — так тихо, что я ничего не расслышал, и этот вкрадчивый шепот перерос во взволнованный вздох. Неожиданный порыв ветра разметал ее волосы. Говорить больше было не нужно. Я наклонился к ней и поцеловал ее в губы. 56 Идеальная тьма затягивала дневное солнце. Я представлял, как тень от Луны мчится по далеким пригородам и скоростным автострадам, а Солнце тем временем превращается в полумесяц, вспыхивает и скрывается в темноте. На небе, потускневшем, потухшем, как экран, остается только пугающий черный диск, охваченный тающим пламенем — короной из последнего солнечного огня. Я снова проснулся в темноте. Солнечный нимб погас, и сумерки сменила вечная мертвая ночь. Все вокруг перестает существовать, когда нет отраженного света, когда ты не можешь доверять собственным глазам. Я долго лежал на кровати, неподвижно глядя в черный потолок. Я помнил солнечное затмение так явственно, словно был в звездном театре только вчера. Я чувствовал поцелуй Лиды на губах. Сколько я на самом деле нахожусь в этой тюрьме? Два года? Они могут говорить все что угодно, они, наверное, даже сведут меня с ума этими рассказами, пытками и бессмысленными допросами, но память кожи они обмануть не в силах. Я провел пальцами по губам. Привычно шипел воздуховод над кроватью, выдыхая холодные струи с запахом хлора, но утробного машинного гула не слышалось — как и призрачных голосов. О чем они тогда говорили? Название камеры, Д 2. Кто–то с «Ахилла». Кто–то такой же, как я. Лидия? Я моргнул и потер глаза. Единственное, что я видел, — это горящий глазок камеры наблюдения, но тьма уже не пугала, я привык к ней, как привыкает ослепший доверять другим органам чувств. Я медленно поднялся и пошел в темноту, разведя в стороны руками — словно акробат, балансирующий на канате. До двери было ровно двенадцать шагов. Немигающий глаз камеры наблюдения смотрел в пустоту. Мне вспомнилось, как кто–то (наверное, Виктор) рассказывал о слепом пятне панорамных камер наблюдения — слишком маленьком, чтобы можно было незаметно прокрасться по коридору или зайти в какую–нибудь тайную дверь, но вполне достаточном, если нужно всего лишь укрыться от чьих–то любопытных глаз. Поможет ли мне это? Я мог бы спрятаться в этом слепом пятне, и когда девушка, называющая себя Таис, не увидит меня на мониторах и зайдет сюда, сжимая в руках тенебрис, я набросился бы на нее сзади, отобрал бы оружие и… И тот мужчина, с которым она спорила в камере, нажал бы на кнопку, и через секунду я бы лежал без чувств. Я расстегнул куртку и провел рукой по правому плечу. Воспаление на коже сошло, имплантат давно не активировали, и я едва нащупал небольшую припухлость над трицепсом. Имплантат зашили неглубоко, и когда я с силой давил на плотную опухоль под кожей, то чувствовал, как вшитое в плечо устройство неприятно перекатывается под пальцами. Мне нужно обязательно вытащить его. Я глубоко вздохнул, изогнул шею и, как можно выше задрав правую руку, вцепился зубами в плечо. В комнате зажегся свет. — Отойдите от двери! — послышался резонирующий ржавый голос. Слепого пятна нет. — Лида? — крикнул я и тут же поправился: — Таис? Это ты? Зачем тебе этот модулятор? Ты не можешь говорить без него? — Какой еще модулятор? — возмутился голос. — Что значит, какой? Таис, ты опять… — Отойдите от двери! — рявкнул, позвякивая, неживой голос. Я подчинился. — Настало время кормления, — усмехнулся я и сел на кровать. Голос молчал. Я пытался сообразить, поможет ли мне как–нибудь пустая упаковка от пакета с суспензией. Впрочем, если за мной наблюдают круглые сутки и у камеры нет слепого пятна, то я никак не смогу незаметно вытащить имплантат. — Еды сегодня не будет? — спросил я. Голос проскрежетал что–то нечленораздельное — кто–то прочищал горло, встав у микрофона, — и через несколько секунд из люка в двери вылетел белый пакет. Грузный паек шлепнулся неподалеку от меня, клееные стенки пакета не выдержали, и суспензия потекла из надорванных швов, расплываясь жирным пятном на полу. — Да что ж вы творите?! — крикнул я и бросился к пакету. Вытекло не так много, однако пакет потерял герметичность, и белесая жидкость сочилась из него, стекая по рукам. Я надорвал края пакета снизу и стал жадно пить, запрокинув голову. Под потолком разлетелась звенящими осколками волна нарастающих помех. — Лидия, — произнес искаженный модулятором голос. — Чего? — не понял я, вытирая губы. Пакет опустел, и я бросил его на пол. — Кто такая Лидия? — спросил голос. — Расскажите о Лидии.