Мертвая тишина. Я сглотнула и продолжила: — Бывает, людей ошибочно объявляют умершими. Вспомни старую миссис Уилсон! Любой врач знает, хотя бы понаслышке, о так называемых «покойниках», которые вдруг приходили в себя в морге. — Или в гробу, — мрачно вставил Джейми, и я вздрогнула. — Да, мне доводилось слышать о подобном, но… речь идет о недоношенном младенце. Как… — Не знаю как! — выпалила я. — Говорю же, полный бред и фантазии! И все же… — Я осеклась на высокой ноте, в горле застыл ком. — Искушение слишком велико? — Он положил ладонь мне на затылок и заговорил тише. — Конечно. Пускай так, mo chridhe, но тогда почему он тебе не рассказал? Ты ведь с ним виделась? После исцеления. — Да. — Поежившись, я на мгновение перенеслась в Звездную комнату французского короля с запахом его духов, «драконьей крови» и вина. Передо мной — двое мужчин в ожидании приговора… — Да, все так. Только, когда граф умер, мастера Рэймонда изгнали и увезли. Он не смог бы мне рассказать или вернуться в Париж до нашего отъезда. Пожалуй, чересчур безумная фантазия, даже для меня. Однако я буквально видела, как мастер Рэймонд ускользает из «Обители ангелов», тайком пробирается в то место, где монахини, вероятно, положили запеленатую Фейт. Он бы обязательно ее узнал, подобно мне. «У каждого есть аура, — просто сказал он, — которая окружает человека наподобие цветного облака. Ваша — голубая, мадонна. Как плащ Богородицы. Как и моя собственная». Как и его… Я застыла от внезапно пришедшей на ум мысли. — Иисус твою Рузвельт Христос. Что, если… Ладно, к черту, раз уж я все равно сошла с ума… — Что, если он… то есть я… Что, если мы с мастером Рэймондом каким-то образом связаны? Джейми промолчал и только шевельнул рукой под моими волосами: согнул средний палец, а указательный и мизинец выпрямил, изобразив «рога» для защиты от злых сил. — А если нет? — сухо спросил муж. Он вытащил из-под меня плечо и повернулся, так что теперь мы смотрели друг на друга. Темнота постепенно отступала, и я разглядела печаль и нежность на его осунувшемся от усталости, но в то же время решительном лице. — Допустим, все, что ты себе напридумала, саксоночка, — правда. Хотя это невозможно, ты сама сказала. Но даже будь это правдой, разницы никакой. Женщина из медальона Фрэнсис мертва, как и наша Фейт. Его слова больно укололи меня в сердце. — Знаю, — прошептала я со слезами на глазах и кивнула. — Я тоже, — тихо произнес Джейми, и я заплакала в его объятиях. 25 Voulez-vous coucher avec moi[85] Дни все еще стояли теплые, но коптильня находилась в тени скалистого утеса, и здесь уже больше месяца не разводили огонь, поэтому в воздухе висел прогорклый запах пепла и застарелой крови. — Как думаешь, сколько в нем веса? На грубо сколоченном столе у дальней стены лежал черный с белыми пятнами кабан. Брианна уперлась ладонями в холку убитого животного и для пробы навалилась на него всей силой. Шея чуть подалась — окоченение давно прошло, — но сама туша не сдвинулась ни на дюйм. — Полагаю, живьем он весил больше твоего отца. Фунтов четыреста? Джейми выпотрошил кабана и выпустил кровь, что, вероятно, облегчило ему ношу фунтов на сто или около того, хотя мяса все равно было много. Отрадная перспектива в преддверии зимы, однако в настоящий момент это обстоятельство меня скорее устрашало. Я развернула отрез материи с несколькими карманами, в котором хранила большие хирургические инструменты: обычному кухонному ножу такая задача не по силам. — Что насчет кишок? — поинтересовалась я. — Пригодятся, как по-твоему? Бри задумчиво наморщила нос. Джейми смог унести (вернее, притащить волоком) только саму тушу, правда, двадцать-тридцать фунтов кишок он все-таки предусмотрительно захватил, наскоро вычистив содержимое. Тем не менее за пару дней в брезентовом мешке состояние внутренностей, и без того не очень-то аппетитных, только ухудшилось. Испытывая некоторые сомнения, я все же положила их на ночь в емкость с соленой водой: если кишка сохранилась в целости, она сгодится в качестве оболочки для колбас. — Не знаю, мама, — неуверенно произнесла Бри. — Думаю, они уже порядком протухли. Хотя какую-то часть, наверное, можно спасти. — Ну, нет так нет. — Я вытащила самую большую пилу для ампутации и проверила зубья. — В крайнем случае сделаем котлеты. Колбасы в оболочке при надлежащем копчении хранились практически бесконечно. Котлеты на вкус не хуже, но с ними больше хлопот: для сохранности их необходимо укладывать в деревянные бочонки или ящики, перемежая слоями топленого сала. Бочек у нас не было, зато… — Сало! — воскликнула я, поднимая взгляд. — Черт, совсем вылетело из головы! У нас ведь нет большого горшка, а кухонный котел мы занять не можем. На вытапливание сала требуется несколько дней, а в котле варили по крайней мере половину пищи, не говоря уже о кипячении воды. — А если попросить в долг? — Заметив шевеление за дверью, Бри повернула голову. — Джем, это ты? — Нет, тетя, это я. — Жермен заглянул внутрь и осторожно принюхался. — Мэнди захотела навестить petit bonbon[86] Рэйчел, и Grand-père разрешил пойти, но только со мной или Джемом. Мы бросили монетку, и он проиграл. — Хорошо. Тогда будь добр, сходи и принеси мешок с солью из бабушкиной хирургической. — Там ничего не осталось. — Я взяла кабана за ухо и вставила пилу в складку на шее. — Последняя ушла на кишки. Придется и ее позаимствовать. Я сделала первый надрез и с удовлетворением отметила упругость звериной плоти, хотя разложение уже тронуло соединительную ткань между мышцами и шкурой: кожа слегка отслоилась, стоило на нее надавить. — Вот что, Бри, — сказала я, ощущая, как при нажатии зубья пилы цепляют шейные позвонки, — мне потребуется время, чтобы снять шкуру и расчленить тушу. Может, пока разузнаешь у хозяек в округе, не одолжат ли нам котелок для варки на пару дней и полфунта соли в придачу? — Ладно. — Бри с явным облегчением ухватилась за подвернувшуюся возможность. — Что мне предложить взамен? Может, окорок? — Что ты, тетя, за горшок это уж слишком! — потрясенно воскликнул Жермен. — Да и вообще не стоит торговаться, — добавил он, нахмурив светлые бровки. — Ты ведь просишь об одолжении. Когда-нибудь и тебя попросят. Брианна глянула на племянника то ли с удивлением, то ли с недоверием, потом перевела глаза на меня. Я кивнула. — Похоже, я слишком долго отсутствовала, — шутливо заметила она и, потрепав Жермена по волосам, отправилась выполнять поручение. Чтобы отделить голову, пришлось повозиться, правда, всего несколько минут: пила вошла удачно, да и опыта мне не занимать, чего уж там. Я разрезала последние пучки мышечных волокон, и массивная голова с глухим стуком шмякнулась на столешницу, отчего поникшие уши дрогнули. Я прикинула ее вес — около тридцати фунтов, разумеется, с учетом языка и щековин. Пожалуй, лучше их срезать, прежде чем варить студень в котле. На это уйдет целая ночь, значит, овсянку надо замочить с вечера, а потом подогреть кашу на золе. Или пожарить с сушеными яблоками? От физических усилий я слегка вспотела и перестала чувствовать холод. Отделив ноги, я бросила их в маленькое ведерко для последующего маринования, затем отложила пилу и взяла большой нож с зазубренным лезвием: свиная шкура, хоть и сырая, была жесткой. Сняв кожу наполовину, я остановилась, чтобы отдышаться и вытереть лицо фартуком. Опустив подол, я увидела Жермена: мальчик все еще сидел на бочке с соленой рыбой, которую Джейми выменял у Георга Фейнбека, одного из моравских братьев в Салеме. — Знаешь, это тебе не увеселительное представление. — Я жестом подозвала Жермена и вручила ему маленький нож. — Вот, возьми-ка и помоги. Стягивай кожу. Не срезай слишком много, просто отделяй ее лезвием от мяса. — Я знаю как, бабушка, — терпеливо сказал он, беря нож. — Все равно что свежевать белку, только очень крупную. — Ну, в общем, да. — Я слегка повернула запястье внука, направляя лезвие под правильным углом. — Разница в том, что с белки снимают шкурку целиком, ради меха. А кабанью мы разделим на большие куски и потом их используем. С одной ляжки хватит кожи на пару ботинок. Я показала Жермену линию среза — вокруг бедра и вниз по внутренней стороне ноги, — а сама приступила к передним конечностям. Несколько минут мы работали в тишине. Видимо, внук так увлекся заданием, что забыл свою обычную разговорчивость. Вдруг Жермен опустил нож. — Бабушка… — начал он, и что-то в его голосе заставило меня тоже остановиться. Я внимательно посмотрела на внука впервые с тех пор, как он пришел в коптильню. — Ты знаешь, что означает фраза «voulez-vous coucher avec moi»? — выпалил он. Его бледное и напряженное лицо залила краска. Очевидно, сам он прекрасно знал. — Да, — ответила я как можно спокойнее. — От кого ты ее услышал, милый? И впрямь — от кого? В окрестностях Риджа, насколько я знала, никто по-французски не говорил. А если и говорил… — Ну… от Фанни, — выдавил Жермен и побагровел. Он с такой силой стиснул нож для снятия шкуры, что костяшки его пальцев побелели. Фанни? — ошеломленно подумала я. — В самом деле?.. — Я медленно протянула руку, взяла у него нож и положила рядом с наполовину освежеванным кабаном. — Душновато здесь, правда? Пойдем-ка на улицу, глотнем воздуха. Я не осознавала, насколько гнетущая атмосфера в коптильне, пока мы не вышли на свежий воздух. Желтые листья кружились на ветру. Жермен глубоко, судорожно вздохнул, а за ним и я. Вопреки только что услышанному, я почувствовала себя немного лучше. Он тоже: лицо обрело нормальный цвет, хотя уши все еще горели. Я улыбнулась ему, и он неуверенно изобразил ответную улыбку. — Пройдемся до кладовой над родником, — предложила я и повернула к тропинке. — Не отказалась бы от чашки холодного молока, а дедушке к ужину захочется сыра. — Итак, — непринужденно продолжила я, поднимаясь по тропе. — Где вы были с Фанни, когда она это сказала? — У ручья, бабушка, — тут же ответил он. — Ей к ногам присосались пиявки — я их снимал. Что ж, довольно романтичная обстановка, — подумала я, представляя, как девочка сидит на камне, приподняв юбку, а ее белые и по-жеребячьи длинные ноги усыпаны пиявками. — Видишь ли, — Жермен поравнялся со мной и горел желанием объяснить, — она попросила научить ее, как по-французски будет «пиявка», «водоросли», а еще «дайте мне поесть, пожалуйста» и «пошел прочь, гнусный тип». — И как же сказать «пошел прочь, гнусный тип»? — поинтересовалась я. — Va t’en, espèce de mechant, — пожал он плечами.