Лишь однажды он позволил себе отвлечься. — Всем нам нелегко, — сказал он в начале лекции о колонизации Венеры. — И я понимаю, что мой предмет ввиду недавних событий привлекает немало внимания. У меня не было раньше возможности сказать вам об этом, но сегодня я отниму минутку от лекции… Соколовский встал перед учительским столом, вытянувшись и расправив плечи, глядя невидящим взглядом куда–то вдаль — прямо как командующий соединенным флотом на той пресс–конференции, запись которой разлетелась по всей сети. — Я очень рад, — продолжал Соколовский, — что последнее время в соцветии почти не было слухов и провокаций, но иногда все–таки приходится читать от собственных же студентов такое, — Соколовский вздохнул и покачал головой, — что становится стыдно — стыдно! — повторил он громче, — называть себя профессором этого института. Я сидел рядом с Лидой — на последнем ряду в поточной, — и она невольно потянулась к суазору, желая, наверное, проверить, какие же публикации в ленте так расстроили старика. — Произошедшее на Венере, — говорил Соколовский, — это трагедия невиданного до сих пор масштаба. Жители Венеры — не враги, не противник. — Соколовский с видимым отвращением выговорил последнее слово. — Это наши сограждане, такие же люди, как мы. Я уже не говорю о том, что почти два миллиона человек на Венере — граждане Земли, чьи–то родственники, жены, мужья или дети, которые теперь не могут вернуться домой. Лида нервно теребила край экрана суазора, но не решалась открыть соцветие. — В связи с этим, — Соколовский повернулся к аудитории спиной, как подсудимый, который не хочет слушать выносимый ему приговор, — становится так жутко, когда понимаешь, что некоторые из вас всерьез верят в эти чудовищные провокации, всерьез считают, что правительство санкционировало ядерный удар по планете, где живет полмиллиарда человек. Соколовский окинул взглядом затихших студентов и сложил как при молитве руки. — Это просто неприемлемо, — говорил он. — Это ставит под сомнение все, что мы когда–либо… Лида наконец открыла суазор. Она коснулась экрана пальцами, быстро пролистала последние сообщения и — замерла. Рука ее застыла над суазором, а глаза испуганно расширились. После занятий Лида была неразговорчива. Она отказалась сходить со мной в кафе, сославшись на невнятные дела, но я вызвался проводить ее домой. Мы молча дошли до станции, дождались поезда и все так же молчали, сидя рядом в летящем над городом маглеве. Я хотел спросить, что ее так заботит, но сам боялся услышать ответ. — Не стоило тебе со мной ехать, — сказала Лида, когда мы вышли из маглева. — Возвращаться придется в самый час пик, еще неизвестно, когда до дома доедешь. — Неважно. — Я правда не могу сегодня. Встретимся завтра. Хочешь, можем сходить в этот твой любимый звездный театр, хотя мы, наверное, там уже все программы пересмотрели. — Мне казалось, он твой любимый. Мы спустились с эстакады и остановились у пешеходного перехода. Горел красный. Я вспомнил, как бежал по этой улице с букетом цветов, будучи уверенным в том, что у нас остались считаные секунды перед тем, как планету накроет облако огня. Я посмотрел на небо. Было еще солнечно, но над городом сгущались низкие кучевые облака. Вечером обещали дождь. — Что–то не так? — спросил я. Лида покачала головой. — Нет, все так. Я просто подумала… — О том, о чем стараешься не думать? — Да. Загорелся зеленый, и мы зашагали через перекресток, подгоняемые командным голосом светофора. — Думай не думай, а ничего не изменится, — сказала Лида. — Ты вот сам думал… Она не договорила. — Ты знаешь, — сказал я, — наверное, я последнее время стараюсь, как и ты… Мы вместе, мы вместе учимся на технологическом. Что нам еще нужно? К тому же скоро сессия — самый лучший способ прочистить себе мозги. Лида рассмеялась. — Кстати, твой друг… — Витя? — Да, он мне сказал, что ходят слухи… Вроде как кто–то что–то подслушал или узнал через знакомого… — В общем, как обычно. — Ага. Короче, он говорил, что исключений в этом году не будет, всех постараются вытянуть, разрешат неограниченное количество пересдач и все такое прочее. — Похоже, они обходятся с нами, как с больными. — Но ведь, — Лида коснулась волос и словно прикрылась от меня ладонью, — ведь в каком–то смысле мы и правда больны. — В каком–то смысле? — А ты думал, что будет после выпуска? Просто представь на секунду. Станет только хуже. Ничего так просто не исправится. И даже те, кто все–таки получит назначения… — Мир никогда не будет прежним, — закончил я вместо нее. — Ты говорила. — Но ведь это правда. — Все меняется, — сказал я. — Каждый день. Откуда мы знаем, что будет через три года? Три года сейчас — это… — Целая жизнь, — сказала Лида. — Целая жизнь, — сказал я. Мы подходили к ее дому. Я посмотрел на небо. — Ты тоже, — вдруг спросила Лида, — ты тоже ждешь, когда они прилетят? — На самом деле я верю тому, что говорят военные, — соврал я. — Оборона планеты, полная безопасность. Но это просто сильнее меня… Знаешь, — я взял Лиду за руку, — мне однажды приснилось… На мгновение все вокруг потускнело — над нами пронеслась громадная тень скоростного поезда и стремительно скрылась за поворотом. Лида остановилась, убрала волосы со лба и поцеловала меня в губы. — Не говори, — прошептала она. Я не сказал. На следующий день мы пошли в звездный театр и смотрели, как под громадным куполом образуется черная дыра. Планеты, солнца, созвездия превращались в пыль, исчезая в этой разверстой бездне. Сгинула целая галактика, погасли под куполом последние огни — над нами повисла давящая темнота. Когда мы вышли из театра, Лида взяла меня под руку, прильнула ко мне и тихо, почти шепотом произнесла: — Давай больше не будем ходить сюда. 52 Близилась сессия, финальные экзамены второго курса, а вслед за ними и долгие каникулы, а я все не решался предложить Лиде съездить куда–нибудь вместе летом. Она так и не познакомила меня с родителями — в тот день, когда я приехал к ней с цветами, она была одна — и с тех пор не приглашала к себе домой. Мы ходили вместе в кино, ездили за город, чтобы прогуляться по берегу реки, но иногда мне казалось, что Лида стесняется меня. В первый день лета мы отправились за город на машине — на пустынный пляж, неподалеку от того места, где мы когда–то смотрели, как «Патрокл» встает на высокую орбиту Земли. По радио рассказывали о вооруженном столкновении с сепаратистами — вдали от Венеры, в нейтральном космосе, как теперь повадились говорить. Правительство не настаивало на прежней версии — что у сепаратистов есть только один научно–исследовательский корабль, — однако никакой новой информации нам тоже не сообщали. — Не представляю, как так можно! — вспылила Лида, с ненавистью уставившись на хрипящий приемник. — Уж лучше, как раньше, когда писали все кому не лень. Нам ведь ничего толком не говорят! Быть может, там давно уже… — Лучше и правда об этом не думать, — сказал я. — У тебя получается? — спросила Лида. Я выключил приемник, перестроился в скоростной ряд и активировал круизный режим. Машина бесшумно неслась по удивительно пустой многополосной автостраде. Блуждающая электронная тень на лобовом стекле пыталась поймать утренние лучи, которые иногда все же пробивались сквозь солнцезащитную дымку и слепили глаза. — Родители хотят, чтобы я перевелась, — сказала Лида. — Как? Я вздрогнул. Солнце засветило в глаза. Лида молчала, отвернувшись. — Куда? Перевестись куда?