За эти два с половиной года в неволе девушка рассталась со многими иллюзиями в отношении людей. При всей благожелательности к ней Старухи в последнее время, Полина ей не верила. Она ее боялась. Боялась и тогда, когда рядом был Норман, боялась сейчас. Она ужасалась от одной мысли, каково ей будет остаться со Старухой, если Норман не вернётся. Ни счастья, ни радости ей не видать. Поэтому, как бы к ней не отнеслись свои, когда придут, она должна уйти с ними. Тем более, что она все меньше верила в то, что Норман жив. Что значит «пропавший без вести»? Она почти не сомневалась, что за этими словами стоит, скорее всего, смерть. Ей представлялось, что его тело просто не нашли или не смогли забрать с поля боя. И она не могла удержать слез, думая об этом. Но с тех пор, как она недавно поняла, что Норман теперь воюет на русском фронте, что-то сдвинулось в ее сознании. Она не знала, что из последнего отпуска, из ее постели, он отравился воевать с ее народом. Он ей об этом не сказал! Но благодаря ему она уже хорошо понимала немецкую речь и случайно услышала разговор Гертруды с навестившей ее соседкой. И с тех пор о возможной смерти Нормана Полина думала уже без прежнего надрыва. Да, она впервые в жизни полюбила парня, хорошего парня, хоть и немца. Она долго не видела в нем врага и даже хотела бы создать с ним семью. В своё время она не отказала ему в близости не потому, что боялась его, а потому что его желание в тот момент оказалось созвучно ее желанию. Впрочем, впоследствии она признавалась себе, что где-то подспудно опасалась, что он способен на насилие. А ей так хотелось сохранить теплоту и взаимопонимание, которые согревали ее подневольную жизнь, хотя бы в краткие периоды его наездов домой. Она хотела бы идти с ним по жизни. Но обстоятельства были против. У неё был родной дом, где ее ждут и молятся за неё. А он, немец, был врагом ее страны, ее родных. Решение Гертруды запереть Полину положило конец сомнениям женщины. Жив Норман или нет, она уйдёт с советскими солдатами и вернётся домой. Будь что будет! У неё есть мама, братья и сестры. Все время своей неволи она вспоминала их едва ли не каждый день. Она догадывалась, что с ребёнком от немца ей будет на родине несладко. И боялась этого. Однако, другого выбора она уже не хотела. Внезапно сердце у неё заколотилось и как будто подступило к горлу. Полина почувствовала, что покрывается потом ужаса, и села на постели. Она вдруг подумала о том, что свои придут и уйдут, а она даже знать об этом не будет, сидя взаперти в этом подвале. Полина соскочила со стола. Нельзя ли выбраться отсюда? Она огляделась. Помещение не имело окон. На одной стене под самым потолком находились четыре узкие горизонтальные, застеклённые щели. До них не добраться. Полина знала, что раньше часть подвала занимала коптильня, но со времени кончины мужа Гертруды ею не пользовались. Девушка обратила внимание на кирпичную вентиляционную шахту, которая вертикально уходила вверх в дальнем конце подвала за стойками, на которые подвешивалось мясо во время копчения. Основание шахты было завалено какими-то тюками. Это оказались мешки с шерстью. Полина их оттащила и обнаружила какой-то механизм с зубчатой передачей и колесом, с помощью которого, видимо, поднималась нижняя металлическая часть шахты. Но сейчас она была опущена. И висела над полом примерно на уровне чуть выше колен девушки. Низ шахты был перекрыт откидной металлической решёткой с крупными ячейками. Она удерживалась двумя ржавыми крючками. Полина побоялась производить шум вознёй с ржавым металлом и попыталась заглянуть в шахту снизу. Но свет одинокой лампочки под потолком в центре подвала не позволял рассмотреть, что там в трубе выше. В кладовых рачительного немецкого хозяина чего только нет и Полина разыскала ящик со свечами и спички. Лёжа на спине на тюках с шерстью, она смогла просунуть руку со свечой сквозь решётку. Верхний конец шахты терялся в темноте, но в одну из ее стен были вделаны скобы. Насколько высоко они уходили вверх понять было нельзя. Но само их наличие вселяло в Полину надежду. — Всякая лестница, — подумала она, — куда-нибудь, да ведёт. — Завтра днём надо будет посмотреть, что там наверху. Перетащив мешки с шерстью на прежнее место, с чувством некоторого удовлетворения девушка вернулась в центр подвала, к столу с ее постелью. Нахлынувший на неё недавно страх глухого заточения немного ослаб. Она испачкалась, поэтому постаралась привести себя в порядок, глядя на своё отражение в воде, налитой в тазик. *** Утром пришла Гертруда, принесла Полине завтрак: стакан молока, варёное яйцо, бутерброд с маслом. Села напротив неё, несколько минут наблюдала, как она ест. — Как все-таки удивительно похожа эта русская на мою маленькую Матильду, — умилилась она и глаза ее слегка увлажнились. — Если бы она захотела остаться! Чего ей здесь не хватает? — думала она, украдкой промокнув глаза концом шейного платка. Гертруда почти не спала этой ночью. И эти мысли не раз приходили ей в голову. Ей было приятно видеть Полину в те дни, когда Норман был дома и девушка расслаблялась, ее лицо покидали выражение испуганной покорности и взгляд исподлобья. Но за все эти годы Старуха, как именовала ее Полина про себя, ни разу не назвала девушку по имени. «Русская» и все! И ни разу с ней не поговорила, только отдавала приказы, а Полина их безмолвно выслушивала и безропотно выполняла. Иногда Гертруда ловила себя на мысли, что не смогла бы поднять на неё руку. И так и не подняла по-настоящему за все эти годы, кроме нескольких крепких пощёчин на первых порах. Даже кричала на неё без присущей ей злости, граничащей с ненавистью, как часто бывало с другими подневольными работниками и даже с надсмотрщиками из числа немцев. Иногда ей хотелось дать Полине какие-то послабления на тяжёлых хозяйственных работах, угостить ее чем-то сладеньким, но делала это только во время пребывания сына дома. В другое время она себе этого не позволяла, опасаясь разбаловать работницу. Сегодня ночью она призналась себе, что ей будет не доставать этого постоянного образа ее любимой и единственной покойной дочери в лице Полины. И по этой причине к утру она пошла на существенное изменение своего плана. Она не будет отбирать ребёнка и оправлять Полину в лагерь, по крайне мере, до тех пор, пока не выяснится жив ли Норман. Если сын не вернётся, ей придётся удерживать «эту русскую» при себе. Ребёнка надо хотя бы выкормить, младенцам требуется материнское молоко. Решение о том, кем и в каком качестве Полина останется, она пока принять не смогла. Мысль о законном браке сына с Полиной в случае его возвращения ей и в голову не приходила. Она допускала лишь их сожительство на какое-то время. Сможет ли она когда-нибудь относится к «этой русской» без предубеждения, как она относится к своим немецким соотечественникам? Что-то мешало ей додумать эту мысль до конца. Да, и не все зависело от ее решения. Пока было совсем непонятно, чем закончится эта война. Полина уже заканчивала завтрак, когда Гертруда спросила: — Ты там у себя, в России, что ела? Полина молчала подняла перед собой остаток бутерброда и стакан с молоком, которые как раз держала в руках, кивнула на скорлупу от яйца, лежащую на столе. Гертруда подняла брови: — Каждый день? Полина кивнула. — А что ещё? — Кашу, картошку, суп, щи, репу, огурцы, ягоды, яблоки, грибы, … — начала перечислять Полина, кое-что называя по-русски. — А мясо ты ела? — Ела, — однозначно ответила Полина. Ей, по правде говоря, не так часто приходилось есть мясо в колхозной деревне, но, сообразив зачем Гертруда спрашивает, добавила: — Я любила варёных кур и жареных уток, зайцев. Гертруда удивилась. Гитлеровская пропаганда давно убедила ее, что русские живут впроголодь и не едят ничего кроме картошки и капусты. А она сейчас хотела предложить девушке более сытную жизнь в Германии, если добровольно согласится остаться здесь. Никакой другой приманки для Полины она не приготовила и прямо спросила: — Ты будешь ждать Нормана? — А если он не вернётся? — в свою очередь спросила девушка. — Он вернётся, — раздражённо, но твёрдо ответила Гертруда. — Он, наверно, в плену. Рано или поздно из плена возвращаются. И он отец твоего ребёнка. Полина молчала. Она понимала, что ее отказ дожидаться возвращения Нормана ни к чему хорошему для неё не приведёт. Она снова вернулась к своим ночным мыслям о том, что Гертруда будет держать ее в заточении хотя бы до рождения ребёнка. А потом может и выгнать, но без ребёнка. Попробуй найти сочувствие в чужой, враждебной стране. Она сомневалась, что и свои станут на защиту женщины с ребёнком от своего врага. Полина решила, что пугать Гертруду отказом пока не следует. До сих пор она ела и говорила, не глядя на Старуху. Теперь посмотрела ей прямо в глаза и сказала: — Я бы хотела, чтобы он вернулся. Буду ждать. Гертруда удовлетворённо кивнула головой: — Хорошо, умная девочка. Когда все уляжется, ты вернёшься в свою комнату в доме. А пока там (она ткнула пальцем в потолок подвала) — война, опасно. А здесь я дам тебе работу, чтобы не скучала. Она вытащила из-под холстины на лавке прялку. — Умеешь пользоваться? Полина кивнула. Гертруда показала рукой на мешки с шерстью у вентиляционной трубы: — Будешь брать шерсть оттуда, — сказала она и вышла. Полина обрадовалась, получив право свободного доступа к вентиляционной трубе. В течение дня она несколько раз наведывалась туда, смазывая ржавые петли решётки кусками старого сала, обнаруженного ею в подвале. Ночью она осторожно, почти без скрипа, откинула решётку и заползла в шахту. Она была достаточно просторной, чтобы Полина смогла подняться по скобам, которые заканчивались под дверцей в стене шахты на высоте примерно трёх метров. И к неописуемой радости девушки эта дверца оказалась не заперта. Это был вход на чердак изнутри дома. Девушка осторожно прошлась по чердачному пространству. Оно было засыпано опилками, которые приглушали шаги. В одном торце крыши она обнаружила прямоугольный люк из неплотно пригнанных друг к другу или рассохшихся под солнцем и ветром досок. Через щели между ними был виден двор перед домом хозяйки. Полина попробовала приоткрыть люк. Он оказался заперт снаружи. Теперь Полине оставалось только ждать прихода советских солдат. ОСВОБОЖДЕНИЕ Ротный старшина Василий Степанович, пожилой усатый мужчина, выбрал для дислокации полевой кухни просторный двор усадьбы Гертруды фон Краузе. Отправив бойцов предварительно осмотреть все постройки вокруг, одному солдату приказал подняться на чердак хозяйского дома. Сама Гертруда стояла у крыльца, скрестив руки под грудью, с выражением лица, на котором попеременно отражались то недовольство, то презрение, то раздражение. — Нет ли там кого-чего лишнего, — напутствовал старшина солдата, — и посмотри, где там наш флажок приспособить. Боец поднялся по приставной лестнице к закрытому люку в торце крыши, вынул затычку из щеколды, открыл дверцу и, направив ствол автомата внутрь чердака, осторожно заглянул туда. — Эй, — крикнул он громко, — есть кто? Выходь! — Есть, дяденька, есть, — услышал он шёпот, который показался ему детским, — только я боюсь. — Покажись! Ты кто? Русский? Сколько вас? — продолжал расспрашивать солдат. Оставаясь на лестнице и водя перед собой стволом автомата, он пристально вглядывался в полумрак чердака. — Одна я, русская, — доносился плачущий голос откуда-то справа от люка. — Зберите меня с собой. — Кажись, кто-то есть, — крикнул солдат вниз. Во дворе все мгновенно привели оружие в боевое положение и настороженно посмотрели вверх, на крышу. — Русская я, русская, заберите меня домой, — с плачем появилась Полина из-за широкой стропильной балки. — Ещё кто есть? — Нет никого, я одна, заберите меня, — повторяла девушка, не в силах сдержать рыдания. — Ну, так вылезай, пошли домой, коль так хочешь. Видно, сильно соскучилась. Аж, на крышу забралась. Нас, наверно, высматривала? — весело говорил солдат, протягивая ей руку, и уже собираясь спускаться. — Чего там у тебя? — крикнул старшина. — С кем ты там балакаешь? — Дивчина здесь, русская. — Так, пущай спускается, — крикнули снизу, — женихов тут хоть отбавляй. — Давай, давай, — торопил солдат девушку, — здесь все свои. Полина на коленях подползла к люку и выглянула во двор. И хотя слезы застилали ей глаза, она рассмотрела фигуру Гертруды у крыльца дома и инстинктивно отпрянула назад. — Ты чего? — удивился солдат.