— Я боюсь, там хозяйка, — прорыдала Полина. — Боится, — крикнул солдат вниз, — эту фрау боится. — Не боись, дивчина, в обиду не дадим, — раздалось снизу сразу несколько голосов. Как только белокурая голова Полины появилась наверху в люке чердака, Гертруда, которая до сих пор не могла понять интереса русских солдат к крыше ее дома, сообразила, в чем дело, и бросилась к подножию лестницы. Но старшина, который уже не спускал с неё глаз, решительно пересёк ей путь и поднял руку: — Куды поспешаешь, мадам? Погодь! Солдаты окружили спустившуюся девушку. Слезы непрерывно катились у неё из глаз, она не выпускала руку солдата, который помог ей сойти с лестницы. Подошёл старшина, обнял ее за плечи, она уткнулась ему в плечо и разрыдалась ещё сильнее. Кто-то из бойцов принёс от полевой кухни табурет. Солдаты, собравшиеся вокруг, стояли молча. Это была уже не первая русская женщина, которую им пришлось увидеть во дворах их немецких хозяев. *** Гертруда никак не ожидала такого финала своего плана. Накануне она приказала замаскировать вход в цокольный этаж. А про выход на чердак через вентиляционную шахту она вообще не знала. Это был родительский дом ее покойного мужа, куда он привёл ее после венчания, но с устройством подвала подробно не ознакомил. Сейчас происходило крушение всех ее надежд. Гертруда не могла с этим смириться и просто потеряла голову. В отчаянии она бросилась к машине, собираясь искать управу на солдат где-нибудь в селе, может быть, у старших русских командиров. Но старшина приказал свои бойцам вынуть ключ из замка зажигания. Гертруда вышла за ворота и быстро, чуть не бегом, бросилась по направлению к центру села. На ее пути стояла кирха. Гертруда вспомнила, что у неё была мысль уговорить, подкупить священника, чтобы он задним числом оформил подложное венчание ее сына и Полины. Но тогда она не решилась. Узаконение брака чистокровного арийца с представительницей неполноценного славянского народа было равносильно самоубийству и ни один священник ни за какие деньги на это не пошёл бы. Но, может быть, сейчас, когда русские уже здесь, что-то изменилось? Она вбежала в церковь и быстро рассказав священнику, что у ее русской работницы будет ребёнок от ее сына, стала умолять его сделать запись о их венчании задним числом. Священника уже не пугали гитлеровские порядки, но у него самого совсем недавно были подневольные лагерные работники и при церкви, и дома. Правда, они не были русскими, а только поляками, и он уже успел от них избавиться, вернув их в лагерь. Но не был уверен, что новые власти будут к нему лояльны и не припомнят ему его поведения в период прежнего правления. Но свой отказ он мотивировал совсем иными доводами. Дескать, он не будет брать тяжкий грех на душу венчанием католика с безбожницей, каковыми являются все русские. И хотя ему грешно давать ей такие советы, но, может быть, ей поможет бургомистр, которого русские пока оставили на месте и который не ограничен церковными канонами. Гертруда бросилась в ратушу к бургомистру. Ее не пускали. Оттолкнув секретаря, она ворвалась в кабинет. — Русские забирают невесту моего сына, — на ходу бешено кричала она, — она беременна от него, он хочет на ней жениться, сделайте что-нибудь, верните ее. Зарегистрируйте брак задним числом, пока эти русские свиньи не увезли ее. — Да, вы с ума сошли, фрау фон Краузе, — резко сказал бургомистр, вскакивая. — Нет, нет, пусть продолжает, — сказал кто-то по-немецки, но не очень чисто, из менее освещённой части кабинета, на которую Гертруда при входе не обратила внимания. — Русским свиньям хотелось бы узнать, кого это они увозят и куда. Садитесь, фрау, расскажите. Гертруда оглянулась на голос и весь ее пыл мгновенно погас. Там сидели трое военных в незнакомой ей форме. Она ещё никогда не видела старших советских офицеров, но сейчас поняла, что это именно они. Она бросилась назад из кабинета. Но один из офицеров встал и преградил ей путь. У Гертруды была раньше мысль обратиться к русским офицерам, чтобы они прекратили своеволие солдат в ее дворе. Но теперь, после того ЧТО она только что выкрикнула в этом кабинете, понимала, что это бесполезно. — Присядьте, фрау, — сказал один из офицеров и, выдвинув два стула из-под большого стола бургомистра, пождал, пока она сядет. Она не хотела садиться, но колени перестали ей подчиняться. — Итак, кто вы? — спросил офицер, садясь напротив женщины. Гертруда молчала. Она поняла, что сильно оплошала и сейчас думала, как бы ей выкрутиться, спустить все на тормозах. Упоминание о Полине здесь было невозможно. — Это Гертруда фон Краузе, — ответил вместо женщины бургомистр, — у неё большая усадьба, скотоводческое хозяйство, на въезде в село. — Используете труд лагерных заключённых? — спросил офицер Гертруду, стараясь поймать ее взгляд. Но она не поднимала головы. — Да, она подавала заявления и военные давали ей людей в работники по хозяйству. — снова ответил за женщину бургомистр. — Были русские? Мужчины, женщины? — Да. — Где они сейчас? — Затрудняюсь ответить. Фрау фон Краузе, где сейчас ваши, — он замялся, подбирая деликатное для слуха русских определение, — несвободные работники? Матильда молчала. Офицер встал. — Я думаю, — сказал он, обращаюсь к бургомистру, — нам надо проехать вместе в усадьбу госпожи фон Краузе и на месте все посмотреть и разобраться. Здесь мы вряд ли чего-то от неё добьёмся. *** Во дворе, за только что сколоченным солдатами длинным столом, сидел старшина Василий Степанович и под стать ему, такой же пожилой, командир роты капитан Игнат Семёнович. Они осторожно беседовали с Полиной. Она уже немного успокоилась, но слезы постоянно набегали на ее глаза. Был уже конец марта, но беременность ее ещё была мало заметна. Однако старшина и комроты были уже отцами и дедами и сразу догадались что к чему. Они расспросили ее, и она честно сказала, что у неё будет ребёнок от сына хозяйки. Старуха, мать сына, не хочет ее отпускать. — А сыночек-то где? — спросил старшина. — Пропал без вести на русском фронте. — Понятно, — сказал Игнат Семёнович. — А у неё есть другие дети, внуки? — Нет, все погибли на войне, — ответила Полина. Она знала об этом от Нормана. — Понятно, — повторил комроты. — Боится остаться в одиночестве, хочет обзавестись ребёночком от тебя. — Ты его ждёшь? — помедлив, спросил Василий Степанович. — Нет! — твёрдо ответила она. — Обижал сильно? Она помолчала, опустив голову, потом посмотрела каждому из них в глаза по очереди и сказала: — Не обижал. Совсем. Потому и …, — она не поднимала головы. Мужчины переглянулись. Они не ждали такого ответа. Но и не очень ему удивились, они знали жизнь, всю ее непредсказуемость. Они знали, что иной раз доброе слово невольнику может стать для него слаще глотка свободы. Они помолчали. — А фрау эта? Как к тебе относилась? — По-разному. — Била? — Нет, меня не била. Сначала только, по щекам. — Смотри, какая честная дивчина, — поразились мужчины, снова посмотрев друг на друга и покачав в раздумье головами. — Вот что, дочка, — сказал комроты, бывший до войны учителем, — твоё положение пока малозаметное. Не будем нигде о нем поминать, и ты держи рот на замке и здесь, и дома, когда доберёшься. Дома придумаешь, что сказать, ты ведь, похоже, только осенью разрешишься. Василий Степанович согласно покивал головой. В это время во двор въехала машина с офицерами, бургомистром и Гертрудой. Командиры поспешили ей навстречу. Комроты, доложившись по форме, отозвал офицера в сторонку и кратно, но ёмко, изложил ему события сегодняшнего дня в этой усадьбе. В заключение сказал: — Вы привезли эту фрау, не знаю, что она наговорила, но ради этой несчастной девчонки раздувать это дело было бы нежелательно. Она к ней претензий не имеет, просто хочет уйти от неё и вернуться домой. Никто пока не знает, что она понесла от немца. Так, и знать никому не надо. Представьте себе, каково ей будет в России, в Смоленске, где фашисты столько натворили. Пусть родит и воспитает советского ленинского пионера и комсомольца. Офицер был из кадровых старшин, за годы войны поднялся до полковника и теперь был комендантом этого района. Его крепко задели слова Гертруды о «русских свиньях». Спускать ей он не собирался. — Ничего она мне не сказала, фрау эта, — ни слова. Молчит, как немая. Пойдём, поговорю с девчонкой, — буркнул полковник и направился к Полине. Тем временем, ее снова окружили солдаты, среди которых оказался смоленский парень. Деревни Заикино он не знал, но хорошо помнил здание ФЗУ, где Полина собиралась стать счетоводом. Они только начали радостно обмениваться воспоминаниями, как старшина приказал солдатам разойтись. Полковник сел напротив девушки. Долго, молча и серьёзно смотрел на неё. Его семья дважды попадала под немецкие авиационные бомбёжки эвакуационных поездов. Жена погибла, прикрывая своим телом детей. Он до сих пор не знал о судьбе своих родителей — стариков, оказавшихся на оккупированной захватчиками территории. И ненависть его к немцам не угасала. Полина то поднимала, то опускала глаза. Она не знала, чего ждать от этого офицера с большими звёздами и суровым взглядом. — Что можешь сказать об этой фрау, как к вам относилась, как помогала Гитлеру воевать против нас? — резко спросил он. Полина вздрогнула от этого жёсткого голоса. — Она редко кого била сама. И то не сильно. Старуха уже. Капо, надсмотрщики, зверствовали. Тоже из лагерных — поляки, украинцы. — А сын ее? — Не видела, чтоб кого-то бил. — Защищаешь? У Полины внезапно снова покатились слезы, она их молча глотала, опустив голову, дрожащими пальцами подхватывая влагу под подбородком. Немного спавшее напряжение последних часов, вновь навалилось на неё. Возник страх, что сбывается то, чего она опасалась. Для этого офицера она уже не была своей. Полковник посмотрел на командира роты, поднялся: — Отвези ее в санитарный поезд, пусть зачислят в санитарки, оформят, как вольный найм. Пусть там, в госпитале, и родит. В канцелярии у меня получишь справку об освобождении. А эту гитлеровку, он кивнул на Гертруду, я не забуду. Ишь ты, «русские свиньи»! И таких фашистов здесь, думаю, немало. Скажи старшине, пусть бдит за ней. Полковник уехал с комроты, так больше ни разу и не взглянув на Полину. А та, напуганная строгим тоном его разговора с ней, так разрыдалась, что старшине и солдатам с трудом удалось ее успокоить. А когда старшина объяснил ей, как мудро полковник решил ее судьбу, она расплакалась уже от счастья. Полина оставалась в передвижном военном госпитале вплоть до его расформирования осенью 1945 года после победы над Японией. Трудилась не щадя себя, чем завоевала уважение всего медицинского персонала и любовь раненых. Главный врач санитарного поезда отнёсся к ее судьбе с пониманием и, лично приняв у неё роды, оформил ей все необходимые документы так, чтобы впоследствии у неё не возникли проблемы с властями.