— Не знаю, следовало ли мне рассказывать вам все это, — несколько смущённо сказал Арнольд. — Я, наверно, утомил вас. Поэтому, — закончил он с улыбкой, вставая, — приглашаю на обед в уютный ресторанчик неподалёку. За бутылочкой доброго старого мозельского отдохнём от этих жизненных перипетий. Мозельское вино настолько прозрачное, что любые тайны в нем видны насквозь, — шутя добавил он. — А вечером моя жена хочет пригласить вас в Венскую оперу. Не возражаете? Нельзя, чтобы гости Вены покидали ее с не очень добрыми воспоминаниями. *** За обедом оживлённый разговор касался многих тем: события в России, международная обстановка, венские достопримечательности. Но раз за разом, возвращался к теме завещания. — Мой отец и фон Краузе имели общее военное прошлое, — сообщил Арнольд. — Они вместе были у вас, у русских, в плену, где-то за Уралом. Краузе часто заходил к нам. И отец с матерью навещали его не раз. — Может быть, в их разговорах упоминались имена Полины и Екатерины Заикиных, — спросил Виталий. — Честно говоря, не припоминаю своего присутствия при их разговорах один на один. Не исключаю, что между собой они говорили и о них, — задумчиво ответил Арнольд. — Постойте, постойте, — вдруг спохватился он. Вот какой был однажды эпизод. Моя мать как-то, незадолго до смерти дяди Нормана, провожая его, уже в дверях сказала: — Как бы я была рада передать привет вашей девочке, но…, и она развела руками. — Я был крайне удивлён словами матери, так как абсолютно точно знал, что у дяди Нормана не было детей, во всяком случае, законных. Хотел расспросить маму, о какой девочке идёт речь, но как-то не случилось, — закончил Арнольд с ноткой сожаления. К концу обеда, в ожидании кофе, Арнольд легонько шлёпнул кончиками пальцев по лбу и почти весело сказал: — Мне ведь придётся нанимать ваших сыщиков. Полагаю, в России есть частные сыскные агентства, профессиональные частные сыщики? Впрочем, что за вопрос. Конечно, есть и, думаю, немало и превосходного качества. Насколько я знаю, ваши спецслужбы: КГБ, разведка сократили свои штаты. А этим специалистам безработица не грозит. Так что, хороших сыщиков у вас, я думаю, мы найдём. Арнольд выжидательно посмотрел на россиян. — Если вы ожидаете от нас рекомендаций, — ответил Сергей Иванович, поняв, зачем Арнольд поднял эту тему, то, к сожалению, в данный момент я не располагаю информацией на этот счет. Если что-то припомню, обязательно дам вам знать. Прощаясь у выхода из ресторана, Арнольд напомнил: — Мы с женой заедем за вами за полчаса до начала спектакля. Театр здесь рядом, пройдёмся. Кстати, у вас ведь билеты на завтра? Предлагаю в качестве компенсации за доставленное вам разочарование продлить пребывание здесь на день-другой. Россияне переглянулись, Виталий был не против, но на этот раз дипломатично промолчал, а Сергей Иванович, поблагодарив, ответил, что их ждут дома дела и им трудно будет объяснить свою задержку. Советский в прошлом чиновник он не мог избавиться от ощущения какого-то подвоха во всей этой истории. "Туристы", как они стали именовать себя после хорошего обеда, немного пришли в себя в номере отеля. Весь день с момента оглашения завещания они чувствовали себя немного не в своей тарелке. Не оставлявшее их чувство, что они стали пешками в какой-то игре, которую затеял то ли покойник, то ли адвокатская контора, немного ослабло. Пройдясь ещё раз по всей цепочке событий дня, они решили вздремнуть до вечера. Вечером они хорошо провели время в театре и за поздним ужином в итальянском ресторанчике. Жена Арнольда, Терезия, была великолепна в дружеском общении, единодушно отметили они потом у себя в номере. Про себя же Сергей Иванович удивлялся, как органично вёл себя Виталий в компании с вчера ещё незнакомыми людьми, не только умело поддерживая разговор, но и направляя его русло в удобном россиянам направлении. При расставании Арнольд передал свои визитки гостям и просил завтра перед отлётом обязательно позвонить, а если будет необходимость, то и заглянуть к нему на прощание. *** В номере, возвращаясь из ванной, Виталий, наконец, высказал то, что давно носил в своей голове: — Сергей Иванович, а что если мы возьмёмся за розыск этой женщины? Ведь Арнольд заводил разговор о русских сыщиках, наверно, не случайно? Не намекал ли он нам, что и мы можем этим заняться? Сергей Иванович, который уже лежал в постели на спине с закрытыми глазами, молчал и Виталий решил, что тот успел уже уснуть. Но когда молодой человек тоже улёгся на своё место, Сергей Иванович произнёс: — Меня удивило то, что вы только сейчас об этом заговорили. А ведь мысль у вас зародилась значительно раньше, сразу после озвучивания завещания. Вы уж извините старика, но я наблюдал за вами весь день. Мне кажется, что у вас есть все данные попробовать себя в сыщицком деле. Ценнейшее ваше качество — умение расположить к себе людей: и мужчин, и женщин, разного возраста и даже разных национальностей. Словом, дерзайте! Что касается меня, а я тоже, кстати, попался на вашу удочку расположения к себе людей ещё при первом разговоре с вами в моем кабинете, — со смешком заключил Сергей Иванович, — могу на месяц-другой устроить вам льготный режим работы. А сейчас спим, завтра предложите свои услуги. Виталий не стал выяснять, почему Сергей Иванович не хочет принять участие в поисках. Он дорожил сложившимися у них отношениями и избегал раздражать начальника лишней докучливостью. Прежде чем заснуть, Виталий полежал немного, глядя в потолок и размышляя о том, что поездка, на которую он возлагал смутные надежды, удовлетворение ему принесла лишь отчасти. В Вене приключения не получилось. Интрига с их приглашением была какая-то смутная. Само завещание виделось ему просто чудачеством старика. — Впрочем, может быть, только пока так кажется. Стоит ли предлагать Арнольду себя на роль сыщика, — думал он. — А нужно ли это мне, вообще? Потяну ли я такое дело без профессиональной подготовки? Да, ладно. Попытка не пытка, меня не убудет, если ничего не получится. Зато, может, жизнь станет не такой пресной. А если Арнольд откажет? Ну, откажет, так откажет, — наконец, решил он и заснул. Утром за завтраком Виталий спросил Сергея Ивановича: не передумал ли он, не хочет ли вместе с ним заняться поисками женщины. Тот задумчиво сказал: — Помяните моё чутье старого служаки — вы берётесь за сложное дело. На сто процентов уверен, Краузе уже искал, нанимал людей, и, возможно, не раз и не нашёл. Не хочу тратить время на занятие с сомнительным исходом. Вообще говоря, вся эта история для меня по-прежнему немного мутноватая. Кто этот Краузе, какое отношение он имеет к этим женщинам? Ведь так до конца и неясно — зачем мы здесь? Сразу после завтрака они позвонили в контору и Арнольд сразу ответил, явно обрадовавшись их желанию вновь увидеться. Он встретил их у себя в кабинете с улыбкой. — Мы с Терезией с удовольствием вспоминаем вчерашний вечер, — говорил он весело, пожимая гостям руки и приглашая их сесть. Она не припоминает такой содержательной и где-то даже задушевной беседы. Передаю буквально ее слова, а также приглашение навестить нас обязательно в следующий раз, когда снова доведётся быть в Вене. Сергей Иванович не замедлил ответить такой же любезностью, добавив, что у его молодого коллеги ночью родилось предложение. Виталий скромно улыбался и кивал в такт словам начальника. — Я ждал от вас встречных предложений ещё вчера, но, надеюсь, они сейчас и прозвучат, — произнёс адвокат с выжидательной улыбкой. — Действительно, Виталий Петрович изъявляет намерение посодействовать вам в розыске этой женщины, — сказал Сергей Иванович. — Если у него не получится, вы всегда успеете обратиться к профессионалам. Ведь сроками дело не ограничено. Арнольд повернулся к Виталию: — Это очень любезно с вашей стороны, Виталий Петрович. Благодарю, если это действительно так. Сроками мы не ограничены. Но для себя имеем в виду для начала — два-три месяца. Думаю, не стоит пока заключать формальный договор. В случае успеха мы сделаем это задним числом. Ваши расходы мы, безусловно, в любом случае компенсируем. А вознаграждение за удачное завершение дела будет очень и очень солидным. Я уже получил из банка сведения о состоянии счета, оставленного завещателем на розыскную деятельность. Согласны на эти условия? Виталий, который не произнёс до сих пор ни слова, посмотрел на Сергея Ивановича. Тот пожал плечами, потом кивнул. — Что ж, — произнёс Виталий полушутливо, — не боги горшки обжигают. Я немало прочитал детективов в своей жизни. Если позволите, хотел бы дома все хорошо обдумать, так сказать, проанализировать свои возможности и дать окончательный ответ примерно через неделю, другую. А в голове у него крутилась другая поговорка, может быть, и не совсем уместная в данной ситуации, но которая в какой-то мере подытоживала его вчерашние размышления перед сном о результатах поездки: «С паршивой овцы, хоть шерсти клок». Согласие Виталия вполне устраивало Арнольда, и россияне отправились забирать вещи из отеля, у подъезда которого их уже ждала машина конторы, чтобы отвезти в аэропорт. ГОСПОЖА АННА В детстве Анхен с упоением слушала рассказы бабушки и матери о том, как они «благоденствовали в те годы». «Теми годами» в их семье считалось время с середины 1930-х до мая 1945, то есть, в основном, годы Второй мировой войны. Жили они тогда в большом доме с парком в пригороде Берлина. И у них было много слуг, подчёркивала бабушка. Бабушкин муж, дедушка Анхен, с которым ей уже не довелось встретиться, был большим партийным бонзой «в нашей партии», рассказывала бабушка внучке, когда та подросла и можно было надеяться, что не проговорится где-нибудь случайно. За хорошую службу "на пользу Германии" дедушка и получил тот замечательный дом, в котором они жили тогда. В конце каждой недели он приезжал из столицы навестить семью и всегда привозил кучу больших и маленьких подарков из разных стран, которые, говорила бабушка, «мы освобождали, чтобы очистить их от скверны коммунизма». Мама Анхен «в те годы» была ещё девочкой и вспоминала какие удивительные игрушки и наряды привозил папа и как ей нравилось путешествовать по разным странам с мамой, «где все нас боялись», иногда добавляла она. Когда Анхен стала достаточно взрослой, чтобы «держать рот на замке» там, где его опасно открывать, бабушка показала ей сохранённые втайне фотографии той поры. Анхен с восторгом рассматривала фото бабушкиной младшей сестры в парадной эсесовской форме со стеком и овчаркой на поводке. Настроения бабушки и мамы передались Анхен и, когда в ней проснулось женское начало, она соответствующим образом подбирала себе мальчиков. В 16 лет она познакомилась с парнем, который не скрывал своих радикальных политических взглядов. Анхен сама была хорошим образцом «истинной арийки», но он был просто мечтой каждой из немецких девушек. Белокурый, высокий, широкоплечий, голубоглазый. И ему было уже двадцать лет. Из бесед с ним Анхен не очень разобралась в его идеологической платформе, но поняла, что он и его товарищи борются с нынешним правительством и с уважением относятся к солдатам прошлой войны. Молодые люди увлеклись друг другом. Для обоих эта была первая настоящая любовь и Хельмут стал ее первым мужчиной. Строя планы на будущее с ним и стремясь постоянно находиться рядом, Анхен захотела присоединиться к движению. Но, ссылаясь на ее юный возраст, ей предложили пройти курсы медицинских сестёр, чтобы помогать выхаживать раненных бойцов, а также изучить фармакологию, чтобы использовать отравляющие вещества в качестве ещё одного средства террористической борьбы. У Анхен были доверительные отношения с матерью, и она как-то поделилась с ней своим девичьим секретом. Мама пришла в ужас и под благовидным предлогом увезла ее в Вену. Но Анна решила вернуться в Берлин во что бы то ни стало и написала своему парню об этом. Он сразу откликнулся и ответил ей, что очень огорчён ее отъездом, что безумно любит ее и с нетерпением ждёт ее возвращения. Анхен восприняла его письмо как настоящий гимн любви к ней Хельмута — искренний и почти поэтичный. Она сбежала от матери в Берлин, но пробыла с любимым недолго. Однажды он приказал ей вернуться домой, к матери, уничтожить его письмо и отрицать своё знакомство с ним, чтобы не случилось, пока он сам не даст о себе знать. Когда Анхен узнала из прессы об аресте Хельмута за участие в терроризме, она, обезумев от любви и страха за него, снова помчалась в Берлин. Она хотела увидеть его, бросилась к его друзьям, которых почему-то перепугало ее появление. Анхен упрашивала их устроить ей посещение Хельмута в тюрьме. Через адвоката ей передали, что он велел ей немедленно уехать. Она не поверила, что это был его приказ. Стала ходить к зданию суда и однажды, затесавшись в толпу журналистов, она увидела его. Она улыбалась ему, хотела помахать рукой, но встретила такой жёсткий взгляд, что у неё похолодело сердце. В тот же вечер друзья Хельмута впихнули ее в поезд, передав приказ навсегда забыть дорогу в Берлин и его самого, если не хочет сама оказаться за решёткой. После вынесения смертного приговора Хельмуту, нервное потрясение свалило Анхен в постель, и она почти месяц не выходила из дома. От Хельмута у неё осталось только то его единственное письмо, которое она не сожгла, вопреки его настойчивому требованию. Она понимала, какую опасность оно для неё представляет, но расстаться с ним не могла, хранила всю жизнь в большой тайне от всех. И хотя со временем все реже и реже доставала его, чтобы перечитать, но хранила. Полюбить какого-либо ещё ей больше в жизни не довелось. Поправившись, Анхен взяла себя в руки и закончила обучение на курсах медсестёр. Она поработала немного то в одной больнице, то в другой, потом у зубного врача. Шло время, нужно было как-то устраивать жизнь, хоть с любовью, хоть без неё. С браком как-то не складывалось. Молодёжь ее не интересовала, а на мужчин с положением у неё не было выхода, пока она не взяла на вооружение опыт одной из подруг — секретарши по профессии. Той, после нескольких неудачных попыток соблазнить своих начальников, все-таки удалось выйти замуж за солидного бизнесмена. Анхен окончила курсы секретарш и в течении нескольких лет не раз меняла место работы. Высокопоставленные сотрудники проявляли к ней интерес, но чисто потребительский, а начальники не склонны были менять своих жён. Анхен приходилось искать другую работу и начинать охоту заново. Наконец, ей повезло. Пожилой мужчина, холостой, состоятельный бизнесмен, подал в бюро по найму объявление о приглашении на работу секретарши, имеющей медицинскую подготовку. Для Анхен это был почти идеальный вариант добиться в жизни успеха, обеспечить своё будущее. Теперь все зависело только от того, сможет ли она стать незаменимой для этого человека. И она стала. Она покорила его ловкостью, с какой выполняла медицинские процедуры. Оказалась достаточно компетентной по ряду других медицинских вопросов. Приняла на себя заботы о его питании. Быстро вошла в курс его бизнеса, освободила от занимающих много времени нудных счетоводческих и других делопроизводственных работ. И к тому же оказалась неплохим менеджером, хорошо ориентировалась в биржевых спекуляциях. Он был очень доволен ею и как спутницей при «выходах в свет», будь то ресторан, театр, деловой раут или что-то тому подобное. Анхен, теперь уже — Анна, умела производить впечатление на окружающих и внешним видом, и умением поддержать разговор. Фон Краузе не проявлял по отношению к ней вольностей или сексуального интереса. Никогда не интересовался ее жизнью, семьёй, знакомствами. Она тоже не торопила события, одевалась хорошо, но без вызова, отдельных частей тела специально не демонстрировала, а ей, тридцатилетней стройной женщине, было что показать. Она знала, что у него есть женщина, к которой он ходит раз в неделю. Но, до поры до времени, не придавала этому значения. Знала, что делает он это исключительно ради здоровья. А она ежедневно приходила на работу в контору и вечером уходила. Но вечно так продолжаться не могло. Время шло, а Анна ни на шаг не продвинулась в осуществлении своих планов. И она стала нервничать. Спустя примерно год такой гармоничной жизни, во время ужина в ресторане, куда ему понравилось ходить с Анной по пятницам в конце рабочей недели, она решилась. При перемене блюд она как бы между прочим спросила: может ли она рассчитывать, что получит от него хорошие рекомендации, если однажды ей придётся уволиться. Улыбаясь, она не сводила с него глаз, напряжённо ожидая его реакции. Фон Краузе, а это был именно он, даже не удивился. Он был фаталист по натуре и все происходящее воспринимал как то, что не могло не произойти. Он уже не раз обдумывал возможность сделать Анне предложение жить вместе. Он был достаточно стар, чтобы задуматься над тем, кто будет заботиться о нем в последние его годы. Анна представлялась ему наилучшей кандидатурой. Он, конечно, разузнал, что Анна не была замужем. Но привычка к холостяцкой жизни мешала ему решиться и поговорить с ней на эту тему. По укоренившейся многолетней привычке он ждал случая, который станет толчком. И вот он, этот случай, пришёл. Неожиданно для самого себя фон Краузе даже повеселел. Как будто груз упал с плеч. Так бывает у фаталистов. — Конечно, можете не сомневаться (они до сих пор общались исключительно на «вы»), — сказал, улыбаясь, фон Краузе. — Самые превосходные рекомендации. Но они вам могут понадобиться только в том случае, если вы не согласитесь жить со мной. Анна ожидала расспросов, уговоров остаться. Она уже заранее приготовила разные варианты ответов. Но к этим словам фон Краузе она не была готовы. Ведь они, кажется, укладывались в русло ее надежд. Но не обольщается ли она, правильно ли понимает смысл произнесённых фон Краузе слов? Он был человеком с юмором, не раз подшучивал над ней. Не иронизирует ли он, не шутит ли? Она не сразу сообразила, как продолжать разговор. — В каком смысле «жить»? — наконец произнесла она, согнав улыбку с лица. — Да, в прямом. Жить вместе под одной крышей, — ответил он, продолжая улыбаться. — Это что, предложение о браке? — уже без экивоков, напрямую спросила Анна, решив для себя, что вопрос должен быть решён или сейчас, или никогда. — Ну, немножко поживём сначала так, привыкнем друг к другу, а дальше будет так, как вы решите, дорогая Анна, — уже серьёзно ответил он. Анна была типичной арийкой. Она умела сдерживать эмоции. Хотя радость сейчас переполняла ее, она сухо произнесла: — Если вы шутите, то это жестоко с вашей стороны. Я вам, кажется, не давала повода. Интуиция подсказала ей, что нужно сделать вид, что она обижена и собирается расплакаться. Шмыгая носом, прикрыв глаза одной рукой, другой достала из сумочки платочек и как будто смахнула слезинку со щеки.