Ханс живо бы все починил. Ханс Карлссон умел все. Но его нет рядом, я осталась одна. От раковины плохо пахло. Грязные тарелки, грязные стаканы, чашки и приборы. Все лежало вперемешку. Надо бы помыть посуду. Но у меня не было сил. Какая тоска – готовить только себе и самой есть. Проще сделать себе бутерброд и выпить кофе. Да и кому мешает гора немытой посуды? Дома только я одна. Засучив рукава, я помыла одну чашку. Налила себе кофе, положила два куска сахара и потянулась за третьим, но тут в ушах зазвучал укоряющий голос Ханса: «Не увлекайся, Керстин!» Он всегда ругал меня за третий кусок сахара. Как это возможно, что его больше нет? Правда, он на двенадцать лет старше меня, но ведь пятьдесят девять лет – не возраст. И он вел здоровый образ жизни. Не курил, позволял себе только одну чашку кофе в день, выпивал очень умеренно, следил за весом. Видимо, это не имело никакого смысла. Он умер от инсульта. Назло ему я положила третий кусок сахара и пошла с чашкой в библиотеку – так Ханс называл маленькую комнатку за кухней. Отхлебнув глоточек, я оглядела полки, набитые книгами. Его книги, самые разные. Сама я редко читаю. Не понимаю, в чем кайф. Сидеть и переноситься мыслями в иной мир, слышать в голове слова, которые не ты сам придумал. Нет уж, спасибо. Лучше я посмотрю телевизор. Какой-нибудь забавный милый фильм или сериал. И пусть будет немного романтики, но никаких постельных сцен. Хотя это сейчас почти неизбежно. Только включишь ящик – тебе сразу же наготу показывают. Не слишком ли тут мрачные стены? Да уж, мрачноваты. Когда мы делали ремонт в этой комнате, мне казалось, что коричневый цвет такой красивый, так успокаивает. Может быть, пришла пора что-то в доме переделать? Я сама себя обманываю, это совершенно очевидно. Потому что это никогда не осуществится, я прекрасно понимаю. Теперь на эти стены смотрю только я, не стоит из-за этого трудиться. С тех пор, как умер Ханс и уехала в город Изабелла, дом стал таким пустым и тихим. Часы с маятником тикают на стене: тик-так, тик-так, тик-так. Однако время остановилось и, кажется, не движется вперед ни на миллиметр. Этот звук стал невыносимым. Я вышла из дома, направилась по гравиевой дорожке в глубь участка. Воздух был свеж, солнце сияло. Однако сад укрывала тень. Деревья разрослись и почти не пропускали света. Все равно что жить в сосновом лесу. Я оглянулась на дом – красный дом с белыми углами. Нашей семье он был как раз впору: ванная и три спальни на втором этаже, гостиная, библиотека и кухня на первом. Хотя в прежние времена все выглядело по-другому. Сейчас краска на окнах облупилась, водосточная труба свисала наискосок. На самом деле фасад надо бы заново выкрасить красным. Словно этих неприятностей мало, так еще и в ванной протекла труба и мокрые пятна растекаются по потолку в кухне. Как мне со всем этим справиться? Откуда взять деньги? С кружкой в руке я присела на ступеньку веранды и стала смотреть на заросшую травой лужайку перед домом. У меня хватило сил подстричь газон всего один раз. Именно сад когда-то очаровал меня, когда более двадцати лет назад мы переехали сюда. Каждую весну Изабелла помогала мне сажать цветы. Но потом она подросла, и это занятие ей наскучило. А в последние годы и я перестала этим заниматься. Теперь все клумбы поросли сорняками. Нужно бы поставить в сарай садовую мебель. Когда-то она была белой. Теперь пластмасса посерела от времени. – Привет, Керстин! Давненько не видала тебя в саду! – это соседка по другую сторону забора. – Привет, Гунилла! – ответила я. Она сняла садовые перчатки и вытерла лоб рукавом свитера. Гунилле лет пятьдесят – пятьдесят пять. Волосы у нее выкрашены в медно-красный цвет – явные попытки скрыть седину. Но сама она хорошо тренирована, бодрая и активная. Она гордится тем, что каждый год участвует в лыжном марафоне, в заплыве в Вансбру, забеге для женщин – и наверняка еще проезжает на велосипеде марафон вокруг озера Веттерн. И она, и ее муж Нильс – большие любители активного отдыха. Детей у них нет, так что все свободное время они занимаются спортом. Возможно, они так самоутверждаются, не знаю. Спортивное оборудование соответственно сезону хранится в гараже рядом с уютным домиком в ухоженном саду. Они и понятия не имеют, что это такое – растить ребенка. Всегда в первую очередь думать о ком-то другом, а не о самом себе, вытеснять собственные потребности на второй план. Трудно не раздражаться, глядя на них. А их бесит, что я их соседка. – Отличный денек, чтобы поработать в саду, не так ли? – произнесла она. – Пожалуй, – ответила я. Гунилла смотрела на меня, склонив голову на бок. В ее глазах читались и участие, и презрение. Это заставило меня задуматься, какой видят меня окружающие. Я бросила взгляд на застиранный бесформенный мужской джемпер, в котором обычно хожу. Провела рукой по волосам, где уже немало седых прядей. Ничего удивительного, ведь жизнь была ко мне так сурова. Морщин стало больше, они углубились, под глазами круги, а кожа под подбородком некрасиво свисает. К тому же в последнее время я прибавила в весе. Я ощущаю себя куда старше Гуниллы. Да и выгляжу я гораздо старше нее. – Знаешь, во второй половине дня Нильс собирается в пункт приема вторсырья в Фогельмюре, – сказала она. – У него осталось свободное место, если тебе нужно помочь что-нибудь вывезти. Краткое замешательство, которое все проясняет. Гора мусора из сарая, который мы с Хансом начали расчищать, – вот о чем речь. Мусор этот так и остался лежать перед домом, когда Хансу стало плохо. Бельмо в глазу для идеальных соседей. Пусть лежит. Я имею право поступать так, как считаю нужным. Мне не нужно ни перед кем притворяться. – Спасибо, не надо, – ответила я. Гунилла вздрогнула и выпрямилась, собираясь уходить. – Это было предложено от души. Я вздохнула, чтобы она поняла: я чувствую себя виноватой и отдаю себе отчет, как неблагодарно я ответила. – Прости меня, – сказала я. – Спасибо за предложение, Гунилла. Я улыбнулась ей. Но чувствовала, что мое лицо напряжено. Она села на ступеньку крыльца чуть ниже меня. – Знаешь, Керстин, мы всегда готовы тебе помочь, ведь ты знаешь об этом, так ведь? Тебе должно быть ужасно тоскливо без Ханса. Сейчас, когда Изабелла перебралась в Стокгольм. Мы волновались за тебя. Она положила руку мне на колено, но тут же убрала ее, когда я замерла от ее прикосновения. – Мы правда за тебя переживаем. – Спасибо на добром слове, – ответила я. – Раньше ты часто проводила время в саду. – Знаешь, теперь у меня просто нет сил. – Понимаю. Понимаю. – Ты в самом деле понимаешь? – Что ты имеешь в виду? – Сначала от меня уезжает дочь. Потом я теряю мужа. Теперь я совсем одна. Знаешь, каково мне? Как ты можешь это понять? – Единственное, что я хочу сказать, – что мы всегда рядом. Мы не хотим тебе мешать, но жить в полной изоляции не полезно. – Я скорблю. В этом разница, Гунилла. Она посмотрела на свои разноцветные кроссовки и вздохнула. Долгое время мы обе сидели молча. – Скажи, если мы можем что-то для тебя сделать, – произносит Гунилла. Она встает и уходит в свой сад. Искусство говорить о пустяках мне не дается. Я предпочитаю сидеть и думать о своем. С Хансом все было проще. Задним числом я понимаю, что он делал меня лучше. Мы были по-своему счастливы. Вместе мы были семьей. И Изабелла не так сердилась, как сейчас. Она очень изменилась. Почему – не знаю, она ничего мне не рассказывает. Стала со мной холодна и сурова. Что-то произошло, но я не могу понять, что именно. И дело не только в том, что она оплакивает отца. Каждый день я ломаю голову, что таится у нее на душе. Как я хочу, чтобы она поделилась, рассказала мне все, как она всегда поступала, когда была маленькой. Моя куколка. Моя чудесная милая девочка. Мы так прекрасно с ней ладили, разговаривали обо всем на свете и часто смеялись, а когда появлялся повод для грусти, утешали друг друга. Внезапно к горлу подступили слезы. Не о такой жизни я мечтала. Мне представлялось нечто совсем другое. Я вылила остатки кофе на землю возле лестницы и поднялась. Открыла дверь веранды и вернулась в темный молчаливый дом. Изабелла Станция метро «Фридхемсплан». Я стою на перроне в ожидании поезда. Тот, что идет в сторону Хессельбю странд, придет через три минуты. В моих мыслях Стелла. Я все время думаю о ней, ничего не могу с собой поделать. Она такая красивая, так молодо выглядит. Интересно, сколько ей лет? Вместе с тем, в ней есть какая-то суровость, иногда проглядывающая за внешним лоском. Скорее всего, она сама этого не замечает. Интересно, что она пытается скрыть. От чего защититься. Боится? Возможно. Ей следует бояться. Никто не знает, что может случиться. Никто. Подавив зевок, я сажусь на скамейку. Я устала, больше нет сил злиться. Сегодня ногти у Стеллы были другого цвета. Кораллового. Волосы аккуратно уложены. Умелый макияж, неброская помада, красивые и явно дорогие сережки. Черные идеально сидящие брюки, сверху – серая блузка из тонкого изысканного материала. Похоже, дела у нее идут хорошо. Она наверняка богата. Она замужем, на левой руке два больших золотых кольца[3]. Одно из них – с бриллиантами. Для Стеллы Видстранд не бывает неожиданностей. Она сидит прямо и спокойно, излучая уверенность в себе. Как ей удалось стать такой? Может быть, она просто прекрасно умеет притворяться? Как она выглядит, когда снимает маску? Может быть, она такая же отвратительная и злая, как я? Как бы мне хотелось узнать ее поближе. Прежде чем войти в зал, я сомневалась, смогу ли это вынести. Мне хотелось излить из себя массу всего. Рассказать все. Но оказалось, что это слишком сложно. Все смотрели на меня. Слова застряли в горле, я не смогла. У меня не хватило сил произнести их, они показались тяжелыми, как камни. А Стелла так смотрела на меня. Она знает? Она догадывается? У меня был шанс раскрыть все карты, когда Пьер спросил, что я тут делаю. Все ждали моего ответа. Но мне не удалось ничего из себя выдавить. Ни слова из того, что я собиралась сказать. Все время я чувствовала на себе вопросительный взгляд Стеллы. Уверена – она видит меня насквозь. Знали бы они, что я на самом деле испытываю! Знали бы, кто я такая! Как можно находиться среди других людей так, чтобы они ничегошеньки не замечали? Поезд подъезжает к перрону. Я вхожу и сажусь напротив пожилой дамы. Она сидит, крепко вцепившись в свою сумочку, – но улыбается, когда мы встречаемся взглядами. Она тоже ничего не замечает. Я улыбаюсь в ответ, прислоняюсь лицом к окну и закрываю глаза, ощущая лбом прохладу стекла. Все боятся. Все. Но мы улыбаемся и притворяемся, делаем фальшивое выражение лица, чтобы не выплеснулось наружу все, что скрывается за внешним фасадом. Но я приняла решение. В следующий раз я расскажу. Расскажу все как есть.