— Если она спасает людей… — Совращает, ведьма! Искушает, еретичка. — Не верю, — твердо ответил Лопарев. У старца перекосилось лицо от ярости и ноздри раздулись, но он сдержал себя. — Не ведаешь всего про ведьму-то, не ведаешь!.. Грех-то!.. — Могу я с ней поговорить? — С ведьмой?! — С Ефимией. Старец не сразу собрался с духом, что сказать. Подумал, потеребил бороду, скрипнул: — Остра на язык, как пчела на жало. То и гляди, ужалит. Веру надо иметь крепкую и руку праведника, чтоб не поддаться искусительнице. Не совратит ли тя с веры-правды? — Не совратит. — Это! Молодой ишшо глаголать так-то. Погоди маленько, вот посох отдам тебе и крест золотой, тогда вершить будешь волю господа бога нашего и узришь: ведьма ль Ефимия али праведница. — Если она ведьма, как же тогда она стала женою Мокея, вашего сына? — Не жена, не жена! — отмахнулся старец. — Как же можно жить ей с Мокеем, если она не жена? — Неможно! Отторгну, яко тать от овна. И так не шла за моей телегой. Не шла, не шла! Вот под этой телегой скарб паскудницы! Старец указал на ту самую телегу, под которой скрывался Лопарев во время лихорадки. Так вот куда определил его старец! — Мне хорошо было под этой телегой. Выздоровел, видите? Если бы Ефимия была ведьма, разве бы она спасала людей от болезней? ЗАВЯЗЬ ЧЕТВЕРТАЯ I Что за люди? Чем они живут? Лопарев надумал побывать у Юсковых и узнать, где же Ефимия? Мимо шла молодуха в черном платке. На плечах — гнутое коромысло и деревянные ведра с водой. Поклонилась Лопареву, торопливо проговорив: — Спаси Христос, — и как бы невзначай резанула игривыми карими глазами. Лопарев спросил: — Где тут становище Юсковых? Молодуха испугалась, плеснула воду и тихо ответила: — За кузней Микулы. Вон там, где березы, Юсковых становище. И пошла дальше, придерживая руками дужки ведер. Табунок горластых ребятишек окружил гнеденького жеребенка. Не тот ли жеребенок? Кто-то из ребятишек крикнул: «Барин!» — и все разом, как воробьи, разлетелись в разные стороны, мелькая голыми пятками. И жеребенок убежал. Лопотали реденькие березы, а кругом, куда ни глянешь, торчали пни, оплывшие розово-желтой пеной вешнего сока. Совсем недавно здесь шумела березовая роща. И вот наехали люди, облюбовали рощу и начали строиться. Почти над каждой землянкой возвышается березовый сруб с квадратными оконцами. Некоторые из оконцев затянуты пленками из брюшины — тонкой махровой оболочкой, выстилающей изнутри брюшную полость. Ее осторожно отдирали, вымачивали, промывали и натягивали для просушки на столетию. Поодаль — три пригона для скота, обнесенные березовыми жердями. В степи виднеются стога сена. Всюду добротные телеги на железном ходу, продегтяренная сбруя, костры с таганами и печурками, поленницы березовых дров. Возле одной землянки, под навесом из жердей, соорудили мельницу на конном приводе. Пара лошадей ходила по кругу — мололи зерно. Тут же устроена сушилка для зерна с глинобитной печью. Мужики что-то мастерили — ладили сани, что ли. Возле землянок суетились бабы, старухи, ребятишки. У трех избушек, под навесами из жердей с накиданным сеном, стояли кросна и бабы ткали холст. Вот двое бородачей шорничают, а у другой землянки на самодельном станке мнут кожи. Возле кузницы, построенной из березовых бревен, два мужика натягивают железную шину на дубовое колесо. Лопарев остановился, пожелал мужикам доброго здоровья. Мужики разом поднялись, поклонились в пояс: — Спаси тя Христос, барин. Точно так же когда-то юного Лопарева приветствовали крепостные мужики, когда он наведывался в именье отца. — Я не барин, люди. — Были на моленье-то, были. Пустынник таперича. Пачпорт господь послал. Лопарев смутился и глухо ответил, что явился в общину не с пачпортом пустынника, а в кандалах. Один из мужиков низко поклонился. — За кандалы — земной поклон тебе, праведник. Сказывал наш духовник, на царя будто поднялись охицеры я солдаты во граде-блуде. Славно то! И я бы пошел на царя с топором. — Настанет еще время, — сказал Лопарев. — Дай-то бог! Одно восстанье порешил анчихрист, другое объявится. И с топорами пойдут, и с ружьями. Из кузницы вышел Микула. Рыжая борода горит на солнце, как золотой оклад иконы. — Спаси Христос! — поклонился Лопареву. — Про восстанье, слышу, толкуете. Дай-то бог! Всей общиной пошли бы, чтобы порушить крепостную неволю да престол царя-анчихриста. Лопарев залюбовался: какой же богатырь этот Микула. Плечи — руками не охватишь. Глаза молодые, пронзительные. — С тобой бы, Микула, не страшно на эскадрон кинуться. — Чаво там, — осклабился Микула. — За вольную волюшку, барин, и башки не жалко. Да вот проехали мы с общиной всю Расею, почитай, а не слыхивали, чтоб где-то парод топоры точил да в кузнях шашки ковал. Живут, яко кроты слепые, да хрип гнут на барщине-дворянщине аль на подрядчиков. На Волге видывали лямочников — бурлаками прозываются. Барки тянут купеческие, опосля того зелье хлобыстают да песни орут на всю Волгу, яко свиньи. Люди то аль нет? Где у них прозренье, злоба? Нету ни прозренья, ни злобы. Ярмо укатало. — Укатало, укатало, — подхватили бородачи. К кузнице подошли еще мужики. Кто-то придвинул Лопареву березовую чурку, и он сел. Микула попросил рассказать народу про восстание, какое свершилось в Петербурге: с чего началось и как царское войско подавило то восстание. — Не бойся, барин, — предупредил Микула. — Из нашей общины слово не убежит, с нами останется. Могут огнем пожечь всех, а человека из общины не вымут. Лопарев долго говорил, как вступил в тайное общество Союза благоденствия, а потом в Северное, как собирались на тайные сходки, обсуждали конституцию для народа, какую хотели объявить, если бы восстание удалось, и что по той конституции крестьяне освобождались от помещичьей крепости, престол упразднялся и что установили бы парламент с народными министрами. Микула слушал и вдруг перебил Лопарева: — Вот бы тут и объявиться Стеньке Разину! Глядя на Микулу и на всех мужиков, рассуждающих толково, Лопарев невольно подумал: как же эти мужики могли поверить, что шестипалый младенец Акулины от нечистого? — Кабы такую силу, как у Наполеона была, — заметил один из мужиков, в суконной однорядке, пожилой бородач, но еще не старик, хотя голова усеялась проседью, — тогда бы и царю не устоять. Эх и силища шла с Наполеоном!.. Маршалы с генералами у него башковитые, зело борзо! Огнь-пламя! — Негоже, Третьяк, — возразил Микула. — Наполеона поганого хрещеная Русь не примет, скажу. Кабы Кутузова на нашу сторону али Суворова с войском! Лопарев пристально поглядел на мужика в суконной однорядке. Нос ястребиный, гнутый, а черными глазами так и стрижет. Так вот он каков дядя Ефимии, Третьяк. Третьяк поклонился. — Спрашивали, барии, про становище Юсковых. Милости просим. — И еще раз поклонился. Лопареву показалось, что Третьяк усмехнулся в свою кудрявую седеющую бороду. II Когда отошли от кузницы, Третьяк спросил: